Der erste Kuss

- Мне очень даже по нраву этот маскарон… Вполне любопытное архитектурное решение. К моему возвращению орла уже должны установить над ротондой. Останется только дождаться транспортировки льва из Мариинского, - Пруссия явно был очень рад тому, что вся эта договорная беготня на счет восстановления фонтана* закончилась и, наконец, объект культурного прусского наследия будет приведен в порядок. Он что-то увлеченно чиркал в своем ежедневнике и едва ли не светился от удовольствия. Россия же напротив был непривычно отрешен и, казалось, еще более молчалив, чем обычно. Всю дорогу до Пушкинского он усердно курил, несколько раз спровоцировав недовольного сим фактом Байльшмидта сделать ему замечание. Гюнтер не совсем понимал причин происходящего, но мысленно взял себе на заметку расспросить Александра о том, что его так тревожит. Не лелея, впрочем, бесплодных надежд получить все ответы легко и сразу… Александр Брагинский был из тех людей, чье настроение колебалось столь неприметно, что внешние различия мог найти человек лишь очень и очень проницательный, способный улавливать даже малейшие оттенки эмоций в не слишком-то выразительной мимике этого мрачного субъекта. Гюнтер как раз был из таких. Он уже персонально для себя выделил несколько степеней Сашиной «хмурости», четыре подвида его «недовольства», три типа «воодушевления», пять разновидностей «задумчивости» и другое по мелочи. Видимо, сегодня ему предстояло выяснить, в какой же из разновидностей задумчивости пребывает Россия на данный момент. Впрочем, не то чтобы Пруссию это сильно напрягало. Совсем нет. За годы вынужденного соседства с суровой восточноевропейской державой он понял, что стоит больше задавать прямых вопросов и меньше надумывать. Однако теперь он прекрасно осознавал, почему о Брагинском среди мировой общественности нелицеприятные слухи ходят и по сей день. Каждый из тех, с кем Александр хоть когда-то контактировал, судил его по тому, кем он казался, а не по тому, кем являлся. Их Гюнтер понимал тоже. Можно было сколько угодно кричать о том, что оценивать по внешней обертке скверно, глупо и аморально, но, с другой стороны, разве же кто-то является обязанным лезть в логово к медведю, руководствуясь одной лишь шаткой надеждой на то, что этот медведь не злобен? - Погода сегодня даже не такая скверная, как обещали, - миролюбиво заметил Гюнтер в неблагодарной попытке завести разговор. Но удостоился лишь нечленораздельного «мгм» и покорно сел в машину, легко смирившись с этой маленькой неудачей. Дождь, словно опомнившись, принялся все быстрее и быстрее тарабанить по лобовому стеклу. Пруссия тихо вздохнул, чувствуя себя преданным, и морально приготовился к новому заходу вывести Сашу на диалог. - Паршивая погода, - вдруг сообщил Россия, стаскивая с плеч намокшее черное пальто из тонкой шерсти и забрасывая его на заднее сиденье просыхать. Байльшмидт отложил свой ежедневник на приборную панель и повернулся к Брагинскому вполоборота: - Ты сегодня, кажется, не в духе... Что-то не так? Саша безразлично пожал плечами. - Все так. - Это была заминка сейчас только что? – Гюнтер был виртуозом в искусстве наблюдательности, поэтому нетипично сдвинутые брови и странная пауза в пару секунд до того, как Александр абсолютно спокойно соврал ему, не остались незамеченными. - Не она. - Нет, это была заминка. - А я говорю, не она. - Не держи меня за дурака. - А ты не действуй мне на нервы. - Я просто хочу помочь. - Ты ничем мне не поможешь! Вскинутые на Байльшмидта темные глаза обожгли его гневливым взглядом. Пруссия прикусил язык. Его целью было не злить Россию, а плавно подвести к установлению контакта. Делал он так далеко не первый раз, получалось, разумеется, не всегда, однако никогда еще все не заканчивалось тем, что Александр попросту позволил бы себе на него прикрикнуть. Брагинский в принципе никогда не повышал ни на кого тон… Его слушались и без этого. - А, может, и можешь… - мужчина