Призраки Соммы

      Лена сидит в углу блиндажа, обнимая винтовку. Ей так спокойнее. «Ли-Энфилд» — единственное, что помогает бороться со страхом, когда раздаются высокие, режущие уши трели свистков и командные выкрики. Что может быть страшнее смерти в грязи окопов? Разве что сдохнуть на нейтральной полосе, где твой труп ещё несколько дней будет гнить, терзаемый шрапнелью, воронами и крысами.       Порой стены блиндажа давят. Хочется выскочить наружу, особенно когда начинают рваться снаряды, и с потолка сыплются маленькие струйки земли. Подсознание требует покинуть блиндаж, который может стать твоей могилой. Но разум понимает, что такие укрытия — самые безопасные места в радиусе нескольких миль, куда не проникнет шрапнель.       Что-то скребёт по сапогу. Скосив глаза, Лена видит жирную чёрную крысу. Грызун с интересом обнюхивает сапог, поставив на него передние лапы. Милое зрелище… для другого места и времени. Лена пытается отпихнуть крысу, но та, недовольно пискнув, вцепляется в сапог зубами.       — Кыш! — удар прикладом «Ли-Энфилда» отбрасывает грызуна. Крыса падает на покрытый досками пол и уже не поднимается — лишь слабо шевелит лапами. Лена отводит взгляд. Прожив в окопах хотя бы несколько дней, больше жалеешь немцев, чем этих грызунов.       Резко открывается дверь, и в блиндаж буквально влетает запыхавшийся солдат. Указательный палец Лены касается спускового крючка. К счастью для всех, это был свой.       — Сэр, у меня приказ… сверху, — быстро говорит он, борясь с одышкой.       Полковник, сидящий за столом в центре помещения, берёт из его рук малость помятый бумажный свёрток, вскрывает и впивается взглядом в текст.       — Рядовой, у меня к вам вопрос, — глаза командира смотрят гонцу в переносицу. — Какого чёрта этот приказ доставлен только сейчас?       Солдат, стремительно бледнея, отшатывается. Он чувствует, что дело плохо.       — Виноват… дорогу разбомбили… пришлось пешком идти…       Не дослушивая его, полковник отмахивается и начинает что-то писать на листе бумаги. На это уходит меньше минуты. Запаковать в конверт — дело и вовсе нескольких секунд.       — Найди командира второй волны и отнеси ему. Живо! И мусор выбрось.       Солдата словно ветром сдувает. Причём он ещё успевает метнуться к полудохлой крысе и схватить её за хвост. Полковник же берёт второй лист и начинает что-то торопливо записывать. Он взволнован. Это почти незаметно, лишь довольно резкие движения выдают, что что-то не в порядке. Очень не в порядке.       — Эй, девчонка из будущего, есть работа.       Лена быстро встаёт и отряхивается. Она проверяет свои вещи. Винтовка, патроны, немного еды, штык-нож, лопатка, каска, сумка с трофейным противогазом и прочие мелочи, сложенные в тощий дырявый ранец. Убедившись, что всё на месте, Лена подходит к столу.       — Я получил приказ, который должен был прийти несколько часов назад. Взгляни сюда, — палец командира опустился на карту. — Мы здесь. Первая волна должна будет пустить сигнальную ракету вот отсюда… если кто-то выживет. Понимаешь?       Лена быстро кивает. Она не в первый раз видит эту карту и даже неплохо сопоставляет её с реальной местностью, пусть и перепаханной воронками от снарядов.       — Нужно что-то передать? — спрашивает она.       — Парням приказано пробиваться так далеко, как они смогут, а потом к ним прибудет подкрепление… — полковник поднимает на Лену взгляд. — Которого нет. Подкрепление отправлено на «более значимый» участок. Так что отдай это командиру первой волны. Они должны остановиться и, если придётся, отступить. Резервов у нас мало, подкрепление не придёт, так что мне приказано не продвигаться дальше первой линии и, если будет жарко, оставить её и удерживать наши позиции.       Лена сглатывает.       — Где мне их искать, если они продвинутся дальше? — спрашивает она.       — Если доберутся до первой линии, то иди на сигнальную ракету, потом примерно в эту сторону, — палец полковника снова касается карты. — Они должны остановиться, ясно? Теперь ступай.       В её руку ложится запечатанный пакет. Лена быстро отдаёт честь, прячет послание во внутренний карман и выходит.       В окопах мало солдат: вторая волна только подтягивается, ещё не зная, что сегодня они не будут атаковать.       Сапоги противно чавкают по грязи: привычный, пусть и надоевший звук. В нос забиваются запахи сырости, мокрой грязи, гари и немного гниения. Лена знает, что за бруствером до сих пор могут лежать тела трёхдневной давности, поедаемые вездесущими крысами.       Лучше их, чем наши припасы…       — Эй, ты куда? — кто-то пытается схватить её за руку.       — Приказ полковника! — кричит Лена, выбираясь из окопа и разглядывая перепаханную снарядами нейтральную полосу. Под свинцовыми тучами и моросящим дождём этот пейзаж выглядит поистине апокалиптическим. Отдалённые выстрелы и взрывы лишь нагнетают мрачную атмосферу.       За нейтральной полосой над рядами колючей проволоки взмывает сигнальная ракета. Из окопа за спиной доносятся короткие команды и переговоры солдат. Время стремительно утекает сквозь пальцы. Сняв «Ли-Энфилд» с предохранителя, Лена срывается с места.              — Лена, ты в порядке? — голос Эмили вырвал её из прошлого.       Трейсер закивала, пытаясь выровнять дыхание.       Они находились среди холмов, покрытых зелёной травой. Когда-то всё здесь выглядело иначе. Когда-то давно, больше ста лет назад. Когда всё казалось серым и словно состояло из сплошной грязи.       — В порядке… наверное, — Лена решительно пошла вперёд по тропинке, едва угадывавшейся в траве. — Это было где-то здесь. Я… была посыльным. Носила приказы, данные аэрофотосъёмки. Иногда приходилось и воевать.       Эмили ободряюще коснулась её руки. Лена через силу улыбнулась. Ей тяжело было находиться здесь, недалеко от Соммы, но она чувствовала непреодолимую тягу к этому месту. Ей надо было пройти тем путём, что тогда, в тысяча девятьсот шестнадцатом. На участке фронта, о котором найдётся разве что пара записей в архиве: день такой-то, потери такие-то, успехов нет.       Кому интересен заурядный участок фронта, когда в сотне километров отсюда вершилась настоящая история — в бой шли первые танки? Только человеку, побывавшему в этом аду. Человеку, которому часто снились кошмары об этом месте. Лене Окстон.              Сапоги противно чавкают по мокрой грязи. Лена огибает воронки и разорванную колючую проволоку. Ей говорили, что вода в воронках может быть глубже, чем кажется на первый взгляд, и плавающие в некоторых трупы это лишь подтверждают.       Хоть стрельба ещё слышится недалеко отсюда, некоторые вороны уже кружат над нейтральной полосой или клюют трупы разной степени свежести. Крысам же вообще плевать на такие мелочи: желание вонзить зубы в мясо, которое не будет сопротивляться, сильнее страха. Запах смерти — дело привычное, как и эти мёртвые поля, всю растительность в которых давно перепахали снаряды.       — Эй, кто здесь? Помогите! — кричит кто-то рядом.       Лена рефлекторно вскидывает оружие, прежде чем понять, что это не враг. У джерри не бывает такого хорошего произношения. Кричавший оказывается солдатом, прижатым обгоревшим стволом дерева, каких здесь было много. Дерево было довольно тонким, но много ли надо, чтобы прижать человека к земле, особенно упавшего на живот и потому неспособного убрать его без посторонней помощи?       — Как тебя угораздило? — забросив винтовку за спину, Лена подбегает к нему. — Ранен?       — В порядке… споткнулся, упал и дерево сверху придавило… — солдат вяло шевелится, как недавно ударенная прикладом крыса.       Перешагнув через дерево, Лена осматривает его и, примерившись, ухватывается за торчащие сучки.       — На счёт «три», — она напрягается. — Раз. Два. Три!       Она изо всех сил тянет дерево. Сначала ей кажется, что всё бесполезно, но потом удаётся приподнять на сантиметр, два… Солдат усиленно пытается вылезти, это понятно по постоянному шороху.       — Ещё… немного… — говорит он сквозь зубы.       Лена продолжает тянуть на себя. Ей кажется, что дерево вот-вот вырвется из запотевших рук и в лучшем случае обратно придавит бойца. Лена пытается сдвинуть дерево в сторону, но в землю упирается одна из веток. Стиснув зубы, Окстон начинает давить, пытаясь использовать ветку как опору. Дерево немного смещается и даже приподнимается, но пытается свалиться обратно.       — Долго… не… удержу… — хрипит Лена, чувствуя, как начинают дрожать руки.       Кряхтя, солдат начинает выползать. Его форма шуршит по грязи и обгоревшей коре, Лена даже видит краем глаза, как продвигается спасаемый. Остаётся продержаться всего несколько секунд, хотя руки уже трясутся вовсю, а сапоги начинают медленно отъезжать назад.       С оглушительным треском ветка, принявшая на себя часть груза, ломается, и дерево падает, а следом за ним, издав короткий крик и окончательно потеряв сцепление с грязью, и Лена. Твёрдый ствол больно бьёт в грудную клетку.       Со стоном Окстон встаёт, поддерживаемая солдатом. Тот с беспокойством смотрит ей в глаза:       — Эй, ты в порядке? Погоди-ка… — небольшая заминка. — Ты ж посыльная полковника! Что ты здесь делаешь?       — Приказ для вашего командира, — Лена пытается отдышаться. — Нужно… остановить… наступление… Сам как?       — Живой, — солдат отряхнулся от грязи. — Идти можешь?       — Ага, — Окстон выдыхает и снова берётся за винтовку. — Побежали.              Лена зажмурилась от яркого солнечного света. Её всё так же окружала высокая трава. Никаких окопов и колючей проволоки. Никаких туч и моросящего дождя. Просто тихая, спокойная Франция, где о Первой Мировой вспоминают чуть больше раза в году.       Она вытерла со лба пот. И летняя погода тут не была виновата. Лена начинала жалеть, что поддалась эмоциям и пришла сюда. Воспоминания набросились на неё с удвоенной силой, заставляя снова почувствовать себя здесь, но тогда. Снова вдохнуть несуществующие уже запахи разложения и порохового дыма.       — Лена? — Эмили была взволнована.       — Что-то случилось? — Трейсер обернулась. Она на миг удивилась и даже испугалась, но едва слышное гудение хроноускорителя успокоило её: всё было по-прежнему, и вокруг всё ещё был далеко не тысяча девятьсот шестнадцатый.       — Ты сама не своя. Вдруг замолчала и пошла, — сказала Эмили.       Лена склонила голову.       — Ничего. Просто вспоминаю. Много всякого было…       — Понимаю, — Эмили осторожно погладила её щеку, заставляя зажмуриться.       Ладонь Лены накрыла её руку. Из груди Окстон вырвался тяжёлый вздох.       — Не понимаешь, Эмили. Не понимаешь, — она развернулась и, не выпуская руку, пошла дальше. — И надеюсь, что никогда не поймёшь.       — Как скажешь… — Эмили шла следом, заправляя выбившуюся прядь рыжих волос за ухо. — А как… как звали того солдата, которого ты вытащила из-под дерева?              На лицо резко брызгает кровь. Не успевает смолкнуть эхо выстрела, как Лена бросается на землю, прижимая к себе винтовку. Солдат, чьё имя она так и не спросила, падает рядом. Лицом в грязь, словно мешок картошки. Лена с ужасом смотрит на выходное отверстие в голове и пытается отползти. Второй выстрел — и пуля свистит совсем рядом, заставляя замереть без движения.       Приклад винтовки упирается в плечо. Лена приподнимается и стреляет. Ответный выстрел не заставляет себя ждать: пуля зарывается в грязь совсем рядом с ней. Мысли лихорадочно мечутся в голове. Впереди — воронка и пара десятков метров до вражеского окопа. Окопа, где не должно быть никого, но сидит невесть как переживший атаку вражеский солдат.       