Отголоски

      После той неожиданной встречи в таверне дела пошли как нельзя плохо. Испуганный бард убежал, оставив Геральта одного, с кружкой эля и едва скрываемым удивлением на лице. А купец, назвавший Лютика сыном какого-то там Леттенхофа — завалился под лавочку, мирно посапывая, вусмерть пьяный.       Ведьмак бы и не переживал так, подумаешь — ещё один муж напился, может спутал с кем, чего только на нетрезвую голову не привидится. Но вот друга реакция, если не насторожила, то подозрения семя в голове посадила точно.       Нервно усмехается, хватается за лютню хваткой крепкой — до побеления пальцами сжимает, судорожно: «Сударь, вам стоит меньше пить, — произносит, — не серчайте, мне нужно отлучиться», — и вот уже не то, что бежит — несётся со всех ног по лестнице наверх, чепчик на лету поправляя.       Следующим днём, когда оба бредут дорогой из поселения, между ними мёртвая тишина висит. Геральт и не против, да вот знает — не к добру это, что спутник сам заткнулся. Добровольно.       Даже вечером, развалившись на привале — молча в пустоту пялится, инструмент к себе прижимая. Страшное зрелище, похуже всякого монстра, неожиданно встретившегося.       Гуль его знает, что в голове у барда творится, да он и расспрашивать не собирается. Лишь поклажу свою отряхивает, ужин доедает и спать ложится, хмыкая.       А Юлиану снятся руки, исследующие тело, прикосновения — липкие и грязные, от которых блевать тянет. Спрятаться хочется, убежать подальше, разреветься как девчонка, но терпит.       Не потому, что слабак — выбора нет. Многочисленными верёвками к кровати привязан, даже и не пошевелиться, какое там. Его воля — понёсся бы так, что пятки сверкали.       Мимо прислуги, распахивая все двери, из комнаты в комнату, огибая клумбы цветов, матерью когда-то в саду посаженных — спасаться. Туда, где уж точно никто не найдёт.       Но в чувство приводит пощёчина, так резко отвешенная, что на глаза слёзы наворачиваются. А где-то там, чёрт его знает, откуда — смех раздаётся. Мерзкий, слух режущий и пугающий, что заставляет мурашки по телу с новой скоростью бежать.       И голос с хрипотцой: «Ты просто выродок — ни на что не годный, хоть и смазливым вышел, матери заслуга», — добивающий. — Лютик! — сквозь дымку слышится. — Зараза. Лютик, блять! — кто-то за плечи трясёт.       И вот он уже не в детском кошмаре, не Юлиан Альфред Панкрац, виконт де Леттенхоф, а бард. Спутник могучего ведьмака, Геральта из Ривии. По континенту путешествующий, баллады во всю глотку распевающий.       На земле сырой лежит, в себя приходя. Трясёт ужасно, пот со лба течёт, а глаза напротив напряжённо смотрят, будто в душу заглядывая. Чует — разговора серьёзного не избежать, ибо это выражение лица уж слишком хорошо знакомо.       Но вопреки всему, неожиданное «спи» раздаётся. И звук шагов отдаляющихся, веток хруст и ветра завывание слышатся.       Парень тогда лишь тихонько набок поворачивается, в клубок сжимаясь. Ладони ко рту прижимает, молча глотая непрошеные слёзы и смиренно утра дожидается, за оставшиеся четыре часа так глаз и не сомкнув. — И что это было? — утро не с лучшей ноты начинается. Да, избежать последствий было бы подарком свыше, но когда ему везло. — О чём ты? — пытается отвертеться, взгляда не поднимая, тему переводит, струны теребя. — Я чудно вздремнул, часов 7 проспал как минимум, бодр и полон сил. — Я не спрашивал про сон, Лютик.       Дорогу вновь, как вчера — в тишине проводят, и Геральт готов взять все свои слова обратно, лишь бы Юлиан, как раньше — снова запел.