нервозно прощупал карманы своих брюк на наличие сигарет. Гюнтер молча указал в сторону непочатого блока недавно распробованного Сашей Мемфиса, лежащего у него прямо перед носом. Брагинский ухватился за табачную упаковку с остервенением утопавшего, цепляющегося за спасательный круг. - Что это значит? – терпеливо поинтересовался пруссак, наблюдая за тем, как его собеседник яростно скребет ногтями по прозрачной, заляпанной дождевыми разводами пленке. - Не бери в голову, Байльшмидт, - Александр, вскрыв-таки упаковку, аккуратно выудил из нее белоснежную никотиновую палочку и опустил со своей стороны окно. - Не могу. Ты уже проболтался, что я могу помочь. Спокойствию в голосе Пруссии можно было только восхититься. Россия частенько этим грешил, ибо не было еще в его жизни человека, который бы смог настолько хорошо адаптироваться к поведению и привычкам того, кого даже родные сестры иногда называли самодуром. Саша невольно скривил угол рта в некотором подобии усмешки. - Поверь, Гюнтер, ты не хочешь этого знать. Узнаешь – будет плохо, - он уже зажал было сигарету губами, и даже потянулся к ней подрагивающим огоньком зажигалки, но вдруг как-то странно скосив глаза на сидящего подле немца, потушил в чикфаере пламя. - Все в порядке. Можешь закурить, - Байльшмидт серьезно кивнул. – Если это поможет тебе рассказать мне о происхождении твоего беспокойства и о том, как я могу это исправить, то пожалуйста. Я довольно многим тебе обязан, в конце концов. - Не думаю, что в данном случае, курение реально поможет. Скорее, наоборот, - с какой-то странной трудноопределимой интонацией протянул Россия. И вот тут-то Гюнтер напрягся не на шутку. Эту эмоцию у Брагинского он наблюдал впервые, и что самое страшное, не мог идентифицировать ее ни как положительную, ни как негативную. - Я, правда, не против. Понадобилось определенное усилие для того, чтобы это прозвучало убедительно. Однако Россия, будто не придав его словам никакого значения, мягко сжал сигарету тремя пальцами, бережно пристраивая ее на рабочей панели так, чтобы контактировала с негигиеничной поверхностью только та половина, что без фильтра. Пруссия даже похвалил его про себя за подобную педантичность, терпеливо ожидая, когда с ним поделятся ценной информацией. - Что ж… - Александр коротко взглянул в окно, будто удостоверившись, что за ними никто не наблюдает, а затем вдруг протянул к нему руку, аккуратно придержав подбородок жесткими пальцами. Пруссия не успел издать ни единого звука, в буквальном смысле оцепенев от происходящего. Суховатые теплые губы прижались к его губам – узким и холодным, и этот контраст температур на некоторое время привел его в чувства. Увы, все, что он смог сделать – это моргнуть. Не то, чтобы в данный момент это могло считаться успехом своевременной реакции на нетипичную ситуацию… Александр не применял никакой силы, не хватал за плечи, не вжимал своим весом в кресло, все, что он делал – это едва обозначал свое прикосновение на его нижней челюсти и губах, а потому Гюнтер не счел необходимым вырываться подобно жертве. К тому же он пребывал в настолько обескураженном состоянии, что отдавать себе полный отчет в сей межличностной конъюнктуре для него стало невозможным от слова совсем. Мужчина попросту не был морально готов к чему-то настолько… невообразимому. Он содрогнулся всем телом, когда горячий язык медленно скользнул промеж его губ. И Брагинский не стал продолжать, вероятно, решив, что Гюнтеру неприятно. Разогнувшись, Россия безразлично уставился в окно, а Байльшмидт – прямо перед собой, не в силах подобрать нужных слов для того, чтобы выразить все те чувства, которые постепенно начинали оформляться у него внутри, вытесняя собою шоковую пустоту. - Ну, вот и все, - сухо произнес Брагинский, поворачивая ключ зажигания и закрывая окно, в которое заносило ветром косые струи промозглого весеннего дождя. - Поехали. Гюнтер нашел в себе силы лишь на то, чтобы дергано и коротко кивнуть.

