Праздничная неожиданность или как подводит автозамена

      Это был тот самый день, когда мужчины с загадочным выражением лица и блуждающей улыбкой, с выбритыми щеками, преисполненные вдохновения ждали подарков и внимания. Как правило, подарки радовали не особо — кому понравится пена для бритья или носки в красивой упаковке… Хорошо, тем, у кого это все закончилось, а до магазина тащиться влом, может, и понравится, а вот остальным…       Заглядываю в комод, в котором хранится шесть нераспечатанных коробок с одеколоном… Н-да, стабильность — это, конечно, хорошо, но не вот так. Двадцать третье февраля было на подходе и перло по календарю не хуже танка на фронте, то есть прямо и непоколебимо, и хочешь ты того или нет, но поздравлять тебя будут. Увы. Не люблю праздники.       Погода растеклась грязевой скользкой жижей по всем улицам, идти пешком — смерти подобно, и, как назло, моя слишком опытная «шестерка», не дождавшись зимних шин на новый год, злостно чихнув, объявила себе отпуск, отказываясь реагировать на любые реанимационные исхитрения. Запчасти я заказал, уже в пути, а вот одну деталь все никак не мог найти. Именно в этот день все и сложилось не самым плохим или хорошим — я еще не понял — образом.       Нацепив куртку и почему-то решив, что почти уже весна и вовсе не холодно, проходя мимо зеркала, подмигнул вон тому симпатичному брюнету лет этак тридцати и, не сбавляя хода и целенаправленности, пошлепал на работу пешком, благо идти всего ничего — шесть остановок, но где наша не пропадала…       Наша пропала прямо за поворотом, скользкоебнувшись на переходе рядом с таким же счастливчиком, причем пока тот падал — умудрился подставить подножку мне. Мы лежали и смотрели в небо, такое пасмурное и тяжелое, но почти весенний воздух щекотал нервы и расслаблял, а может, это я сильно ударился, и вообще позвоночник в трусы ссыпался. Мудаки, хоть бы дорогу почистили!       Пацан, возлежащий неподалеку, теми же осоловевшими глазами смотрел в никуда, на лице застыла гримаса пофигизма, как будто с ним так бывает частенько, а я уже стал забывать, как это — ходить пешком, спасибо, напомнили.       Полежав еще минуту, позлив водителей, которым мы перегородили проезд… Кстати, чтоб вы понимали, мимо нас ходят люди. Мимо, не задерживаясь, от этого настроение планомерно скатывается с небес к нам, в клоаку суровой реальности.       — Еще полежим или будем уже вставать? — немного сонным голосом для антуража интересуюсь у пацана, тот лениво поворачивает голову и, снисходительно глянув на меня, кивает: мол, пора. И мы даже сели, оба, а потом так хорошо, голова кружится, ногу тянет, и звезды — звезды на том же небе…       Сидим в приемнике и ждем своей участи. У пацана ушиб плеча и ногу подвернул, я с сотрясением, переглядываемся, просто прикидывая, как могло так повезти. А на работе планерка, отчетность, конец месяца и полный завал, новый сменщик по прозвищу «не тронь, бля!», названный так не случайно, а я сижу, ногами болтаю, легко покачиваясь в такт своей тошноте, и отчего-то так все стало ровно. Хоть трава не расти, хоть начальник ори, хоть поставки встаньте, только медсестру вот эту вот не надо!       — Ма-а-а-а-а-альчики! — Радостный голос, больше похожий на гудок пароходной сирены, окликнул сразу обоих. Мальчик во мне, давно выросший, нервно заржал. — Оба на госпитализацию. Полежите пару дней, отдохнете. — В последнем слове я услышал «сдохнете» — но это все от сотрясения, шумы в голове, я в это верю.       — Я не устал! — напоминаю, пока меня тут не прописали, пацан же пожимает плечами и плетется к лифту.       — А вам клизмочку, — это она замешкавшемуся мне, предчувствуя нашу крепкую дружбу.       — А вам на хуй бы, — так же ласково, соглашаясь с ее позицией.       — Проходите на четвертый этаж в травматологию, палата номер пять.       — Всенепременно, — кланяюсь, вспоминаю, что лучше так не делать, и плетусь за пацаном, но, видно, звезды не сошлись, ждать он меня не стал и укатил на лифте один! Бессовестно и нечестно, потому что вслед за мной к лифту прикатили бомжа (я сразу понял, кому подарить одеколоны) — пошел пешком. Конечно, почему бы и нет?..       