***
Он не помнил, кто, куда и когда его тащил — даже не ощущал, если быть точнее. Сквозь беспокойный и тревожный сон то и дело проявлялись какие-то смутные обрывки реального мира, который Ши Цинсюань, хоть и успевал разглядывать, совершенно не узнавал, хотя и чувствовал к ним какую-то родную, иррациональную тягу. Он не мог вспомнить, кто из его старых знакомых носил золотые серьги-кисточки. А кто закалывал волосы в высокий хвост жутковатой костяной заколкой? Чёрная парча слишком вычурная и немного неприятная на ощупь — никто в его окружении не носил такую холодную, пусть и благородную ткань. Он чувствовал это, но, погружённый в причудливый затхлый аромат, совершенно не мог думать об этом. Он тревожно дремал на чьих-то прохладных и тонких руках — зачастую пальцы впивались в его больное плечо слишком крепко, из-за чего он испуганно вздрагивал, и лишь тогда их обладатель, очевидно, шедший спокойным прямым шагом, на минуту останавливался. Пальцы, что только что едва не проткнули его кожу вместе с мышцами, легонько массировали больное место — словно извиняясь за секундную неосторожность. Ши Цинсюаню казалось это приятным. Он не подумал, что следует нарочно вздрогнуть ради такой мимолётной нежности, но до ужаса хотел ощутить эти мягкие, виновато-ласковые прикосновения. Мыча себе под нос что-то сбитое, скомканное, он уткнулся мокрым носом в парчовый чёрный ворот — безупречно прямой, хоть и пахнущий какой-то затхлой стариной и солью. Ему показалось, что человек с золотыми серёжками-кисточками как будто бы вздрогнул; лишь тогда, ужасно испугавшись, Ши Цинсюань бессознательно начал бормотать слова, от которых меньше всего болело горло: — Извини… Пожалуйста, прости… Не… Не уходи… Не… — он едва не заплакал от того, что не мог больше вспомнить никаких слов. Он цеплялся, отчаянно цеплялся за парчовые одежды и вновь задрожал от едва ли контролируемых рыданий. Одна лишь мысль о том, что он вновь окажется на ледяном полу, разбитый, ослабший, пугала его пуще смерти. Истощённые руки, похожие скорее на сухие птичьи лапки, принялись шарить в воздухе в надежде уцепиться за что-нибудь, за какую-нибудь верёвку или выступ, который поможет ему удержаться здесь, наверху. Лишь тогда, как будто бы сквозь толщу чёрной воды, он услышал резкое клацанье — как будто кто-то стукнул зубами в попытке схватить что-то — и почувствовал щекочущее дыхание на своих исцарапанных пальцах. Тогда он, залившись краской, послушно опустил руки на свою больную, как будто бы раздробленную грудь. — Здесь я, — раздражённо ответил чей-то почти знакомый голос. — Поэтому заткнись и не размахивай руками, пока я тебе пальцы не откусил. И Ши Цинсюань послушно замолк.***
Он несколько раз засыпал и просыпался на руках почти-знакомого человека. Он не казался ему слишком уж злым — его запах, пусть и необычный, стал одной из немногих вещей, которые Ши Цинсюань вообще смог почувствовать за последнее время. Человек шёл неспешно, как будто боясь его потревожить — и потому его шаг казался юноше мягкой баюкающей колыбелью. Когда шаг затих, Ши Цинсюань слегка расстроился и попытался нашарить рукой чёрный парчовый ворот, чтобы так своеобразно спросить о внеплановой остановке. Лишь спустя какое-то время он понял, что и вовсе не лежит на чьих-то руках — он в прохладной атласной постели, в которой мягкие покрывала тянутся гораздо дальше, чем его птичья рука. В израненной душе зародилась тревога. — Где?.. — вместе с вопросом Ши Цинсюань попытался открыть глаза, но их беспощадно защипало от грязи и гноя. Юноша беспомощно захныкал. Тогда послышался шорох парчи и стеклянного атласа, где-то вдалеке зазвенел всплеск воды. — Помолчи хоть немного, — недовольно щёлкнул чей-то голос. Мгновение спустя