Этот вечер, промозглый, темный и дождливый вечер — их последняя встреча. Они оба знают об этом и готовы обоюдно сгореть, сжигая все общие мосты.
Максим стоял у окна, снова закуривая белесую чуть помятую сигарету. Он обещал себе, да и не только, что бросит, обязательно бросит, но легкие просят. Сейчас все тело пробивает насквозь страхом и жуткой, тягучей болью, поэтому кажется, что сигарета — единственный свежий вдох в этот вечер. Последний вечер… И пока дверной звонок звоном не распугал тишину, пока тихий голос не предложил снова упасть в темноту, Максим курит, выдыхая никотин в открытое окно.Мне бы стать сигаретой И развеяться пеплом по ветру, Или просто лучиком света — и сиять! Но блядь, не верится в это
Как глупо полагать, что время может застыть, что вдруг все вернется назад и без чертовой машины времени, пока кругом так тесно, Максиму, если честно, очень хочется назад. Хотя куда еще дальше? Год назад? Когда он бездумно женился на девушке, или сразу в тот день, когда он же и предложил ей расстаться, потому что встретил кого-то поистине прекрасного? А может время отнесет его мыслями в тот вечер, когда этот кто-то впервые сказал «Мне придется жениться»? Нет, пусть глупое быстротечное время сотрет его с земли, чтобы больше не было так больно дышать этим ядовитым газом, чтобы больше не было так тяжело держать глаза открытыми, чтобы можно было не боясь упасть и не ждать, что дальше обязательно нужно встать. По квартире раздается гулкий звон и Максим вздрагивает, прикрывая глаза лишь на время, в последний раз выдыхая дым в открытое окно. Почему-то этот яд сейчас кажется более противным, чем раньше, да он и курить-то начал из-за него… — Привет, — босые ноги привели его прямо к двери, а пальцы сами по себе потянулись к замку, отпирая дверь. — Привет, — тихо отвечает мягкий голос, — Пустишь? — в ответ слышится тихое «угу», а затем и стук пары каблуков. — Давай, повешу, — Макс не может смотреть в лицо другу, слишком сложная задача, а потому отвлекается на черное пальто. Петелька пальто касается крючка и снова дом окутывает тишина, глупая даже неловкая и изрядно давящая на горло тишина. Макс снова смотрит на узкие плечи, обтянутые клетчатой рубашкой и выше, на затылок. — Не расчесывался? — звучит тихий смешок и актер больше не в силах удержаться. Он касается светлых волос на затылке и проводит по ним пальцами, получая приятную лишь на первые пять секунд отдачу, — Антон, — он не знает, следует ли продолжать свою мысль, если они уже давно расставили все точки над «и», точно зная, что сегодня последний вечер. — Мы договорились, — лишь грусть в чужом мягком голосе греет сердце Матвеева. — Я помню, — соглашается в ответ актер и подходит чуть ближе, кладя щеку на чужое плечо и думая, какое выражение лица у его поэта. Наверное, серьезное или задумчиво-грустное, лишь бы не обычное, лишь бы он чувствовал что-то. Максу обязательно нужно было, чтобы люди рядом с ним что-то чувствовали, ведь если мы вызываем хоть какую-то реакцию, значит, мы не безразличны, значит — хорошо.Затянись мною в последний раз, ткни меня мордой в стекло, Дави меня, туши мою страсть, буду дымить назло.
Матвеев обнимает Антона со спины и прижимается носом к его затылку, вдыхая вновь и вновь сладкий аромат гранатового шампуня. Легкий поцелуй, оставленный на волосах поэта, кажется слишком неясным и потому актер вновь целует его, но уже ниже, в шею, где граничат пшеничного цвета волосы и бледный цвет кожи.Боль на фильтре грязным бурым пятном, все, что мне от тебя останется. Урна мой будущий дом и вряд ли мне там понравиться.
— Пойдем в комнату, — руки Максима накрывают теплые чуть влажные ладони поэта, поглаживают их, как бы успокаивая. Матвеев со слышным вздохом соглашается и плетется, словно тень, за Антоном, который, кажется, знает эту квартиру лучше самого хозяина.Серым пеплом осыпятся вниз те мечты, что не сбудутся никогда. Меня вряд ли раскурят на бис, шанс если и есть, то один из ста.
— Ты снова курил? — Антон подходит к окну, чтобы закрыть его, но все же медлит, прикрывая глаза и втягивая носом запах ночной улицы, — Помнится, ты не любишь сигареты, — мужчина совсем беззлобно усмехается, смотря на сидящего на кровати актера. — Ты любишь, — серьезно отвечает Макс, снимая с себя свитер. — Верно, — Антон засматривается на слабо подсвеченное луной тело, а затем все же оставляет окно открытым и подходит к кровати. Они встретились здесь с одной целью, с одной мыслью, так зачем глупые тривиальные речи, когда чувства все равно глубже?Тебе травиться никотином моим, тебе кашлять моими смолами. Выдыхай скорей мой последний дым и закрывай окно, а-то холодно.
Неловко садясь на колени Макса, Антон довольно смазано целует его в губы и обвивает шею руками. Секс становится каким-то слишком значимым, когда ты понимаешь, что все это в последний раз: касания, признания, укусы, расцарапанная на утро спина актера, исцелованная багровыми следами шея поэта. В последний раз они чувствуют дыхание друг друга, в последний раз целуют, в последний раз выдыхают ставший уже общим кислородом никотин.Выдыхай скорей мою душу наружу ей тесно, в твоих легких так мало места. Выдыхай скорей мою душу наружу ей тесно, в твоих легких так мало места. Но ,если честно ,во всем виноват я сам.
