Sine ira et studio

Чарльз для него был своего рода опиумом. Определялся как потребность, не важно в какой форме, главное, чтобы хватало. Кислород очень долго не подступает, а руки, мертвенно бледные, ноют от боли в запястьях, зажатых сильной хваткой над головой. Он мог ощущать костяшками прохладную стену и ее цвет, потому что это Фрэнсис, и в эйфории думает обо всем подряд, но не упускает главного. никогда. Он старается не закрывать глаза, не жмуриться и не запрокидывать голову , когда тянет у кадыка. Все внимание перед собой. Взглядом очерчивает изогнутую в несуразном тихом гневе линию губ. Черт, ты совсем? Никаких поцелуев, я не твой педик. Царапину на щеке, что осталась после очередного вечера в бистро. По крайней мере это он сказал Чарльзу, когда тот, спросил в очень резком, по меркам семи утра, тоне насчет пореза. Тогда Фрэнсис просто струсил. Это была случайность, случайное желание дотронуться до кожи, ощутить ее, слишком резкое и необдуманное. Хорошо, что в тот раз Чарльз был слишком пьян, чтобы заметить. И сейчас, тяжело дышать, чтобы думать рассудительно. Сколько бы книг он не брал за последний месяц, сколько бы лекций не читал своему отражению, чувствительность оголяет, и он забывается. А с такими людьми как Чарльз забываться нельзя. Тупая боль у ребер - случайность, надрывные вдохи - его проблема, а запястья пройдут. В такие дни Фрэнсис всегда гладит рубашку с длинным воротом на утро и любимый синий свитер от Royal Chor. Эта его предусмотрительность так и остается висеть на стуле с одеждой. Такие вещи часто забываешь в самые опасные моменты. Чарльз- хищник. По нему сразу видно, как бы он не пытался скрывать свои тигриные повадки взгляд остается. У Генри взгляд холодный, резкий, с отблесками педантичности, а этот - мутный и пугающий. ( Фрэнсис часто их сравнивал, когда предоставлялась возможность, обычно на всемирной истории). Сегодня все более сухо и больно. Из нежности тут только движения Фрэнсиса, хотя похож он на загнанную в угол птицу. Ноги подгибаются. Его дергают за волосы, со сдавленным стоном опуская на колени. Через резкие толчки он напоминает себе, что надо смотреть в глаза, хотя у самого пелена слез и воспаленные дорожки на щеках. Он честно пытается любить в такие моменты. Он старается, только дрожь как всегда появляется не от мандража. Она спускает его розовые мысли с небес, топит в очередном глотке тошнотворного бренди и отрезвляет ненадолго. Совсем ненадолго. Утром тяжело говорить. Фрэнсис оценивает ущерб в шесть из десяти и решает на всякий случай повязать еще и платок. Чарльза нет, так что кофе заваривается не в спешке. Он закуривает лаки страйк и сразу давится от жгучей боли. Семь из десяти. Занятия проходят без происшествий, хотя напряжение с того дня больше наверное никогда не спадет. Он кашляет и жмурится, ловит взгляд Ричарда, который все и так понимает. Он хочет удавиться от этого сочувствия, пусть Чарльз наконец отпустит себя на полную. Он хотя бы умрет по своему сценарию. Романтика. Ричард останавливает его в коридоре у лицея. Тошно. Ему тошно от прикосновений. - Эй, стой. Куда ты?- отдышавшись, он быстрым движением кладет в карман пиджака Фрэнсиса какие-то пластинки. - Что эт.. - От горла. Я знаю, что ты простудился.Решил, это должно помочь. Фрэнсис сдерживает обреченный смешок и хлопает себя по карману. - Спасибо, Ричард. - тот расплывается в улыбке. - Ладно, эм, зайду к тебе вечером. Да? - Заходи. Оба неловко прощаются. Солнце сегодня действительно было теплым и ярким, хоть и не воодушевляло совсем. Фрэнсис даже не смотрел, хотя часто вел записи таких явлений, умиротворенно сидел на скамейке и чиркал детали, vita brevis est ars longa*, и он считал это подлинным искусством, действительно видел в этом настоящую красоту, утонченность, но солнца понять не мог. Слишком трудное, но сейчас ему было абсолютно наплевать. Он не ощущал себя, шаги тяжелые, сумка давит на плечо и хочется выпить. Каберне было куплено в магазине рядом с домом вместе с парой мелочей. Запах из средней школы заставил его непроизвольно содрогнуться. Фрэнсис элегантно наливает себе пол бокала, пытаясь делать все как обычно. Простой день, простое вино. Все просто, так? Если бы не дурацкие приоритеты, он бы давно был свободен. Чарльз блокирует