он почувствовал влажное махровое прикосновение к своим воспалённым глазам — тряпица была такой тёплой, что ничуть не уступала человеческому сердцу. Ши Цинсюань неосознанно потянулся ей навстречу, но тут же почувствовал на пылающем лбу прохладную мужскую ладонь — его придерживали, чтобы он случайно не навредил себе. А тряпица тем временем аккуратно, но немного жёстко смывала с опухших век грязь и желтовато-белый гной, сочащийся из уголков глаз. Когда-то давно, когда братья Ши только-только вернулись в поместье спустя годы скитаний, Ши Цинсюань умудрился притащить откуда-то больного котёнка. И хоть животное не обладало ни особенной красотой, ни благородной породой, ветреный юноша полюбил котёнка до беспамятства и сутками умолял Ши Уду о том, чтобы оставить его. Ши Уду долго ворчал на младшего брата. А затем подогрел миску тёплой воды, попросил у служанок кусочек хлопка и принялся терпеливо вытирать слипшиеся глазки зверька под удивлённо-восторженный хохот брата и кошачий жалобный писк. — Беленький… С чёрными лапами, — глухо рассмеялся Ши Цинсюань и тут же зашёлся в обжигающем кашле. — Разрешил… Не удержавшись, с вымученной улыбкой Ши Цинсюань перехватил руку с мокрой тряпочкой и требовательно опустил чуть ниже, ближе к обветренным и обкусанным губам. Секунда — и кончик языка легонько скользнул по холодным костяшкам. — Как тогда… Как котик!.. — заулыбался Ши Цинсюань со слипшимися ресницами и воистину божественным удовлетворением. Почти-знакомый человек не двигался. Лишь спустя какое-то время он, всё же осмелев, невесомо дотронулся подушечками холодных пальцев до кровоточащих губ — Ши Цинсюань, впрочем, вновь провалился в глубокий сон, и потому не выразил ни согласия, ни отказа.***
Он очнулся от того же неприятного ощущения — кто-то костляво вцепился в его правое плечо и настойчиво пытался растормошить. От «тряски» у Ши Цинсюаня снова помутилось в голове, и он протестующе замычал, пытаясь отмахнуться от назойливого гостя. Вот только и подумать о чём-либо не успел — Почти-знакомый гость перехватил его ладонь и грубо дёрнул в свою сторону, да так, что на постели остались лишь ободранные босые ноги. В поясницу упёрлось тощее острое колено, тогда как плечи и голова едва не ударились о половицы. Испугавшись, юноша замельтешил руками в попытке за что-нибудь ухватиться; гость раздражённо поймал их — одной ладонью оба запястья — и несильно сжал. — Не двигайся, если не хочешь свернуть себе шею! — прорычал кто-то сверху, и Ши Цинсюань испуганно замер. Едва раздирая глаза, он попытался взглянуть на своего спасителя, однако тут же дёрнулся от истерической паники, что в одночасье захлестнула его — любезный гость принялся вливать ему что-то в ноздри. Что-то, похожее на чёрную воду. — Нет! Пожалуйста, пощадите! Я не хочу, я боюсь, пожалуйста, перестаньте! — в истерике прохрипел Ши Цинсюань и тут же, зажмурившись, всхлипнул от резкой горячей боли, пронзившей нос, скулы и лоб. В глазах защипало от рефлекторных слёз, и юноша, всхлипывая, принялся извиваться в руках мучителя, причитая: — пожалуйста, пожалуйста, отпустите, я не могу, хватит, мне больно, пожалуйста, хватит, я боюсь, хватит, умоляю!.. Он едва ли не выл, и всё его тело разбило крупной ощутимой дрожью, словно он чего-то смертельно испугался. Перед зажмуренными глазами замелькал весь его кошмар: ужас перед ломающимся на две части веером, Ши Уду, много Ши Уду, скелет Повелителя Земли, цепи, холод, смех, смех, смех, золотые серьги-кисточки, дрожащие пальцы Ши Уду на шее, ржавый звон меча о каменные плиты, смех, смех, струящаяся кровь, страх, чёрная парча, хруст переломленного позвоночника, кровь, кровь, кровь, слёзы, крик из охрипшего горла, ледяные цепи, боль в рёбрах, боль в