Рубашка, пара штанов, как и все ненужное белье летят в сторону, неважно куда, когда внутри закипает страсть. Макс нависает над Антоном и снова целует его ключицы, кусает осторожно, затем сильнее, оставляя кровавую метку, все еще боясь, что он уйдет навсегда. Какая-то неизбежность — понимать, что ничего больше не удержать.Наша лестница в небо оказалась расшатаной стремянкой, Годной лишь на то, чтобы достать с антресолей банку. Но я готов был и по ней карабкаться к облакам, Назло запретам и закрытым изнутри замкам.
Всего пару секунд и по тишине квартиры разносятся сначала глухие, затем громкие стоны. Макс сжимает ладони поэта, пока тот, запрокинув голову, ловил губами воздух, а его исцелованная шея манила все больше. Матвеев не в силах удержаться и оставляет еще один поцелуй, граничащий с укусом. Его собственническая натура бьется сейчас в жестокой схватке с глубокими чувствами к Антону. Что бы Вы сделали, когда Вас бы попросили отпустить что-то, что стало настолько дорогим, будто всей жизнью? Злились бы? Вот и Максим тоже. Злится и ненавидит. Борется отчаянно с желанием закрыться где-нибудь с Антоном и не отпускать его до последнего.Порой казалось — цель близка, скоро доползу И я с собой тебя звал, но ты оставалась внизу, Поднимала глаза, просила вернуться назад, А я не слезал, все твердил тебе про небеса.
Отпустить? Бред, глупость, провокация кого-то свыше. Актер целует плечи Антона, снова кусает шею и чуть меняет угол своих толчков, вырывая из мягких тонких губ сладкие вздохи и стоны. Максиму хочется взвыть от боли, когда в голову ударяет осознание, что эти губы больше не будут читать ему стихи по утрам. Он смотрит на них и снова целует, жадно, будто и вовсе пытается съесть, на деле же тщетно старается присвоить себе. Доказать что-то кому-то, когда доказывать больше нечего.Думал, что сам могу решать за двоих людей, Думал, что нам станет лучше от моих идей. И ,цепляясь за надежду как за одежду - репей, Становился дальше от тебя еще на ступень.
Влажные ладони обоих расцепляются, просто чтобы поменять ставшую неудобной позу. Антон садится сверху и сам насаживается на член актера, снова и снова возбужденно вздыхая, а сильные руки Матвеева поддерживали его за бедра, чтобы тот раньше времени не устал. Пальцы у поэта мягкие, тонкие и слишком красивые, как отмечал для себя Максим, не раз заглядываясь на них. Сейчас они ложатся на широкую грудь актера и скользят к плечам, чуть сжимая их затем.Но лестница в небо оказалась расшатаной стремянкой, Годной лишь на то, чтоб достать с антресолей банку.
Закрыть глаза хочется безумно и не хочется одновременно. Матвеева сейчас бросает из крайности в крайность. То в огонь шагнет, то окатит себя льдом, снова думая, что будет потом. А как же хочется просто отключить разум, просто раствориться во сне и не жалеть ни о чем.Возьму подмышку, отнесу в кладовку- пусть пылится, Прости за все и, ради Бога, перестань мне сниться.
Последний стон становится памятным, как бы пошло это ни звучало. Макс сильнее сжимает бедра поэта, зная, что утром на их месте будут синяки. — Я возьму твои? — тихо спрашивает Антон над ухом актера, затем целует его. Курить после секса — какая-то грязная и слишком пафосная привычка, однако, сейчас им обоим хочется скорее задохнуться, чем расстаться друг с другом. Потрахаться и сдохнуть, звучит, может глупо, но до смешного точно описывает их ситуацию. — Конечно, на окне, — Макс садится на кровати, нащупав свои трусы нехотя надевает их. — Спасибо, — легкий поцелуй остается на виске горячим следом, если не шрамом. Антон подходит к открытому окну и почти сразу затягивается последней в пачке сигаретой. Матвеев любил смотреть, как он курит, ведь это так эстетично, даже сейчас, когда голубые глаза светятся лишь под светом фар и блеклой луны, когда, кажется, что в них лишь одна боль, а розовые губы изгибаются в легкой улыбке. Максу просто хочется стать этой сигаретой, что сжимают пальцы поэта.Выдыхай скорей мою душу наружу ей тесно, в твоих легких так мало места. Выдыхай скорей мою душу наружу ей тесно, в твоих легких так мало места. Но если честно во всем виноват я сам.
— Не смотри на меня так, — в голосе слышится грусть, которую уже не пытаются скрыть, а сам Антон смотрит вниз, выдыхая новый клуб дыма. — Как? — сухо, скорее от чего-то пересохшего во рту, спрашивает актер, поднимая голову чуть выше и отвечая на мимолетный взгляд взглядом. — Ты знаешь, Макс, я все равно тебя… — Молчи, — звучит грубый приказ, отрезая слова любви, что сейчас кажутся больнее любого пореза, — Сделай так, чтобы этот последний вечер оставил лишь сигаретный дым, оставь его немым, прошу, — Максим не любитель реветь «на публику», но в горле уже стоит ком, он опускается лицом в свои ладони и тихо так хрипит, — Не делай больнее. Молчи и выдыхай — единственная просьба, ставшая последней, как и этот вечер. Антон не послушает его и уходя все равно скажет «Люблю», посмотрит своими грустными голубыми глазами и осторожно поцелует, подло уйдя затем, в последний раз бросая Максима одного.