***

После того озадачивающего фортеля в машине Пруссия потерял спокойствие. Россия же вел себя, как обычно. Для него все словно вернулось на круги своя: он прекратил так много курить, переходя на свои привычные никотиновые дозы, перестал столь сильно уходить в себя и демонстрировать любые признаки нервозности, а также не приближался к Гюнтеру ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Не то чтобы Байльшмидт вдруг решил, будто Александр должен был бегать за ним с извинениями или начать ни с того ни с сего демонстрировать поведение пылкого юноши во время конфетно-букетного периода… Вовсе нет. Просто он ощущал острое желание поговорить с ним об этом. Поговорить стоило еще и потому, что сам Гюнтер последние три дня не мог нормально ни есть, ни спать и находился в постоянном напряжении, мучительно анализируя не только удивительный Сашин поступок, но и собственные реакции на него. Результаты анализа были, отнюдь, не самыми утешительными. Поболее всего остального Гюнтера беспокоило то, что никаких отрицательных переживаний он тогда не испытал. Не испытывал он их и сейчас, когда вспоминал об этой неопределенной истории. Не было ни злости, ни отвращения, ни справедливого возмущения на счет столь дерзкого нарушения его личного пространства, ничего… В первый день после случившегося Гюнтер просто ощущал легкую лихорадочность из-за того, что Брагинский упрямо делал вид, будто ничего такого не было и быть никогда не могло. Пруссия волновался, но умело держал лицо, ожидая, когда Александр захочет обсудить с ним все начистоту. Однако на второй день это повторилось. Повторилось на третий. И вот тогда-то Байльшмидт понял, что если он сам не проявит инициативу, то позавчерашний казус попросту «забудется»… Мужчина не знал, способен ли Саша стирать из памяти такие вещи, но тщательно перебирая все свои воспоминания того, на что был способен этот человек, Байльшмидт иногда грешил думами, что при желании Брагинский смог бы стереть из своей жизни и мыслей кого и что угодно, даже собственных сестер. Ментально подготовиться к беседе с настолько пикантной подоплекой оказалось не просто. Но на четвертый день мучительных треволнений у Гюнтера сдали нервы. Конечно, в любых вопросах касательно искусства самоконтроля он всегда держался крепким орешком, однако моменты, когда затрагивались детали столь личного и даже интимного плана он счел бы необходимым рассматривать отдельно и со скидкой на то, что оставаться невозмутимым и демонстрировать недюжинную выдержку и дальше в подобных ситуациях бывает себе дороже. Пятничный ветер выдался на редкость холодным, а потому запланированный поход в расположившуюся рядом с домом кофейню они с Александром решили перенести. Вместо этого ужин должен был проходить у Брагинского в кабинете. Благо в его просторной, сохранившейся еще с шальных имперских времен квартире находилось достаточно места для того, чтобы вместить в себя не только отдельный рабочий кабинет, но еще целую столовую, кухню, большой зал, две просторные спальни и все это под роскошной вычурной лепниной вдоль всего периметра высоченных потолков. Гюнтер был весьма доволен обстановкой в которой должен был состояться их разговор. Далее, дело шло за малым. Байльшмидт пребывал в относительно бодром расположении духа и даже сумел воспроизвести возможные из ответов России, чтобы построить предварительный мысленный диалог. Однако когда Александр достал из холодильника бутылку испанского Каберне Совиньон и преподнес ее ко столу на пару со сверкающим дуэтом хрустальных бокалов, Байльшмидт неожиданного даже для себя самого задергался и скис. Перспектива вести переговоры поддатым его не радовала и изрядно раздражала. - Саша, нам надо поговорить. - Я слушаю, - Россия невозмутимо разлил вино по бокалам. - Это на счет того случая в машине… - Мммм? - Я… - он перевел вдруг требовательный взгляд своих строгих голубых глаз на Александра. – Пожалуйста, не делай вид, будто тебя это ничуть не касается. - Я весь внимание, Байльшмидт, - в интонации России не было даже намека на смятение, она была ровной, словно морская гладь во время штиля. - И почему все выглядит так, будто нужда разобраться в чем-то вроде этого терзает только меня одного… - А разве кого-то еще? Гюнтер был готов убить его. - Ну… Да? Пруссия до