***

— Две комнаты, — на прилавок мешочек монет опускается. — Сожалею, но у нас только одна осталась, — мужчина скрипучим голосом протягивает, забирая двойную плату, на вздёрнутые брови ведьмака, — вас же двое, — отвечая.       Бард нервно сглатывает, скорее утверждая, чем спрашивая: «Это ведь означает одну кровать, и спать нам вместе, так?». Но Геральт молчит в ответ, будто и сам не знает, что сказать.       Ночью от крика просыпается, с перепугу чуть барда на пол не столкнув. Но, увидев, в каком он состоянии, замирает.       Дыхание сбилось: «Отпусти, пожалуйста, — шепчет, — я буду лучше, умоляю». Но «Отец, прошу!» заставляет сердце удар пропустить. Ведьмак ушам своим поверить не может.       Сглатывая, факты сопоставляет, осознание тотчас острым ножом режет. Почему тот вздрагивает при, казалось бы, случайных прикосновениях. Никогда догола не раздевается, даже в реку окунаясь, сетуя потом на одежку мокрую и холод. Мужчин в возрасте, состоятельных, лощёных особенно, избегает.       И не знает, что с ним делать. Будить — так как объясняться потом? Вполне вероятно, что ещё хуже сделает. Ждать дня? Какова вероятность того, что бедняга не навредит себе неосознанно, пока в бреду по кровати мечется?       Правой рукой за горло хватает, не давая воздуха глотнуть, а другой опускается ниже, тело молодое исследуя. Воздуха катастрофически мало, ещё чуть-чуть и… вдох, спасительный.       Нити рвутся, пуговицы отлетают прочь, заставляя Лютика чувствовать себя униженным и недостойным. Но ему сошьют новую одежду, об этом можно не беспокоиться. Скажут, что вновь, по лесу бродя, в яму упал или с обрыва какого сорвался. — Юлиан, просто будь послушным мальчиком, хорошо? — интонация обманчиво ласковая, контрастирующая с резкими, даже остервенелыми движениями. — Д-да, папа, — тихое и мёртвое, словно шелест листвы в ответ раздаётся.       Белый волк не выдерживает. По имени зовёт, от пьяницы пару дней назад услышанном. Что сказать? Слова так и остаются на кончике языка лежать неозвученными.       До барда не сразу доходит, что он в безопасности, а не дома, в усадьбе, где каждый сантиметр болью пропитан. Но когда взгляд проясняется — на Геральта со страхом смотрит. У мужчины от этого сердце кровью обливается. — И сколько ты услышал? — не вопрос, мольба: «Скажи, что ничего. Давай запрём этот ужасный эпизод под замок и больше никогда о нём не вспомним». — Достаточно. Он насиловал тебя в юности, Лютик? — грубо, но иначе никак. В его стиле, без дифирамб о жалости лишних и прелюдий.       Только вот парень от этого в рыданиях заходится, содрогаясь. А ведьмаку и остаётся, что на груди пригреть, по волосам рукой провести мягко, словно обещая: «Мы с тобой всё преодолеем, уж поверь, горы свернём. Я за тебя всем отомщу».       Приобнимает легонько, невесомо в затылок целуя. Хочет сказать что-то, но сам понимает, что в речах смысла нет. Лучше уж на деле докажет, наглядно.       Потому просыпаясь пораньше, от Юлиана отлипает и на улицу выходит. В жизни бы не поверил, что на такое пойдёт, но через, без малого, час — в комнатку возвращается.       «Чёрт возьми, не успел» — в голове проносится, стоит заметить глаза красные. Но не даёт слова вставить, лишь подходит ближе, букет цветов протягивая.       Лютик смотрит недоверчиво, напряжённо — понять пытаясь, что за чертовщина творится. Неужто ведьмак настолько жесток, что после произошедшего глумится?       Но слышит: «Ты — мой бард, а не тот несчастный мальчишка из прошлого, так не дай ему себя нынешнего погубить», — и аккуратно презент из рук принимает, запах чудесный вдыхая.       Глядит благодарно, с надеждой и любовью робкой, будто разрешения на обожание просит. Во взгляде: «Спасибо тебе. И я не только про букет», — читается.