Композитный призрак замка Мальборк

      В конце коридора была ещё одна железная дверь, за ней стояли полубратья, они выдали шерстяные чулки, кожаные башмаки и куртку. Поверх Грета накинула белую тунику без рукавов – сюрко, с орденским знаком.       О, тепло, наконец-то! Девушка погладила навершие своего меча – восьмиугольник, в который вписан чёрный крест. Поднялась по лестнице, вышла из каменных стен и вдохнула дух замка, родной и успокаивающий. Пахло мясной кашей с кухни, глиной, лошадиным навозом, свежим потом от марширующих солдат. Ко всему примешивалась тревожная пороховая вонь, но дым над стенами уже развеялся.       Грета задрала голову к промозглому небу. Эту серую хмарь сейчас не переплюнул бы по красоте ни один рыжий закат, ни один вычурный дворец из облаков. Она свободна. Хруст костей, пыточные штучки Конрада, всегда блестящие и отполированные – прощайте!       Вот только найти бы ту рукопись с чертежом, а то ведь комтур может и передумать. Ой, не хорошо он смотрел! Грета прекрасно знала этот любопытный взгляд, который вопрошал: «Хм, интересно, а что там у тебя внутри?»       Она поспешила к Высокому Замку, в его Главной башне хранился нужный документ. Если только рукопись сохранилась, в начале осады туда попало ядро и полбиблиотеки выгорело.       От поленницы бесшумно отделилась тень и последовала за бывшей узницей.       Стучали молоты, шумели мельницы, гудели трубы и визжали пищалки, доносилось эхо окликов и команд. Мимо несли носилки с обломками кирпичей, на следующих лежал раненый брат. Его Грета не знала, как и многих, кто прибыл с началом осады. Беглецы из соседних замков, наёмники со всех концов Священной Империи, жители сожженного города Мариенбурга, – последние силы Ордена, который лучших бойцов положил на поле под Танненбергом.       – Гюнц, Майер! – догнала Грета солдат. – Идите в ногу, растрясёте парня. Где его меч? Оружие по Уставу кладут рядом с воином, или он был трусом?       – О нет, брата Генриха выпустили! – закатил глаза Майер. – А мы уж надеялись, что палки выбьют из тебя занудство.       – И выбили, – захохотал Гюнц, – и пропитались, и теперь каждому перед ударом перечисляют его грехи.       Однако зашагали солдаты в ногу. Они кидали друг другу остроты, словно не умирающего тащили, а мешок репы.       Смерть всегда ходит той же дорогой, что и ты. Протянув белую руку, качает в люльке младенца, утирает кровавые сопли отроку, роженице взобьёт подушку. А с рыцарем она ездит в одном седле и наигрывает ему на лютне.       Воины Христовы не боятся костлявой. Здесь – пот и грязь, там – сады и птицы. Чего трястись-то?       И войдёте в Царствие Небесное…       Вдруг вспомнился бесконечно высокий зал с полукруглыми нишами. Грета видела его всего четыре дня назад, и то был не сон, не морок. Тогда – что? Неужели т а м – совсем не золотые ворота и дивные фрукты?       Она тряхнула головой, прогоняя греховные сомнения. Надо скорее найти план туннеля, если не удастся – очень скоро разглядишь преисподнюю во всех деталях.              Брусчатка приятно колола стопы сквозь подошвы. Обгоняли конники, обдавали брызгами. Грета почувствовала чей-то пристальный взгляд и оглянулась.       За ней ехала телега с песком, телега с дровами, на ристалище рыцари прыгали через коней, судя по хоругви – из третьего эшелона. Ближе к госпиталю наверняка шёл пеший поединок, иначе зачем там сгрудились матросы? Они выкрикивали ставки и советы, которые трудно выполнить. А если бы кто-нибудь и выполнил, то покрыл бы себя вечным позором.       Мимо бежал слуга с ягнёнком на плечах, другой нёс кафтан. Никому не было дела до Греты, но тревожное ощущение не исчезало.       