руке, боль в ноге, боль по всему телу, холод, содранные в кандалах запястья и щиколотки, удар о холодный, застеленный соломой пол, страх, страх, страх. Ши Цинсюань не знал, как долго он кричал, дрожа от первобытного ужаса, но затих, как только дышать стало тяжело, а в зрачке мелькнуло немного осознания. Человек в чёрном прижимал его к своей груди, обнимая крепко и уверенно. Вой Ши Цинсюаня, казалось, затерялся где-то среди складок чёрной с золотым узором парчи, и постепенно это начало успокаивать его. Прижимаясь влажным носом к тощему плечу, Ши Цинсюань дышал испуганно и загнанно, словно от долгой погони, и по-прежнему дрожал осиновым листом. Руки, вцепившиеся в чёрную одежду на спине, никак не желали отпускать её — как будто он погибнет прямо сейчас, если вдруг разожмёт пальцы. — Не хочу… — неразборчиво прошептал Ши Цинсюань в чёрное плечо, вздрогнув с новой силой; ужаснувшийся, хоть и ясный взгляд слепо уставился в одну точку. — Пожалуйста, не заставляйте… — Не буду, — равнодушно обронил гость, погладив юношу по узкой спине с выпирающими лопатками. — Это просто лекарство. Его нельзя просто пить, нужно залить именно в нос. Ты испугался? — Скажите, что больше не будете так делать… — Сказал уже, — устало вздохнул гость, и Ши Цинсюань, испугавшись, вновь изо всех птичьих сил вцепился в него. — Но повторю, так уж и быть: не буду я так больше делать. Всё, успокаивайся. Я рассержусь, если зальёшь мне всю одежду своими слезами. Однако прошло довольно немало времени перед тем, как Ши Цинсюань смог успокоиться от рук незнакомца. Впрочем, он гладил приятно и немного по-собственнически, как будто бы знал, что нужно дальше делать — постепенно эта уверенность перешла и к нему, мягко баюкая и успокаивая. Он так и заснул, повиснув на чужих плечах и млея от мягких прикосновений.***
Почти-знакомый человек ещё несколько раз приходил к нему — Ши Цинсюань чувствовал это, потому что тогда становилось немного теплее. Он никак не выдавал себя, тихонько сидел на краешке атласной постели и — лишь иногда — охлаждал пыл прикосновением прохладной ладони. Ши Цинсюань, сгорающий от жара и липкой болезни, каждый раз неосознанно тянулся к этой мягкой, нежной прохладе. Ему хотелось ощутить это прикосновение и на обеих щеках, и на губах, и на взмокшей шее. Хотелось укутаться в это спокойное прикосновение, хотелось почувствовать его везде, на всём горящем теле. Несколько раз незнакомец приподнимал его на подушки. Одной рукой придерживая затылок, другой он помогал Ши Цинсюаню выпить густой и терпкий бульон. Сначала юноша не чувствовал никакого вкуса — у него не было сил даже открыть снова потяжелевшие (хоть и снова промытые) глаза. Лишь спустя три или четыре порции Ши Цинсюань, приноровившись, обхватывал пиалу (и ладони незнакомца) обеими руками, чтобы не пролить ни единой капли. Потихоньку он стал открывать глаза. Сквозь горячую пелену слёз Ши Цинсюань смог увидеть немного: руки незнакомца, держащие пиалу, были белее первого снега. Сама пиала — иссиня-чёрная, словно обсидиан. Дымящийся бульон — прозрачный, с масляными пятнышками на поверхности и выпирающей чёрной костью. Вкус — тёплый, немножко пряный. Совсем как в детстве. — Доедай, — требовательно буркнул незнакомец, когда Ши Цинсюань попытался отвернуться от пиалы. — Иначе насильно скормлю, опять рыдать будешь. Похлопав влажными ресницами, юноша, шмыгнув носом, всё же решился доесть, пускай отчасти и через силу. Почему-то ему казалось, что незнакомец, пусть и ругается, зла ему совсем не желает.***