Снова выстрелив в сторону врага, Окстон подаётся вперёд и съезжает по склону воронки. У самой кромки воды она ухитряется затормозить и осторожно, чтобы не упасть, перебирается на ту сторону. Главное — пригибаться. Если голова покажется над землёй — ей конец.       Прижавшись к склону у самого края, Лена старается успокоиться. Сейчас нужна холодная голова. Вдох. Сосчитать до четырёх. Выдох. Сосчитать до четырёх. Подумать, как лучше действовать.       Взгляд натыкается на тело, почти зарытое в грязи: похоже, в эту воронку не один снаряд упал. От тела мало что осталось, но главное — на изуродованной и полуразложившейся голове всё ещё держится мятая каска. Задержав дыхание, Лена стаскивает каску и кладёт рядом с собой. Быстро примкнув штык, она надевает сверху каску и медленно поднимает «Ли-Энфилд». Снова выстрел — и пробитая каска с плеском падает в воду. Но Окстон этого уже не видит.       Вскочив, она вскидывает винтовку. Средний палец ложится на спуск, большой и указательный –рядом с затвором. Лена видит мелькнувшую в окопе каску и стреляет. Быстрое движение, вылетающая гильза, снова выстрел. Лена быстро идёт вперёд и безостановочно стреляет, не давая немцу высунуться.       Последний выстрел, последний шаг. Она оказывается на краю окопа и видит немца. Тот уже вскидывает винтовку. У него как минимум один патрон. Лена делает единственное, что можно успеть: бросает «Ли-Энфилд» во врага, словно копьё. Выстрел уходит в молоко, а джерри вскрикивает от боли: штык вонзается в плечо.       Не давая ему сделать хоть что-то, Лена спрыгивает прямо на противника и валит его на грязные доски настила. Она слышит глухой удар каски о дерево. Но этого мало: противник ещё жив и пытается дотянуться до ножа. Он дезориентирован, ему больно, но желание жить куда сильнее. Лена срывает с пояса сапёрную лопатку и с размаху бьёт немца. Один раз, другой, третий. Каждый удар сопровождается криком девушки и брызгами крови. Останавливается она только когда изрубленный враг затихает.       Выронив лопатку, Окстон торопливо отползает назад. На лбу выступает холодный пот, смешиваясь со свежей кровью. Руки отчаянно трясутся. Лена привыкла убивать людей, но делать это вот так, в ближнем бою, глядя противнику в глаза, причём не какому-то психу-террористу, а такому же солдату, просто с другой стороны…       — Всё в порядке… всё хорошо… — она не верит своим словам, своему дрожащему голосу.       Наконец удаётся унять дрожь и подобрать запачканные кровью лопатку и винтовку. Привычное движение затвора вверх и назад. Непослушные пальцы кое-как нашаривают в подсумке обойму, с третьей попытки вставляют её и заряжают патроны. Быстрым ударом пальцев сбросить обойму. Вторая обойма выскальзывает пальцев, едва покинув подсумок.       — Чёрт… — тяжело дыша, Лена подбирает обойму, кое-как стирает налипшую грязь о форму и пытается вставить. Дрожащие пальцы никак не дают состыковать жалкий кусочек металла с магазином.       Закрыв глаза, Окстон прислоняется спиной к стенке окопа. Сосчитать до четырёх. Вдох. Сосчитать до четырёх. Выдох. Ей удаётся попасть куда надо и быстрым ударом ребра ладони загнать патроны в магазин. Пустая обойма со звоном падает на доски. Затвор двигается вперёд и вниз.       Нужно идти дальше.              Кто-то схватил её за руку и дёрнул назад, выдёргивая из воспоминаний. Лена судорожно вдохнула, понимая, что полминуты вообще не дышала.       — Лена? Может, лучше уйдём? — спросила Эмили. Теперь она выглядела не на шутку напуганной.       