дрожи сильно сжал кисти в кулаки. Разжал. Снова сжал и расслабил. Немного помогло. - Не я заварил эту кашу. Так почему обязанность ее расхлебывать ты любезно оставляешь лишь мне? Разве… Россия намеренно грохнул днищем бутылки об стол, пресекая дальнейшие провокации. Он повернулся к Пруссии лицом и, твердо глядя ему в глаза, начал тоном прохладным и сдержанным: - Послушай, Гюнтер, я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь. И я полностью отдаю себе отчет в том, что сделал. Но давай мы не будем превращать столь незначительный инцидент в ложную видимость угрозы твоей независимой персоне. Я предполагал, что этот поступок едва ли спровоцирует какую-либо положительную реакцию с твоей стороны, и когда это предположение подтвердилось, то просто возвратил наше взаимодействие на прежний путь. Не собираюсь ни давить, ни добиваться, так как и первое и второе считаю делом неблагодарным, способным лишь усугубить все в разы. Я видел – тебе не понравилось. Это не бьет по моему самолюбию, поверь. Посему мстить или пакостить тебе я не планирую. Не все отвечают друг другу взаимностью, и уж тем более не все отвечают взаимностью кому-то вроде меня. Поэтому давай ты успокоишься, и больше мы об этом не вспомним, ибо нужды как таковой в этом нет, - мужчина сделал небольшую передышку. - Ну, а если ты думаешь, будто я задумал воспользоваться своим превосходящим положением, и как-то принудить тебя к чему бы то ни было, также рекомендую расслабиться. Учти только, что использовать мое чувство в своих собственных целях ты не сможешь. Не угрожаю, просто ставлю в известность. Едва дослушав поразительно долгий монолог от того, кто в обычном повседневном общении предпочитает ограничиваться междометиями или ответами в духе «понял», «как скажешь» и «херня», Гюнтер запальчиво грянул ладонями об стол. Очень хотелось обойти его, забрать у Брагинского бокал и выплеснуть это чертово вино ему прямо за шиворот. - Понимаешь, что я чувствую? Больше не вспомним об этом? Использовать в собственных целях?! На бледном скуластом лице напротив промелькнуло нечто похожее на удивление. Да, явно не такой реакции ждал от него Александр. Это в принципе был первый раз, когда Пруссия разрешил себе повысить на него тон. Ну, ничего, пусть потерпит. Не ему одному пришлось обманываться с ожиданиями, в конце то концов… - Откуда ты знаешь, что мне было неприятно? Я тебе об этом сказал? Нет. А значит, ты понятия не имеешь, что происходит в моей душе. Так кто дал тебе право утверждать, что ты «прекрасно понимаешь, что я чувствую»?! Твоя эмпатия ничтожно мала, потому что ты даже не стремишься проникнуться - судишь лишь со своей колокольни! – Гюнтер метнулся к окну, по старой привычке закладывая руки за спину и принимаясь мерять шагами комнату. - Кто дал тебе право требовать от меня «не вспоминать об этом»? А если я хочу! Если для меня это важно? Он в каком-то порывистом отчаянии коснулся концами пальцев своей груди, полоснув по внушительной фигуре Брагинского пронзительным взором. - Что если я хочу разобраться в себе, что если не планирую запирать все в ментальный сундук, дабы потом с чувством собственного достоинства провозглашать о том, что это нормально – не получать взаимности для «кого-то вроде меня»? Александр молча стоял в стороне, с каким-то растерянно-угрюмым недопониманием следя за мельтешением взбесившегося немца, который, казалось, готов был надеть недавно приготовленное своими же руками блюдо с мясными бутербродами на его буйную голову. - Не понимаю... - О! Разумеется, ты не понимаешь! Ведь в этой ситуации ты не думал ни о ком, кроме себя. Ты даже не допускал мысли о том, что я могу захотеть переосмыслить свое к тебе отношение. Ты просто сказал себе: «Он против, потому что не кинулся очертя голову ко мне в объятья». Но многие люди имеют куда более сложный эмоциональный спектр, Саша! «Против» не потому, что «не нравится», а потому что никогда не думал о взаимоотношениях между нами в подобном ключе! Байльшмидт остановился, тяжело опираясь руками о резную спинку антикварного деревянного кресла и переводя дух. - Все эти дополнительные ремарки по поводу того, будто я предполагал, что для достижения цели ты станешь использовать собственное влияние… или что я сам мог решить манипулировать тобой, имея при себе некоторое