Со временем сон восстановился. Ши Цинсюань уже не терял в горячке сознание, не бредил, не плакал без разбора и не кричал от любого лекарства, которое пытался влить в него незнакомец. И хоть лица его по-прежнему не мог разглядеть — гость приходил в изящной позолоченной маске — постепенно начал доверять ему безропотно и покорно. Постепенно нос вновь начал дышать и даже чувствовать запахи. Ши Цинсюань, принимая суп из безмолвных белых рук незнакомца, со временем начал рассыпаться в благодарностях — говорить всё ещё было очень больно — и долго вдыхал густой куриный запах, украшенный ароматом сочных трав. Однажды, допивая бульон и благодарно хмыкая, Ши Цинсюань услышал от незнакомца следующее: — Сегодня тебе нужно залезть в воду, — преспокойно, хоть и немного устало сказал он. — Будешь брыкаться — свяжу. Ши Цинсюань, хоть и по-прежнему до унизительного ослабший, едва не потерял сознание от этих слов. Он умоляюще взглянул на спасителя из-под пушистых ресниц. — Обя-? — Обязательно, — отрезал незнакомец. — И я сделаю ещё кое-что, что тебе совершенно не понравится. Во взгляде Ши Цинсюаня промелькнул страх. — Ч-что? — Не скажу. Опять расплачешься, — незнакомец скрестил руки на узкой груди. Ши Цинсюань опустил голову, обдумывая его слова. Ему было страшно от одной лишь мысли опуститься в чёрную воду, не говоря уже о чём-то таком, о чём умолчал его прямолинейный и достаточно грубый друг. — Я ведь не могу отказаться?.. — с грустью вздохнул он, сжав пальцы на холодном атласе. — Не можешь, — фыркнул гость и поднялся на ноги. — А теперь вставай. Помоешься в соседней комнате. Ши Цинсюань знал, что его отказ будет приравнен к пустому звуку, а потому и попытался подняться. Он провёл в постели, по ощущениям, не меньше полугода, хотя логика этому противоречила. Дрожащий от бессилия, Ши Цинсюань сильно горбился, словно прокажённый, и всё время боялся оторвать руку, на которую опирался, от постели. Его по-прежнему знобило, а кашель и зуд то и дело раздирали лёгкие. Раскашлявшись, юноша почти согнулся пополам и пошатнулся, жмурясь от подступившей тошноты и головной боли. Прохладные руки моментально подхватили его под грудь и локоть. — Всё ещё не можешь стоять? — хмыкнул голос над ухом. — Простите, — выстраданно усмехнулся Ши Цинсюань. — Всё перед глазами мельтешит… — Чёрт с тобой. Пошли. И тогда, опираясь на своего друга, Ши Цинсюань добрёл до дверей. Раньше он совсем не обращал внимания на комнаты, что раскинулись вокруг него, однако теперь с тревогой начал озираться. Чёрные с золотым ковры и драпировки напоминали лоск иностранного стиля, ухваченного откуда-то из-за моря. И всё же, от этого они не становились менее мрачными и нелюдимыми, и потому у Ши Цинсюаня вновь заболела голова от нахлынувших мыслей. — Простите, — забормотал он, смущённо уронив взгляд себе под ноги. — Это ваш дом? Я вам, наверное, забот доставляю… — Да. И снова да, — бесстрастно ответил незнакомец, однако ни на секунду не ослабил хватку. — Вы такой хороший! — рассмеялся Ши Цинсюань, дёрнувшись от укола совести. — Вы простите, я не хотел навязываться. Вы так много сделали для меня!.. — И вовсе не много, — хмыкнул собеседник. — Если бы я не хотел помочь тебе, я бы бросил тебя подыхать в том храме. — И то верно. Знаете, у меня никого не осталось в этом мире. И вы простите, но я, наверное, ничем вам не смогу отплатить за такую доброту. — Перестань кашлять — тем и отплатишь. Ши Цинсюань хотел ещё что-то сказать, но почувствовал, как в голове помутилось. Тогда же незнакомец усадил его на скамейку и поспешно стянул с него засаленную от пота и грязи рубаху; обнажённую кожу тут же лизнуло холодом, и Ши Цинсюань покрылся гусиной кожей. Кончики ушей вспыхнули вместе со скулами, когда незнакомец, опустившись перед ним на колено, принялся ощупывать его грудь и треснутые рёбра. — Я… Я, знаете, был неправ, — принялся смущённо тараторить он, игнорируя боль и кашель. — Тот, кто ударил