Перед мостом собралась пёстрая очередь, она галдела и возмущалась. Неужели закрыто? Но здесь единственный путь к Главной башне! Комтур сегодня сказал выступать, если его рассердить…       Отодвигая с дороги кнехтов и слуг, Грета пробралась к голове очереди. У гранитных перил гарцевал мощный конь, на нём восседал рыцарь в яркой одежде.       – Вы не смет держать меня здесь! – возмущался он, размахивая плёткой. – Я знаменит Гильом дʼАвен из Фландрии, так и передат ваш Магистр!       Двое стражей в сюрко с крестами сжимали секиры. Третий, на шлеме которого рычала фигурка льва, раздельно повторял:       – Никого не пускаем. В мост попало ядро. Пока каменщики не закончат, прохода нет.       Кашлянув, Грета приветственно подняла руку:       – Что случилось, брат Кнауф?       Шлем со львом повернулся к ней:       – О, Генрих. Уже на свободе. И сколько палок тебе влепили?       – Пятьсот, – поморщилась Грета, поведя плечом. Рубцы снова заныли.       – Дёшево отделался, за две недели-то. Тебе в Высокий замок? Проходи.       Грета отсалютовала стражникам и ступила на мост. Вокруг суетился десяток каменщиков, люди по цепочке передавали кирпичи.       – Безобраз! Безобраз! – нёсся вслед возмущённый рёв. – Меня задержат, его – нет?!       – Это наш Мастер по доспеху, – терпеливо объяснял брат Кнауф. – Если идёт, значит, надо.       – А мне не над? Не над?..       По крайней мере, если кто-то и следил за Гретой, он останется перед мостом.       Вот он, Высокий Замок! Сюда женщин вообще не пускают, кроме монахинь из госпиталя. Хотя говорят, что во времена магистра фон Ротенштайна возле рефектария был бордель. Говорят, стараясь не разжимать зубов, а то ведь у комтура колесо пустым не застоится.       Слева над воротами висела медная табличка, она отмечала уровень воды весной позапрошлого года. Тогда река поднялась настолько, что затопила крыши, и по печным трубам в залы лились ручьи. Все замковые запасы погибли, до нового урожая было далеко, и над Мариенбургом навис голод.       А когда вода спала, появились лягушки: моря, океаны лягушек. Открываешь дверь – и невозможно пройти по двору, под ногами всё шевелится и квакает. Они были на крышах, на лавках в часовне, в постели Великого Магистра. Просто казнь египетская. Да ещё и есть нечего – коровы, овцы, свиньи пали.       Один брат Поль из Прованса не унывал:       – О, моншер, изисканний деликатес! – завопил он на всю трапезную, выудив из своей ячменной похлёбки лягающуюся жабу. – Смотрите, какие мьясистие ляпьки.       Поль принялся готовить лягушек. Он их вялил, коптил, мариновал. Братья, кривясь, попробовали…       И присоединились к французу, захрустели поджаренными лапками. Скоро в замке не осталось ни одного головастика. Многие так полюбили деликатес, что начали заказывать жаб из Литвы и Мазовии, но вкус у них был уже не тот.       Во дворе чернел колодец с бронзовым пеликаном на крыше. Два охраняющих его брата помахали Грете, она лишь мотнула головой – некогда сейчас разговаривать.       По преданию, пеликан настолько полюбил своих детей, что задушил их в объятиях. Потом расклевал себе грудь и кровью оживил птенцов. Про колодец Грета могла рассказать десятки легенд, за четыре года она наслушалась достаточно, в том числе и такого, от чего уши ещё долго полыхали.       Возле Главной башни маячила оплывшая фигура в коричневой рясе, сверкала лысая макушка.       Только не отец Антонио! Сейчас же пристанет с «ободряющим словом», и два часа от него не отцепишься. Дело же к вечеру.       Грета спряталась за столб галереи, рассчитывая, что священник уйдёт. Но он топтался на месте. Воровато глянув по сторонам, достал из-под хламиды фляжку и хлебнул. Во фляжке плескалось пальмовое вино (1).       