знание о твоих привязанностях – просто оскорбительны, - он поднял глаза на Брагинского. – Это неуважение, когда ты говоришь вместо меня и озвучиваешь подобные выводы, даже не посчитав нужным принять во внимание и мое мнение тоже. Я… Он вдруг почувствовал, как пересохшее горло скрутил неприятный спазм и, схватив со стола близстоящий бокал с вином, осушил его в четыре больших жадных глотка. -…я нахожу это невероятно бестактным. И очень хотел бы обидеться, если бы не считал необходимость прояснить собственное отношение к тебе наиболее первостепенной задачей. Россия скептично покосился на пустой бокал. - Я не пьян, - хлестко отрезал Пруссия, предупреждая его возможные замечания, и продолжил уже куда более миролюбиво: - Не с одного фужера… - Хорошо. Что ты от меня хочешь? – озадаченность Александра была едва ли не осязаемой. – Ты не испытываешь негатива от мыслей, что мы можем… - он ненадолго замялся, явно подбирая слова поприличней и растягивая гласные, - …быть вместе. Это я понял. И задет до глубины души тем, что я, вроде как, решил все в одиночку, не проявив должного внимания к твоей собственной точке зрения. Это я понял тоже. Теперь… - Я тебе нравлюсь? Пруссия аж вздрогнул от того, насколько легко эти слова слетели с его языка. Он что… все-таки опьянел?... Брагинский некоторое время сверлил его тяжелым взглядом. Потом неохотно кивнул. - Отлично… Мне будет нужна твоя помощь. Последовала минутная пауза, в ходе которой Байльшмидт наполнил опустевший бокал практически доверху. - Это не сейчас, - сказал он, кивая на ополовиненную бутылку. - Так в чем… вкратце, должна заключаться помощь? Данная тема волновала Россию заметно сильнее, нежели убавившийся алкоголь. Пруссия как бы невзначай отвел глаза в сторону. - В воспроизведении стрессовой ситуации экспериментальным путем с целью установления эмоциональных реакций на источник стресса. - О, - лаконично выдал Брагинский. - Даже так? - Ты видишь какие-то другие варианты? - Предпочту не отвечать на вопрос и просто сделаю то, о чем ты просишь. Бесстрастности русского можно было только поражаться. Гюнтер шагнул к нему навстречу, пытаясь продемонстрировать всю решительность собственного настроя. Чужие руки опустились к нему на плечи как-то неожиданно быстро, а превосходящий его ростом Александр ни мгновения не мешкал и не растрачивался на сантименты, когда наклонялся к его лицу. Они соприкоснулись губами. Секунда, две, три – желание отшатнуться не спешило радовать своим визитом, и Пруссия добровольно приоткрыл рот, давая разрешение на влажный поцелуй. Он теснее прижался грудью к Брагинскому, медленно обвивая руками ощущавшуюся неожиданно тонкой для человека таких габаритов талию. Горячая ладонь плавно огладила его спину сверху вниз, и тепло от этого прикосновения мягко заструилось по телу до самых кончиков ногтей. Гюнтера легонько прогнули в спине, хищно сжимая кольцо и без того крепких объятий. Он не сопротивлялся. Кисловатый привкус зеленых яблок и добротного вина прочно осел на языке вместе с чужой слюной, и Байльшмидт мягко толкнулся им глубже в рот Александра, чувствуя, как тот охотно перехватывает инициативу. Они чуть неловко столкнулись зубами, но тут же подстроились друг под друга, сплетаясь языками и закрывая глаза. Гюнтеру, определенно, нравилось. Он допускал мысли о том, что они с Сашей могли быть близки в столь неожиданном ключе, лишь последние четыре дня своей жизни. Но, несмотря на столь малый срок для размышлений о такой важной теме, то, что он чувствовал здесь и сейчас, определенно позволяло вывести разумный итог – попробовать стоило. Россия сделал пару небольших шагов вперед, увлекая разомлевшего Байльшмидта ближе к столу. Гюнтер покорно сдвинулся с места, ощущая, как чужие костлявые пальцы обводят острый угол его лопатки. С тихим чмоканьем мужчины оторвались друг от друга, чтобы восстановить дыхание, но почти сразу же возобновили поцелуй. От Александра исходил пряный аромат одеколона со слабым, никогда не исчезающим отголоском табака, Пруссия глубоко вдыхал этот запах и грел свои холодные руки о чужое, источающее приятный жар даже через тонкую хлопчатобумажную рубашку тело. Ягодицы коснулись острого ребра лакированной столешницы. Гюнтер неторопливо обвел кончиком языка верхнюю губу Брагинского. Остановился, перебирая