меня по рёбрам, имел на это полное право. Там такая дурацкая ситуация была… Клянусь, если бы я сам знал о ней, я бы ни за что такого не допустил. Ну, то есть… Знаете, у меня был старший брат. Хороший, но немного дурной, но он воспитывал меня с младых ногтей, и поэтому я всё равно любил его, хоть и боялся как огня. И из-за него и, получается, меня, пострадал один человек. Серьёзно пострадал. Несправедливо, я бы сказал. Вот, и именно этот человек ударил меня по рёбрам. Вообще-то, это было очень больно, но, знаете, я не виню его. Я страшно боюсь его, но не виню — он ведь был прав, да… И вообще, я бы так не смог. Руки незнакомца трепетно замерли на тонкой талии. Он окинул красное от смущения лицо Цинсюаня своим спокойным янтарным взглядом, словно пытаясь рассмотреть подтверждение всех его слов. — Как «так»? — прищурился незнакомец, едва ощутимо надавив на бока юноши. — Ну… — он почесал зудящую голову. — Вы посмотрите на меня. Я не выделяюсь ни умом, ни внешностью. Я бы не нашёл в себе сил на месть, но, думаю, это потому, что я трус. Поэтому того человека я до ужаса боюсь, но… знаете? Я уважаю его. Он жестокий, но сильный. Он добился бы многих высот, если бы не мы… если бы не я… В уголках глаз снова защипало, и Ши Цинсюань, пряча взгляд, принялся растирать слёзы запястьем. — Ну ты и плакса, — покровительственно хмыкнул хозяин. — Рёбра не разбиты. Двигайся поменьше, и всё зарастёт. А тот человек из твоего рассказа слишком погорячился. — Думаете? — улыбнулся сквозь слёзы Ши Цинсюань. — Уверен, — вздохнул незнакомец и поднялся. — А теперь в воду. От тебя воняет, как от старой клячи. Ши Цинсюань хотел было надуться как мышь на крупу, но его резко схватили за локоть и потащили к круглой деревянной ванне, устланной влажной махровой тканью. Сначала Ши Цинсюань держался похвально храбро, однако, стоило ему увидеть блестящую чёрную воду, сердце израненной птицей принялось биться о рёбра в попытке выскочить из груди. Юноша с распахнутыми в ужасе глазами попятился назад, напрочь позабыв все слова, пока не наткнулся спиной на своего заботливого друга — тот был гораздо выше, и потому рядом друг с другом они были больше похожи на чёрную кошку и крохотную синичку. — Не могу, не… Не могу… — Можешь, — твёрдо ответил хозяин и подтолкнул упирающегося юношу к ванне. — Перестань ныть, ты не утонешь. Если хочешь, я останусь рядом, чтобы с тобой ничего не случилось. — Нет! Простите, я не могу! Не хочу! Пустите, пожалуйста! Нет! Не надо!!! Он изо всех птичьих сил брыкался и пытался ударить хозяина по парчовым плечам, когда тот, обняв его, с нечеловеческой силой потащил его в чёрную воду. Ши Цинсюань сначала кричал, пытаясь освободиться, но, как только оказался в тёплой воде, принялся дрожать и задыхаться до острой боли в лёгких. Он не шевелился — лишь прижал колени к обнажённой груди, а ладони — к мокрым от паники глазам. Его изломанные в судороге губы шептали что-то нечленораздельные, а плечи вздрагивали от тихих рыданий. Хозяин опустился на колени. Скользнув ладонью по колену юноши, он с плохо скрываемым раздражением начал шептать: — Послушай, это просто вода. Я хочу просто умыть тебя, чтобы ты быстрее выздоровел. — Он убьёт меня, он убьёт меня, я умру, он убьёт меня, я умру, он убьёт меня, я умру, я умру, я умру… Он ненавидит меня, он убьёт меня, я умру… — Не убьёт, — горько рыкнул хозяин. — Никто тебя не убьёт, ты не умрёшь. И вообще, он не ненавидит тебя. — Вы не знаете, вы ничего не знаете. — Уверен? Тогда посмотри на меня. И тогда Хэ Сюань сорвал с себя позолоченную маску. Ши Цинсюань колебался, не смея даже пошевелиться в страшной воде. Он не нашёл в себе сил отнять руки от лица, но, догадываясь в глубине души о личности хозяина, даже