Лежу, как кусок мяса, гнет как собаку, съел невкусную капельницу, разрядил почти полностью телефон, поспал, понял, что здоров, как бык, и пора бы валить, но не тут-то было. Стоило мне только высунуться в коридор, натыкался на ту медсестру, она по велению судьбы (или просто с приветом мадам) доставала из огромных карманов халата небольшую клизму, жмякала ее с премерзким звучанием, что-то типа «пиу-пиу», и, подмигнув игриво, кивала на палату. Ноги сразу подкашивались и тело наливалось слабостью, приходилось возвращаться.       К вечеру стало совсем паскудно, мало того что хотелось есть — а больничную бурду не признаю в принципе, все время кажется, до меня это уже кто-то ел, — так еще и скука просто смертная, один же лежу. Словно прочитав мои мысли, в палату заперся тот самый пацан, в дурацкой пижаме с танками, с пачкой чипсов в руках и котлетой, наткнутой на вилку. Котлету он дал мне, я его чуть не расцеловал, не прекращая жевать, а вот чипсами делиться не захотел, сам сожрал.       — Вилы, да, тут торчать? — Расправив одеяло, предлагаю присесть, он без стеснения (как я понял, он вообще пофигист) лег рядом и, достав телефон, врубил фильм.       Привалившись к моему плечу, недолго поерзав, лег поудобнее, а потом и вовсе растекся лужей. От него пахнет хлоркой, чипсами и чем-то незнакомым, интимно-личным, естественным запахом — приятно очень. У него пушистые светлые волосы, они щекочут нос, когда пытаюсь сесть повыше, чтобы тоже было видно.       — Меня, кстати, Тимур зовут, можно просто Тим, — подаю руку, ее жмет, затем сворачивает фильм, открывает сообщения и пишет: «Паша». Стало немного неловко, не в том смысле, что неприятно, а скорее совестно, ведь пацану на больное надавил.       — Немой? — Вот теперь точно совестно. Но очень любопытно.       «Голос сорвал», — простой ответ. Смотрю на него и не особо могу представить, как он срывает голос, крича на кого-то, хотя встречал таких людей, они все в себе держат, спокойные такие, уравновешенные, а когда башню рвет, то несет, пока все не выскажет. Как правило, с такими не уживаются… Хотя о чем я, вообще?..       Разговор быстро закончился, и фильм вернулся на экран. А я все думаю, чего бы еще такого спросить, чтобы не чувствовать себя так неловко. И тут в голову приходит самый тупейший вопрос, который только мог у меня зародиться.       — А тебе что подарили на двадцать третье?..       Оттянув край пижамы, закатил глаза, демонстрируя всю свою любовь к новенькой вещи. Потом кидает вполне логичный вопрос: «А тебе?» Я за каким-то хером забираю у него телефон, пишу ответ — «ничего», тот спрашивает «а чего бы ты хотел?» — видно, человек культурный, воспитанный, не то что я, заботится, чтобы я не был обделенный. Почти растаяв, все так же пишу ему: «Хотел бы подсос», эх, машинка моя сломанная, передаю смарт, дальше мы оба читаем написанное, Пашка краснеет ушами, хмыкает и перечитывает еще раз.       «Хотел бы отсос», — значилось на экране. И нет, мой сенсор так не подводит, он исправляет на культурную речь, а тут, блядь, что-то пошло не так!       Лежу, мечтая, чтобы меня всосало в матрас и выплюнуло на границе с Мексикой, но ничего не происходит, только руки мокрыми стали, в жар бросило и член почему-то… встал. Камнем. Выпирая из-под предоставленных мне светлых свободных брюк! А прикрыть нечем, ни стояк, ни свою озабоченность!       Пацан убирает телефон и пожимает плечами, этот его жест на меня действует гипнотически — только и слежу, как стройное тело скатывается вниз, Пашка сползает по постели к ногам, присаживается, устраиваясь поудобнее, изогнув шею, облизывает губы и, сдув с лица челку, наклоняется ко мне…       — Стоять! — прошу по-хорошему, вцепившись в его плечо, голос от волнения задрожал — видно, вся сила в член ушла! Да кто бы меня слушал. От такой наглости чаще забилось сердце. Руку мою с плеча стряхнули, так же как и отбили вторую, толчком в грудь я был опрокинут обратно и, пока переваривал поразительное хамство, остался без штанов!       