подушечками пальцев рельеф напрягшихся мускулов на Сашиной спине. Очевидно, не желая прерываться, Россия снова подался вперед, прильнув к пруссаку еще более плотно, чем до этого. И вот тут-то одно лишь короткое прикосновение, такое отчетливое, пустившее внутрь всего его существа разряд призрачного тока, заставило Байльшмидта будто пробудиться ото сна. Гюнтер вцепился в предплечья Александра, практически оттаскивая его от себя на расстояние полусогнутых рук, роняя идущую кругом голову на грудь и тяжело дыша. - У тебя… Ты завелся. Брагинский невозмутимо опустил взгляд на свою топорщившуюся ширинку. - Да ну? - Я… Я пока не… - Байльшмидт, я не собираюсь тебя насиловать. Гюнтер не мог этого видеть, но по интонации ему показалось, будто русский усмехается. Он слегка разжал кисти, все еще удерживающие чужие плечи напротив, и украдкой взглянул на Александра из-под вьющейся растрепанной челки. - Чувствуешь неприятие, осознавая, что мужчина может хотеть секса с тобой? – голос Брагинского не отдавал ни претензией, ни издевкой. Просто прямой вопрос. - Нет… - Осознавая, что этот мужчина – я? Гюнтер отрицательно мотнул головой. - Нет… Вроде нет. Не знаю… - Тогда могу предложить еще один эксперимент. Байльшмидт, сведя на переносице бесцветные брови, воззрился на Брагинского с искренним непониманием. - Положи руку. Пруссия тупо моргнул. - Что? - Положи руку, - спокойно повторил Александр и в ответ на строптиво поджатые губы с тяжелым вздохом закатил глаза. – Гюнтер, я тебя умоляю, мне не пятнадцать лет, чтобы разводить тебя на сомнительный петтинг через одежду. Подобная хуйня никому не доставит даже некоего подобия удовольствия, поверь. Просто это наиболее быстрый вариант, чтобы понять, возможно ли между нами хоть какое-то элементарное взаимодействие сексуального характера. Если одно лишь ощущение чужого члена в собственной руке (и это через брючную-то ткань) вызовет у тебя паническую атаку, то говорить о вероятном прогнозе на трах, увы, не приходится. - Без траха у нас никак, да? – ворчливо отозвался Гюнтер. - Как, - сухо парировал Брагинский. – Но разбираться мы с этим будем после. Пруссия опасливо скользнул пальцами по широкой Сашиной груди, садистически медленно спускаясь к низу живота тягучим прикосновением. - Да ты не торопись, не торопись. Я пока тут вздремну стоя. Можешь выпить винца вон для храбрости. - Иди к черту, Россия! - злобно зашипел на него Байльшмидт, раздраженно щуря поблескивающие от эмоционального возбуждения глаза. Тонкие бледные пальцы без особых церемоний стиснули ощутимый стояк промеж доверчиво расставленных ног. Тут зашипел уже Александр: - А понежнее никак? - Смотри, совсем оторву, - глухо пригрозил Гюнтер, но в противовес своим же словам ослабил хватку, завершив беспардонное прикосновение мимолетным, но аккуратным поглаживанием. Саша облегченно выдохнул. - Ну, что? - Член в пальто! – Пруссия возмущенно всплеснул руками, отходя от стола к книжному шкафу и судорожно зарываясь в волосы пятерней. – Чего ты еще от меня хочешь услышать? Ничего нового! У меня в штанах есть приблизительно то же самое! Примерно секунды три они смотрели друг на друга в упор. Один – с откровенным негодованием, второй – вопросительно испытующе. А затем вдруг одновременно рассмеялись. Коротко и нервно. Тихим грудным смехом. - Ладно. Мне надо в душ, - сообщил мгновенно посерьезневший Александр. Он в принципе не умел держать на своем лице мимику подвижной дольше одной минуты. - По одной абсолютно очевидной причине… - Вали, - ехидно фыркнул Гюнтер. – А я пока распробую собственноручно приготовленные бутерброды. Он в молчаливом предвкушении приблизился к заветному блюду, пестрящему щедрым разнообразием колбас и сыров поверх золотистых ломтиков свежего хлеба. - Не подавись только до моего возвращения, - в своей привычной манере хмыкнул Брагинский, неторопливо удаляясь в направлении двери. - Да, да… - отмахнулся Гюнтер, подхватывая за тонкую блестящую ножку наполненный алкоголем хрустальный фужер. Он чувствовал острую необходимость срочно залить свои недавние переживания хорошим полусладким вином. - Надеюсь, мне в ближайшее время удастся распробовать не только бутерброды… - вполголоса пробормотал Александр. - Что? – Пруссия запоздало обернулся. Однако дверь за Россией уже закрылась.