подумал, что оно и к лучшему. — Не посмотрю. Я боюсь. — Как хочешь. Но я всё равно отмою тебя от этой грязи. Ши Цинсюань молчал. Его дрожь почти не унималась, но, совершенно устав от эмоциональной вспышки, он покорно позволял делать с собой всё, что Хэ Сюаню вздумается; мыльный корень мерно вспенивался на его шёлковой, изнеженной коже, постепенно очищая от грязи, пыли и пота. Когда Хэ Сюань отнял руки Ши Цинсюаня от его лица, юноша зажмурился, однако и не сопротивлялся. Лишь когда пальцы Хэ Сюаня скользнули к завязкам на штанах, юноша инстинктивно прикрылся и вздрогнул. — Угомонись уже, — спокойно ответил демон, ни на секунду не заколебавшись. — Я ничего тебе не сделаю. Послушай… Я получил от вашей семьи всё, что хотел. Я не собираюсь призывать дух Ши Уду и издеваться над ним до бесконечности, я не настолько жалок. Ты тоже вынес свой урок, так на кой-чёрт мне клевать тебя? — Но… — Успокойся. По… Цинсюань, я не отказываюсь от своих слов. Во всём изначально был виноват твой ублюдок-братец, а ты… Просто попал под горячую руку. Я не хочу тебя убивать. И таких страданий я тебе… — он глубоко вздохнул. — Тоже не желаю. Ты уже получил своё, спрашивать с тебя ещё больше бессмысленно. Разве не так? Ши Цинсюань ничего не ответил. Тем не менее, он наконец-то убрал руки и молча разрешил Хэ Сюаню вымыть себя абсолютно везде — хоть и заливался персиковой краской от смущения. — Вы ещё говорили, что сделаете со мной что-то… Скажите, пожалуйста. Клянусь, я не буду вырываться или кричать. Я… просто… — На тебя смотреть больно, — раздражённо хмыкнул Хэ Сюань и вылил на его голову ушат тёплой воды. — Так уж и быть. У тебя в волосах насекомые, и это мерзко. Даже когда я был на самом дне, я всё равно не брезговал гигиеной. Поэтому я отрежу твои волосы, чтобы промыть их. — … Ши Цинсюань не нашёл ответа. Зажмурившись до фиолетово-жёлтых кругов перед глазами, он лишь неосознанно сжался и беззвучно заплакал, не произнося ни единого звука или возражения. Окружённый чёрной проклятой водой, Ши Цинсюань желал лишь одного — сжаться настолько сильно, чтобы и вовсе исчезнуть из этого мира. Он не видел эмоций Хэ Сюаня, но почему-то инстинктивно чувствовал, что ему тоже было немного жаль. Вытаскивая густые мокрые пряди из ванны, Хэ Сюань с едва различимыми эмоциями пробурчал: — Я не хочу тебе зла, или уродства, или чего-то подобного. Это просто необходимость, не… Не относись к этому как к чему-то злому. Тебе самому легче будет. Ши Цинсюань почувствовал, как его роскошные вьющиеся волосы обеими руками собирают в густой хвост, не пропуская ни единой прядки. Настойчиво подавляя рыдания, он всеми силами пытался убедить себя в том, что всё хорошо, это необходимость, всё отрастёт, это всё ему во благо… Но не смог удержать болезненного всхлипа, когда кинжал Хэ Сюаня принялся перерезать каштановый шёлк волос — и, всплеснув водой, прижал обе ладони к своему рту, чтобы Хэ Сюань ничего не услышал. Вьющиеся, тяжёлые от воды пряди неспешно опадали на чёрный каменный пол, словно солома или птичьи перья. С каждым движением голова Ши Цинсюаня становилась всё легче, но от этого и горечи на языке становилось всё больше и больше. Когда последним движением демон рассёк оставшиеся пряди, короткие завитки тут же спрятали за собой всё заплаканное лицо юноши — и тут же обнажили страшно выпирающие позвонки, похожие на крыло костяного дракона. Ши Цинсюань вдруг крупно вздрогнул от мягкого, расцветшего на сутулой спине поцелуя. — Не расстраивайся сильно, — виноватые слова заскользили по влажной коже вместе с чужим дыханием. — Это ничего не значит, просто необходимость. Всё равно отрастут. — Да… — смущённо отозвался Ши Цинсюань, рассматривая кончики почерневших от воды волос и утирая слёзы. — Наверное. А впрочем… Шевельнувшись, он медленно повернулся к удивлённому Хэ Сюаню с лучезарной улыбкой. — Вы ведь знаете, как я люблю менять имидж!***
