Оперевшись о стену

      Энджел опёрся о стену дома. Холод неожиданно ударил в испещрённую синяками и ссадинами спину сквозь потрёпанный белый пиджак. Хорошо. Уже не так больно. Ноги стали слабеть и сгибаться под тяжестью избитого тела. Он сел, осмотрелся: почти все фонари разбиты, лишь парочка светильников-одиночек светят где-то в концах улицы.       Энджел поднял глаза и посмотрел на полное звёзд тёмно-синее чистое небо. Красиво. Ночь уже наступила и луна взошла над своими владениями, освещая их холодным светом, а вокруг, будто посреди непонятной спешки и метания, застыли звёзды. Он попытался достать сигареты из кармана своих брюк, но задел нижней правой рукой верхнюю и болезненно зашипел. Скорее всего, она сломана. Закусив губу он всё же выудил треклятую пачку и старенькую поеденную коррозией бензиновую зажигалку. Всё происходило машинально: пачка, сигарета, рот, зажигалка, крышка, чирк. Фитиль вспыхнул, поджигая табак, завёрнутый в бумагу. Затяжка. Никотин, разносимый кровью, приятно разливался по телу, заставляя подушечки пальцев приятно покалывать.       Тихо. До невозможности тихо и прохладно. От этого пауку становилось даже лучше. никто не видит его таким... таким жалким, беспомощным, помятым. Уголки губ невольно потянулись вверх от осознания, что он совсем один. Вокруг нет ни плаксы Чарли с её стервозной подружкой, ни грубияна Хаска, ни стрёмного красавчика Аластора, который пугал его до чёртиков. Он наконец может быть живым.       Он попытался что-то выдавить из себя членораздельного, но изо рта потекла вязкая смесь крови и слюны. Вытянувшись в тоненький чёрный жгутик эта штука, словно слизняк, полилась на пух. Но это не расстроило порноактёра. Он прижал затылок гудящей головы к холодному бетону и закрыл глаза, на которые наползла помятая и местами порванная шляпа. Всё тело болело, ныло и горело. Его знатно отмудохали.       Сознание медленно растворялось в вязкой тишине, наполняя голову разными мыслями и грёзами. Не было больше летающего повсюду пепла - это маленькие балерины кружились вокруг него. Не было холодной и грязной улицы - это бесконечное и непрерывное небытие, в котором он был волен создавать всё, чего возжелала бы душа. И не было жалкого избитого мафиози - был невидимый художник-наблюдатель, расплескавший палитру на изуродованный холст, чтобы посмотреть как разноцветные линии бегут наперегонки вниз. - Эм, ты как? - послышался до противизны знакомый грубый голос.       Энджел приподнял голову и увидел возле себя Хаска, сидящего по-турецки с бутылкой абсента в руке. Паук не отреагировал на такое внезапное появление. Может, боль не дала пустить эмоции наружу, а, может, ему, как и Хаску, было насрать. - И давно ты ту сидишь? - безэмоционально спросил Энджел. - Минут двадцать, - не поворачивая головы, ответил Хаск. - Как ты так бесшумно это сделал? - Я же ёбаный кот, а коты и не на такое способны. Ты слыхал про такую байку, мол у котов девять жизней? - Слыхал, - паук выдохнул.       Ночь. Улица. Тишина. Они сидели на холодном асфальте и смотрели на звёзды. На красивые яркие звёзды. И им вдвоём было... приятно? Нет, им не хотелось прижаться друг к другу и слиться в поцелуе, расстояние в полметра и перекидывания одинокими фразами их вполне устраивали. Это было совсем другое чувство. Как будто такое молчаливое сидение заполняло какую-то неведомую пустоту внутри.       Хаск достал сигарету и жестом показал, что ему нужна зажигалка. Энджел взял у него сигарету и поднёс к тлеющему бычку, что был зажат у него в зубах, соединил их и затянулся. Табак задымил и сигарета перекочевала обратно в когтистые лапы крылатого кота. - Может, тебе скорую вызвать? - спустя время поинтересовался Хаск. - А смысл? - Ну, ты ранен, - ответ явно ошарашил бармена. - Ты думаешь, кому-то есть до меня дело? - затянувшись, опять задал вопрос Даст. - Мы грешники в Аду, нам не будет никто помогать, тем более другие грешники. Мы застряли в огромной куче мусора, которая полностью состоит из таких, как мы. - Да-а... Никто не сможет придумать себе наказание хуже человека. - заключил Хаск и протянул бутылку собеседнику.       Тот перевёл взгляд на неожиданный жест доброй воли и, не сказав ни слова принял бутылку. Он прильнул к узкому горлышку и начал жадно глотать зеленоватую жидкость. Рассечённые губы и прокушенный язык моментально загорелись от соприкосновения со спиртом, но паука это не останавливало. Уж больно хотелось пить.       Они сидели на асфальте и любовались звёздами. Им было плевать на всех, даже на себя. Но им было не плевать друг на друга. Они не могли полюбить. Один, как он шутил, из-за профессиональной деформации, другой из-за того, что пережил и перенёс. Им этого и не хотелось. Они не хотели любить. Они хотели смотреть на звёзды.