Лена боялась даже представлять, как она должна сейчас выглядеть. Насквозь пропотевшая, бледная и с мечущимися глазами, боящаяся даже моргнуть. Казалось, одно неверное движение — и она снова провалится в тот день. Или в любое другое место и время, где никакой Лены Окстон не должно было быть. Не Сомма, так Фолкленды. Не Фолкленды, так Нормандия. Не Нормандия, так любое другое место, где не было ничего, кроме крови и смерти.       — Наверное… — Трейсер сглотнула. Она с ужасом узнавала окружающие холмы. Некогда тут всё было изрыто траншеями и воронками, никаких полей и лесов. И даже редкие солнечные дни казались тускло-серыми, как форма немцев.              — Капитан! Сэр! — Лена подбегает к броневику, из башни которого выглядывает капитанская фуражка.       Капитан высовывается по пояс, убирая бинокль и оборачиваясь к ней.       — Ты ещё кто такая? — он всматривается в девушку. Брови приподнимаются. — Подожди-ка… это не тебя я видел у полковника?       Лена закивала, тяжело дыша, и вытащила из кармана пакет.       — Вам приказ… от… полковника…       Спрыгнув на землю, капитал выхватывает из её рук пакет, торопливо вскрывает его и разглядывает стройные ряды букв.       — Что значит «подкреплений не будет»? Я потерял слишком много людей, чтобы останавливать наступление! — восклицает он. –Впервые за два месяца мы чего-то добились, и тут такое!       — Сэр, у нас мало резервов, — проговаривает Лена. — Если мы пошлём вторую волну, в окопах почти никого не останется! Если…       — Я понял, — капитан поникает. Лена испытывает противоестественный страх, глядя на то, как резко хладнокровие перетекает в отчаяние. — Я надеялся, хотя бы сегодня это будет иметь смысл… Но надежды опасны. Капрал, передай солдатам занять позиции. Пускай джерри сидят и ждут нас.       Раздаётся взрыв, буквально разрывающий броневик на части. Лена падает спиной в грязь, и её тут же придавливает капитан. Через миг раздаётся ещё взрыв. И ещё. Они не такие оглушающие, как обычно при артобстрелах, но всё равно громкие. А осколки, со свистом врезающиеся в размякшую от дождя землю, такие же опасные.       Миномёты!       Кто-то стаскивает с неё капитана и переворачивает его на спину. Лена видит капрала, чья рука висит плетью, пока по плечу расползается кровавое пятно.       — Капитан? Капитан! — его крик доносится словно сквозь воду.       Капитан что-то отвечает, пока из его рта течёт струйка крови. Лена не может его расслышать, но читает по губам:       — Отходите… все отходите…       Сквозь звон в ушах пробивается звук свиста и крики капрала. Лена поднимается на ноги опираясь о винтовку. Она теряет равновесие и едва не попадает себе же в глаз перепачканным кровью штыком.       — Давай, идём! — кричит кто-то из солдат, подхватывая её и буквально волоча на себе.       Лена переставляет ноги, пытаясь держать хотя бы подобие равновесие и как можно меньше замедлять товарища. Хорошо, что миномёты затихли.       Стоп, они не стреляют!       Сзади раздаётся свисток, а потом — многоголосый рёв. Это может означать только одно: немцы идут в контратаку. Надо бежать, спасаться. Солдата, помогающего Лене, срезает вражеская пуля. Девушка едва не падает вместе с ним. Шатаясь, она продолжает идти. Пытается бежать. Вокруг бегут солдаты. Некоторые падают. Нужно идти. Не останавливаться. Иначе всем конец. Крики и выстрелы слышны как сквозь подушку, и от этого ещё страшнее. Перед глазами всё плывёт. Но останавливаться нельзя. Остановка — смерть.       Что-то потянуло Лену за руку, но она рванулась вперёд, упала, поднялась и побежала. Всё перед глазами смазывалось, то обретая цвета, то теряя их.       Бежать. Превозмогать боль, усталость, парализующий ужас и дезориентацию. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Только не останавливаться. Пока она жива, она должна бежать. Это единственный способ спастись. Если повезёт. Иначе её тело будет лежать в одной из воронок на радость вечно голодным крысам.       — Лена! — её хватают за плечи, разворачивая. — Лена, посмотри на меня!       