интимность взглядов или тонкие пальцы рядом со своими, намеки или фразы на древнегреческом, которые тот выкрикивал ночами, а Фрэнсис потом спокойно произносил посреди разговора смотря в упор, стоя на краю. А стоять на краю опасно, что уже беспощадно доказано на живом (мертвом) примере. Фрэнсис взъерошивает волосы и стягивает с себя свитер с рубашкой, которая стала слишком сильно сжимать, а ему нужно хоть где-то чувствовать себя защищенным. Он долго сидит в кресле в одних брюках все же закуривая, с каждой затяжкой отчетливее чувствуя дрожь в пальцах. Он готов разрыдаться вот так. Слезы в последнее время повседневная трудность, с которой и справляться только алкоголем и забытыми Генри сигаретами. Фрэнсис старается не думать о вещах, которые шепчут ему на ухо. Трудное слово- любовь, никак не вяжется с его состоянием сейчас. Платон говорил, что она окрыляет, а Генри всегда повторяет Febris ertica, кивая на синяки на запястьях. Дурак. На часах уже восемь. Фрэнсис думает над письмом, витиеватым почерком строчит несколько предложений и кладет на столик в прихожей, так, чтобы Ричард заметил. Он идет в ванную. Щелкает замок. Ричард видит открытую дверь и начинает снимать пальто уже в коридоре, другой рукой развязывая шарф. Он принес сушеный имбирь, который всучила ему Джуди едва узнав о болезни. Сразу узнавая почерк и кривую дзэту, которую Фрэнсис никогда не умел писать правильно он вчитывается, насторожено входя в гостиную. "Dum spiro, spero(2) и в этом моя слабость. Прошу, не думай обо мне много. Nullis amor est sanabilis herbis(3), но выход я нашел. Судьба Банни не терпит повторений. А ты, мой друг, попытайся донести мои мысли. Сочини мою смерть. omnia mors aequat supremum vale" В тот месяц тяжело было всем. Ричарду было плохо. Он знал все. Он видел все. - Твою мать, Фрэнсис! Открой эту чертову дверь! Сукин ты сын, Фрэнсис, прошу. Он подцепляет защелку ножом, который искал слишком долго. Истерика подступила после первых строк, а сейчас переросла во что-то непонятное. Кружится голова. Чарльз неуместно пошутил про то, что скоро он будет знать наизусть все речи священников. Камилла плакала больше всех. Генри старался держаться в стороне, но все было понятно без слов. Он знал правду, как бы Ричард не пытался обставить все диагнозом, он знал, и от этого было спокойней. Самый тяжелый месяц. - Фрэнс... фрэнсис,- голос ломается, предательски уходит вверх.- Фрэнсис. - он чувствует холодную воду под ногами, но кран выключен. Он чувствует холодную воду и металлический запах. Он видит то, от чего голова кружится слишком резко, слишком, слишком, слишком. - Нет. Нет нет нет,- шепот. Истерический шепот.- Ты, придурок, очнись. Очнись. Не смей, не смей умирать! Фрэнсис. Он видел багровую ванну. Слишком много крови. Слишком много крови. Он не очнется. Возможно, он очнулся там, где солнце светит ярко, и душа не тяжелеет под грузом ядовитого чувства, которое успело заразить его здесь. Ричард часто думает, что вина в этом лежит на нем, что он мог прийти раньше, мог понять, что тот день был другим, мог, на худой конец, рассказать обо всем Камилле, но он знал и молчал. Убив Банни все молчали, смерть Фрэнсиса не стала исключением. Каждый винил себя в какой-то степени, но не до конца понимал причину такого резкого изменения. Ну, знаете, когда пульс от нормы уходит в прямую линию. Чарльз напился на неделе после похорон и рыдал в коленях сестры. Она отвесила ему тяжелую пощечину. - Что ты чувствуешь, Чарльз?- холодно спросила Камилла. Он не ответил, а только мелко дрожал закрыв лицо руками. - Он чувствовал это постоянно. Через несколько дней она съехала из их с Чарльзом квартиры. Все вещи Фрэнсиса были переданы родственникам, а некоторые отвезены в загородный дом. В один из таких дней Генри зашел в комнату к Ричарду и показал запись из дневника, который нашел, когда помогал таскать коробки. Они сделали так, как он хотел бы сделать это. Развели маленький костер и сожгли собрание Платона. "И сожгите этого ублюдка, он расставляет дурацкие приоритеты". Слезы вперемешку с усталыми улыбками опалял жар от огня. Треск успокаивал, а сердце стучало. - Фрэнсис был бы рад. - после долгого молчания сказал Генри и тихо рассмеялся. - Да. Он был бы рад.- прохрипел Ричард. - Он был бы рад.