Возле соседнего столба почудилось движение. Грета метнулась туда – и никого не застала. Она погладила восьмиугольное навершие меча. Стальные грани выверенные, правильные, мастер так гладко скруглил углы… Стоп. Что за лишняя тень у той опоры?       Грета пригнулась, прыгнула – и столкнулась нос к носу с отцом Антонио.       – Ох, Генрих! – отпрянул тот. Потом придвинулся ближе: – Тебя-то я и жду. У меня грустное известие. Пришло письмо из Нюрнберга, сам понимаешь, отдать его я не могу без комтура…       Дряблые щёки, всегда виноватый взгляд. Грета с ужасом вспомнила о полученном приказе. А если действительно придётся убить священника? Святая Дева, не допусти такого! Бернар Клервосский говорил: «Никакое дело, совершенное во имя Ордена, не является грехом». Но всё же…       «Генрих-Белоручка», верное прозвище придумали братья. Грета никогда ещё не наносила смертельного удара, даже в бою добивал Флоренц, оруженосец.       Вот и тогда, на стенах Нижнего Замка, она оставила в живых ливонского бородача, а тот сумел одной рукой и зубами взвести арбалет. Болт прошил броню, вошёл в спину. Потом было падение, а дальше такое случилось…       Отец Антонио прошептал на ухо новость и перекрестился. Страшную новость.       Грета застонала. Ноги сразу превратились в две каменные колонны. Она добрела до лестницы, поднялась на открытую площадку Главной Башни с зубцами.       Ветер доносил запах яблок, горького багульника. Зелёное поле обезобразили полосы от осадных машин. Лес заволокло дымом – поляки жгли костры. Тюремщик говорил, что с запасами у них совсем плохо, всю траву поели. Значит, скоро опять полезут на штурм в голодном рвении. Не выстоять Мариенбургу, если подмогу не позвать. Только как её позовёшь?       За рекой чернел сгоревший город. Внутри у Греты тоже всё как будто выгорело: умер отец, вот о чём писали из Нюрнберга. Зачем тогда пытаться выжить? Служить, притворяться, добывать славу в битвах – зачем, если отца нет?       Раньше она бы лишь порадовалась за Эштеля фон Таупаделя, ведь старый дворянин всю дорогу истово молился, подавал бедным и наверняка должен был попасть в рай. Раньше можно было на это надеяться.       Но не после того, как арбалетная стрела прошила спину, не после падения со стены. Грета видела, что т а м. И ей не понравилось.       Однако комтур ждёт. Где может быть этот план? Она спустилась вниз.       В библиотеку попало ядро, возле пролома мастеровые мешали раствор. Следующие полтора часа пришлось разгребать рукописные книги и сшитки летописей, которые каменщики свалили в одну кучу. Нет, не найти!       Грета прочихалась от пыли и выудила побуревший свиток. Буквы на нём чернели старые, без модных завитушек, как будто древний монах не писал слова, а вырезал их в граните. Свиток сообщал о заложении замка в устье реки Ногат. Тогда от поганого капища осталось множество чёрных каменных глыб, и строители страшно ругались, пока их выковыривали. Камни, которые «на двух подводах не увезёшь», пошли в основание стен.       Дальше свиток рассказывал, что пока стучали лопаты, из леса вышел волхв с медвежьим черепом на голове. Он презрел смерть от христианских копий, явился перед магистром, умолял не трогать священные глыбы. Креститься он отказался, за что и был посажен на кол.       Эх, не то всё!       Вечер близко, комтур потеряет терпение, а тогда…       Палач с железным прутом уже маячил впереди. И тут из-под бумажной горы показался край рукописи со следами крысиных зубов, Грета выдернула его, впилась глазами в небрежные штрихи на обороте. План туннеля! Ага, вход в Высоком Замке.       А потом достала кремень, кресало – и сожгла документ. Теперь никто не сможет провести отряд, кроме неё.