Взгляд сфокусировался на Эмили. На родной, любимой Эмили, которой не должно было тут быть. Или должно? Лена крепко обняла её и зажмурилась. Тонкая, нежная ладонь погладила каштановые волосы, не прикрытые каской.       Сосчитать до четырёх. Вдох. Сосчитать до четырёх. Выдох.       Лена осторожно открыла глаза. Они с Эмили стояли на холме. Вокруг были лишь луга да поблескивала вдали река. Солнце лениво ползло к горизонту. Не было ни грязи, ни окопов, ни крыс. До ушей доносилось лишь пение птиц, никакой стрельбы.       — Всё в порядке, война закончилась. Ты сейчас здесь, со мной, — шептала ей на ухо Эмили.       — Я здесь… я здесь, — отпустив её, Лена села на траву. — Я помню. Это была бойня, бессмысленная бойня.       Эмили села рядом и взяла её за руку.       — Не говори так. Это не могло быть бессмысленным.       Трейсер покачала головой.       — Вся война была бессмысленной. Солдаты тысячами умирали, чтобы не сдвинуть фронт ни на метр, — она прижала колени к груди. — Я жива. А они — нет.       Лена закрыла глаза. Она помнила тот день. Это была та же дата, что и сегодня. Пока она пыталась спасти первую волну солдат от гибели, в сотне километров от их позиции первые танки прорвали фронт. Это была далеко не последняя битва, но даже продвижение на жалкие пять километров казалось немыслимым чудом. Медленно, но верно чаша весов склонилась в пользу Антанты. Но это там, в другом месте. Не здесь.       — Ты как? — спросила Эмили.       Лена слабо улыбнулась и провела ладонью по её рыжим волосам. Только эта девушка знала, каково приходится Лене и что скрывается за задорной улыбкой и весёлым голосом во время операций. Истории, которые Лена рассказывала очень неохотно и без подробностей, предпочитая переживать их самостоятельно.       — Лучше. Мне… правда стоило побывать здесь. Увидеть своими глазами.       Вокруг неё цвела жизнь. Залитая солнцем трава, пролетающие над головой птицы — и ни одной проклятой вороны. Не было ни дождя, ни грязи, ни тел, засыпанных землёй и застрявших в колючей проволоке. Всё это осталось там, в прошлом. Война закончилась.       — Больше никогда, — прошептала Лена, глядя вдаль.       Ей вдруг стало хорошо. Спокойно. Будто призраки, неотступно следовавшие за ней с тех самых времён, куда-то испарились. Трейсер видела, во что превратилось бывшее поле боя.       — Всё ещё хочешь откликнуться на предложение Уинстона? — вдруг спросила Эмили.       Лена кивнула.       — Да. Я обязана.       Эмили покачала головой и взяла её за руки.       — Лена, подумай ещё раз. Ты действительно хочешь… ввязаться во всё это?       Трейсер зажмурилась и склонила голову. Перед мысленным взором мелькали смазанные, полузабытые лица тех людей, которых она встречала в своих путешествиях в прошлое. Рядовые, капралы, офицеры… Люди с разными судьбами, многие из которых встретили свою смерть на поле боя.       — Хочу, Эмили. Это мой долг, — Лена подняла взгляд на собеседницу. — Я видела много войн. Я знаю, что это такое. И если я должна опять влезть во всё, что связано с «Овервотчем», я это сделаю. Я не допущу, чтобы ты увидела хоть долю того, через что прошла я.       Она погладила Эмили по щеке. Та заулыбалась, прижимаясь щекой к ладони.       — Просто… береги себя. Ладно?       — Меня учили не давать девушкам обещаний, которые не смогу исполнить, — усмехнулась Лена и коснулась губами её щеки.       Прижавшись друг к другу, они смотрели, как садится солнце, унося с собой очередной день и все пережитые тревоги. Две разные картины наложились друг на друга, и осталась лишь одна. Та, где не было места шрапнели и колючей проволоке. Та, ради которой Лена некогда вступила в «Овервотч» и была готова вернуться туда, пусть сама организация и перестала существовать.       Сомма больше никогда не снилась ей в кошмарах.