Теплая ладонь легла на ствол, проходясь по всей длине и примеряясь. От неловкости у меня зажгло скулы. Облизнув головку, Пашка растер большим пальцем по ней влагу. По телу прошла первая сладостная судорога, пока смотрел как он растирает кожу, пальцы на ногах поджались, теперь сердце заглохло и едва слышно забилось под горлом. От остроты ощущений зарябило в глазах, обстановка не давала намека на близость, и даже если в палате лежал я один (остальных выписали в преддверии праздника или просто зачистили, дабы не мешали), то вариантов развития событий, явись сюда кто, были сотни, и все они ввергали меня в ужас, в то время как мой новоявленный любовник забил капитально и на стыд, и на совесть: очертил языком головку, пройдясь по кругу, не церемонясь, взял у меня в рот, посасывая ее как чупа-чупс и поднял на меня глаза. Мир остановился, и я это почувствовал, дернувшись всем телом, бросило в жар…       Едва не взвыв, застываю камнем, ощущая каждую ноющую мышцу, и все равно теплое скольжение по чувствительной плоти в разы острее. Эти плавные толчки в горло, все более плотное кольцо губ вокруг ствола, глубокое засасывание в теплый влажный рот и, словно издеваясь, ослабевающее давление. Распределив пальцами влагу по стволу и пару касаний языком по верху, Пашка стал имитировать трах в дырку, у меня все сжалось между ног, самого едва не сложило пополам, но жесткое давление на грудь вынудило оставаться на месте.       Пашка не нежничает и не заигрывает, даже не старается понравиться, отсасывает самым похабным монотонным образом, и чем дольше он это делал, тем большего я хочу. Ласки, близости, теплого дыхания на лице, трения тела о тело, общих стонов, но пока могу только смотреть, как собственная плоть погружается в его рот, с каждым разом каменея все больше…       Колени разъезжаются по-блядски, до крика хочу скулить. Под пальцами мнется простынь, но это не помогает, жмурю глаза до рези, закрываю рот ладонью, скатываясь все ниже по постели, а заодно и по линии своего сумасшествия. Тело в огне, до пота, до стона. Он слишком близко…       Нежность языка и случайное прикосновение зубами, отрезвляющая боль и снова ласка, тянущее изнеможение, ускоренный ритм, вдох, выдох, судорожно сжавшийся живот, Пашкина теплая ладонь на коже — успокаивает или делает только хуже, уже не разберу. Дотянувшись обжимаю за шею — влажная, хочу его чувствовать, всего, но довольствуюсь малым. Пробираюсь пальцами под ворот — покрывается мурашками, сам весь горит, а еще ему нравится то, что делает, как делает и что видит. Глядя то на ствол, то прямо на меня и обезоруживая своей ухмылкой, вынуждает смотреть только на него. Запыхавшийся, такой чужой, с жадностью всасывающий в себя член и не собирающийся останавливаться…       Обжигающая боль в низу живота.       Толчок…       Выкрик…       Выдох!       Лежу, как кусок мяса, раскинув руки. Член опадает, но сил нет даже прикрыться, их из меня попросту высосали. Как не к месту начинает шуметь голова, от слабости подташнивает. Пашка, распрямившись и потянувшись, вытирает ладонью губы и, нехотя встав с кровати, полощет рот холодной водой над раковиной. Почему-то это не кажется странным или неприятным, а наоборот — правильным и делает ближе, что ли. Я, будь оно неладно, платком стираю свою же сперму с живота и выбрасываю его в урну, не особо преуспев. Стоим, смотрим друг на друга возле раковины, я с прямым вопросом «Не дурак ли ты?», а он… Он просто пожимает плечами и уходит к себе!       Курить только бросил, а надо бы начать. Медсестра крокодилит за дверью, не выпустит, поэтому просто дышу в окно, переваривая только что произошедшее. Нет, страдать по поводу своей голубизны не собираюсь, да и оба пола мне нравятся — главное, знать, как разложить, — но ситуация в целом для меня дикая, я как-то больше через отношения привык, с чувствами, а тут только знакомы, и чтобы так, до звона в яйцах и пустоты в башке.       На губы просится улыбка, а тело в неге, словно температурит. Странное состояние непонятного счастья, которое не идет в ногу с моим смыслом жизни. Это миловидное чудовище сломало легким наклоном головы всю устоявшуюся логику, что я собирал долгие тридцать лет. Все не так стало! Пустым каким-то, бессмысленным. Не скажу, что смысл стал заключаться в отсосе, будь он неладен, а в целом, в отношении другого человека к жизни и к тебе.       