Ши Цинсюань провёл в постели больше двух месяцев. И хотя здоровье возвращалось к нему неохотно, трепетный и внимательный уход Хэ Сюаня в конце концов сделал своё дело. Жар с каждым днём становился всё легче, а рваный кашель — мягче. Ши Цинсюань в конце концов окреп настолько, что мог спокойно стоять на ногах и самостоятельно есть не только супы и каши, но и мясо, и овощи, и рис. Спал он крепко, а просыпался, хоть и неохотно, но довольно бодро и с извечной улыбкой. Обрезанные волосы превратились в копну кудрявых волос, прячущих за собой предательски розовеющие уши, и потому мятный взгляд Ши Цинсюаня и вовсе походил на девчачий — Хэ Сюань, хоть и отрицал, смущался от этого покрепче самого юноши. Спустя ещё пару месяцев боль в лёгких совсем исчезла, а искусанные губы зажили. И хоть на них постоянно цвели мимолётные поцелуи Хэ Сюаня, они вновь налились здоровой и очаровательной краснотой. Постепенно исчезли синяки под глазами, зажили рёбра и открытые раны, а огрубевшая кожа вновь стала бархатной и нежной. Хэ Сюань бросил старую и грязную одежду Ши Цинсюаня на чёрное морское дно, а ему преподнёс несколько комплектов ханьфу, которые отличались более строгим — как у самого Хэ Сюаня — фасоном, но были такими же свежими и изящными, как любил Ши Цинсюань. Одежды по-прежнему были зеленовато-белые, с мятными вставками и серебристой вышивкой, с узором кудрявых завитков ветра или подхватываемых ими листочков. В конце концов они и сами не поняли, как оставили идею разойтись по разным дорогам. Ши Цинсюань порывался лишь сперва — постоянно рассыпался перед Хэ Сюанем в извинениях за всё подряд, но затем, приноровившись, постепенно стал вести так же, как и былой Повелитель Ветра — излишне болтливо, громко и отчасти нагло. Они не говорили о смерти Ши Уду и сломанных артефактах. Каждое купание Цинсюаня превращалось в новое испытание — хоть юноша и привык к мысли, что Хэ Сюань больше не обидит его, эмоции были сильнее. Хэ Сюаню приходилось подолгу обнимать его и шептать ласковые, нежные слова о том, что всё хорошо, никто больше его не обидит, никто не причинит ему зла, что Ши Цинсюань такой замечательный и светлый — а потом долго-долго целовал его в мокрые от слёз щёки, не пропуская ни единой чёрточки его лица. — Вы ведь не прогоните меня?.. — благоговейно поднял взгляд Ши Цинсюань, нежась в прохладных ладонях Хэ Сюаня. — Я погибну без вас. Большие пальцы демона мягко очертили заплаканные мятные глаза, едва ли касаясь подрагивающих ресничек — что-то в этом мимолётном движении покорило Ши Цинсюаня до самой глубины израненной души. Колючий поцелуй затрепетал на его переносице, и лишь тогда, прильнув своим лбом ко лбу Ши Цинсюаня, Хэ Сюань заглянул в его мятные глаза своими, янтарными. Мягкое дыхание, переплетаясь, опалило нежные губы Ши Цинсюаня, словно поцелуй. — Больше я никогда не отвернусь от тебя. Милый, милый Цинсюань, — и на каждое слово — новый поцелуй. — Такой красивый, такой нежный… Как я могу бросить тебя? Мы с тобой связаны, связаны самими небесами. Как я могу обидеть тебя? Ши Цинсюань, разомлевший от этих добрых слов, принялся ластиться к демону, словно чёрно-белый котёнок. — Мне так больно за вас… Скажите, мы… Мы сможем?.. По-попробовать?.. Не знаю… С чистого листа?.. Лёгкий, безболезненный укус на верхней, тут же заалевшей губе. — Не говори. Цинсюань, бога ради, не сейчас, ничего не говори сейчас. И, лизнув укушенную губу, Хэ Сюань вовлёк Ши Цинсюаня в долгий, наполненный нежной горечью поцелуй, от которого в лёгких Повелителя Ветра тут же зацвела ароматная мята.