Пока размышлял, применяя развернутые эпитеты и красивейшие выражения для атмосферности, все, до чего смог дойти — это то, что тоже должен ему отсосать. Я даже в самом глубоком запое такого себе придумать не мог! А тут как навязчивая идея, должен вернуть долг и все тут. Хотя больше хотел понять, чувствует ли он хоть что-то похожее, как и я?..       И даже пошел. И даже дошел. На трясущихся ногах, с перехватившим горлом, глаза были дурные, я это по его товарищам в палате понял. Набрал ему на телефоне короткое «Я тоже тебе отсосу!» — вслух неудобно, людей отвлекать. Получилось сумбурно и нервно, больше походило на гоповское отжатие телефона в подворотне, ведь я его просто отобрал, потом еще и кинул им в него — ну выскользнул он из рук! — а мне показали фак. Вот просто так, мол, обломись, не дорос ты еще до такого. Сейчас присматриваться стал, с левой ему или с правой заехать, я же думал ему лет двадцать, на вид больше и не дашь, а у него уже седина просвечивает на висках в светлом волосе и морщины под глазами, взгляд еще такой осмысленный, тяжелый, как будто свысока все разглядывает.       Моей самооценке нанесли невосполнимый урон. Забухаю, точно. И больше никогда не пойду через тот пешеходный переход.       «Тебе с сотрясом нельзя, затошнит от качки, и заблюешь меня всего», — пишет и разворачивает ко мне экран. Послушно киваю и ухожу: смелость моя еще по дороге сюда закончилась, а после такой заботы еще и гордость подошла к концу. Так и сидел полночи в палате, а потом, как храп услышал — такой нежный, женский, раскачивающий кровати, — сразу и ушел. Домой. Через виноводочный. Отмечать буду. Безудержно-весело.       Весело не получилось. Тупая тоска, которую и перетерпеть-то не выходило, не то что забить, душила похлеще змеи. С мыслями не удавалось договориться, о чем бы ни думал, все они возвращались к нему, и со временем стал понимать: волнует больше не то, что произошло, а тот, с кем это случилось. Давно уже перерос сумбур и влюбленности, с возрастом чувства притупляются, людей начинаешь воспринимать иначе, более приземленно, а тут задай вопрос «да» или «нет» — и начнешь головой кивать просто потому, что для тебя это правильно и никак иначе.       Именно поэтому я стою на переходе двадцать четвертого февраля с одеколоном (бомжу осталось пять, думаю он простит) и смотрю, как Пашка, прихрамывая на одну ногу, тащится с неохотой к своему новенькому мерсу от киоска через дорогу, купив какую-то газету и пачку сигарет. А я стою. Одеколон в руках, все на виду, мужики мимо идут — сочувствуют, я сам себе сочувствую, так вляпаться в моем возрасте! Еще раз, что ли, пойти упасть? И я пошел.       Пашка навстречу развернулся, заметил меня сразу, не растерялся, вообще не изменился в лице, только притормозил, видимо, полагая, что говорить посреди пешеходника неудобно, стоял меня ждал, а я шел, улыбнулся, не сдержался, а потом как пизданулся на том же месте и приложился той же головой! Парфюм потерял, печально…       — Необязательно падать к моим ногам каждый раз, когда видишь, — подлетает молниеносно, опускается на корточки и помогает сесть мне. У него приятный хрипловатый голос, говорит тихо, но слышу каждое слово, впитываю.       — Может, у меня прикол такой, знакомиться так, чтобы не забыли. — Шапка теплая, в этот раз я оделся теплее, не ушибся сильно, но в целом приятного мало, изговнялся весь в последнем месяце зимы.       — Да я тебя по члену вспомню, не переживай. — Берет под локоть, ставит и ведет на свою сторону (сторону зла, не иначе), достает из бардачка влажные салфетки, пытается смахнуть с меня грязь, я психую, отбираю и сам даже не стараюсь исправить несправедливость природы — ну не обосрался же, в конце то концов!       — У всех будешь смотреть, чтобы найти именно тот? — Разговор довольно странный, только напряжения нет, как будто парня тысячу лет знаю, уверенность, что он меня понимает правильно добавляет уверенности.       — Давай еще пошути, не насосал ли я себе на машину.       — Не то имел в виду.       — И зря. — У меня выпадают салфетки из рук, и до обидного хочется сильно ударить этого человека. — Шутка, — ухмыляется в мои кричащие глаза, терпит обиду. — Сфера моей деятельности не связана с порно. Кстати, где ты живешь, тебе бы прилечь.       — Да я дойду, — отпираюсь, когда он открывает дверь, засру всю машину, сам себе не прощу.       — Тогда дай адрес. Я без ориентира не дойду, а соскребать тебя с асфальта еще раз нет желания.       Пишу адрес, решая испытать судьбу. Чисто для справки: никогда не вожу к себе никого, во-первых, слишком скромно у меня, хоть и чисто, во-вторых, мой дом — моя крепость, сидите в своих.       Пашка сказал сейчас опаздывает и времени на поболтать нет совершенно, предложил подвезти и, получив вежливый отказ, уехал восвояси. Прикидывая, что наши с ним ягодки не с одного поля, пошел домой, убрался, помылся, убрался, поел, убрался — это ж надо так засрать квартиру, недавно же обои клеил… Или это не из этой оперы?.. В итоге стал отдирать обои, срывая их полосами, и почти настроился на ремонт, когда услышал звонок в дверь. Часы показали восемь вечера. Сердце замерло так волнительно, хотя и гнал от себя эти мысли, но никак не мог предположить, что он заявится с двумя чемоданами, да еще и с собакой, ладно хоть такса мелкая, а не лабрадор какой…       — А если бы я жил с мамой? — спрашиваю без подколки, прикидываю, насколько высок уровень человеческого пофигизма, если он делает так, как хочет, наплевав на окружающие факторы. Просто раз — и все.       — Потеснились бы, — опять пожимает плечами, вот опять этот жест, после которого уже ничего не решаю.       Отхожу назад, пропуская гостей, разглаживаю мурашки на руках, Пашка ухмыляется и командует таксе «место», псина с испуга ссытся в обои и начинает бегать, ища, где тут приличное место, а здесь его в принципе только на переночевать, какие уж там приличия. Парень ухмыляется, но не сдается, командует, что приходит домой в восемь и ужин должен быть, иначе он будет есть в другом месте. Окей, ужин так ужин, варю пельмени, хмурится, но ест, хотя, если не нравится, надо было жениться, а не замуж…иком идти.       До часу ночи обрывали обои, потом еще час искали в них собаку, сосиска замоталась в рулон и уснула, а в общем хаосе и боязни на нее наступить мы не рискнули действовать быстро. А потом трахались полночи как бешеные кролики, до изнеможения, отрываясь друг на друге за все и за всех, кто был «до», и это было как впервые, настолько ярко, дико, искренне, даже страшно было поверить. Он принимал все, что я давал, и заводился с пол-оборота, будто вообще не знал, что существует ласка, а еще я ему все-таки отсосал и только после этого спал спокойно.       Утро было как с похмелья, руки дрожат, голос сел, про жопу молчу, кто уж там когда менялся — не помню, но получили оба. Голова болит страшно, а еще понял, даже не открыв глаза, — Пашки нет. Прошелся по квартире, не приснился ли он мне, так нет, мусор он вынес, а на столе записка:       «Не знаю, что из этого выйдет, но я хочу рискнуть». И все, ни про чувства, ни про будущее, простыми словами, а у меня все зажгло и в носу засвербило, глаза стали влажные. О, и еще приписка:       «Я встаю в шесть и по утрам завтракаю, это чтоб ты знал». Ну завтракай, я ж тебе не ограничиваю доступ к холодильнику.       «Полуфабрикатами не питаюсь, учись варить». Я умею варить только кипяток!       «Выгуляй Варфоламея». Взглянул на сосиску, на ошейнике так и написано, ни в жизнь так не назову собаку, мне местная гопота по лицу настучит и Варфоламею тоже, сосиской будет.       «И спасибо». За минет? За лучшие пять часов его жизни? За ночевку? За то, что не храплю?! За что?..       Так и не понял, вечером спрошу, когда вернется.       Окей, гугл, как сварить еду?..       «Результат не найден». Эх, ну я же попытался?..       На столе еще замечаю сверток, в листке бумаги завернут… ба… подсос! Ах ты ж мелкий говнюк, значит, прочитал-то он сообщение правильно… тогда почему…