Запах

Весь день сегодня непривычно так пахнет сладким запахом будто бы жареных персиков с мёдом, возможно, даже мускатным орехом, но совсем чуть-чуть. Ставрогин учуял этот аромат ещё с утра и было подумал, что мать решила попробовать нечто «заморское», однако, выйдя на кухню, он не нашёл на ней ничего кроме сонного Степана Трофимовича и парочки спелых яблок. Ужасно, подумал тогда Ставрогин, не собираясь пояснять к чему именно относилось то слово. Днём запах стал чуточку сильнее, словно тарелку с этим блюдом подносили все ближе, сводя дворянина с ума. Николай не мог сосредоточиться на крыльях бабочек, он то и дело рвано выдыхал, чувствуя, как в груди разгорается пожар. Совершенно точно нужно было найти источник этого до раздражения прекрасного запаха. Ставрогин облизнул пересохшие губы и снова принялся насаживать тельца бабочек на иглы, пригвоздив каждую к деревяшке после. Он хмурил брови, будто бы это как могло ему помочь не чувствовать запах, на деле же только доставляло головную боль. Руки его немного дрожали, нет, не как у труса — напротив, просто сдерживать свое непонятное желание становилось все труднее. Ставрогин облизывает свои зубы, в непонятном желании кого-нибудь укусить, а именно — источник этого запаха. Съесть полностью без остатка. Наконец последняя бабочка на сей день лежит перед ним, ожидая своей участи, что совершенно скучна и абсолютно похожа на участь любых других бабочек, что попадали в руки к Ставрогину. Он кладёт её весьма осторожно на линзу и придвигается к столу, чтобы потом наклониться к микроскопу. Рассматривает долго, всматриваясь сначала в причудливый рисунок крыльев, а затем и вовсе теряясь, будто переставая видеть. В голове начинает тихо гудеть по началу, взгляд же замыливается и застывает на одной точке, пока сам Ставрогин, кажется, в оцепенении. Запах дурманит, влечёт Николая, как кусок вкусного торта ребёнка. Кажется, что уже весь дом пропитан одним этим ароматом, и Ставрогин снова теряется, не понимая, откуда он исходит. Бродить по дому в поисках — нелепо, но и терпеть сил больше нет. Вместо бабочки и микроскопа перед глазами вдруг всплывает совершенно развратный образ Петра Верховенского, что недавно приехал в их поместье, как он выразился «на день — два». Но прошло уже более недели, за это время мужчина успел наслушаться восхищенных речей, насмотреться на безумный блеск глаз Верховенского и даже успел привыкнуть к нему. Ставрогин вздрагивает, понимая, что представил что-то совершенно из ряда вон! Полуобнаженный Пьер сидит у его коленей и часто-часто дышит, приоткрывая манящие тонкие губы. Лицо его порозовело от жара, а тело все дрожало. Волосы немного взмокли и касались змеями его щёк. Ставрогин отодвигается от микроскопа, в ужасе осознавая свои мысли. — Нет, это бред какой-то, — Шепчет мужчина, потирая лицо руками. А запах все продолжал сводить с ума и вдруг Николая осенило: никогда ранее в их доме не пахло так сладко, пока не приехал Пётр, да и к тому же сегодня его не видать весь день, а потому путем несложных размышлений, Ставрогин все же пришёл к выводу, что и мысли его неспроста. Он сначала хватается за палку, желая либо кого-нибудь ударить посильнее за свое постыдное, почти животное желание, либо все же опереться на неё и встать. Решив выполнить все же второе, подавляя первое, Ставрогин встал на ноги и постарался успокоить свою натуру. Трость все же пришлось отставить, потому как она лишь мешалась. Сжав руки в кулаки, мужчина направился к двери, а потом — к комнате Петра Степановича. С целью, конечно, проверить свои догадки, не более.

***

А Верховенский весь день сегодня лежит в постели, сказавшись больным. Жар пронизывает его тело насквозь, грея вязкое желание внизу живота и заставляя изгибаться в постели, как кошка или даже змея. Слабые пальцы хватались за простыни, пока бёдрами Пьер елозил по матрасу, пытаясь, возможно, найти ими что-то. Что-то, что обязательно поможет. Если утром это было терпимо, то теперь же Верховенский метался в бреду, вздыхая и жалобно, но тихо постанывая. Глаза его чуть прикрыты, а ноги бесстыдно расставлены в стороны. Одеяло давно слетело на пол за ненадобностью, подушка была неровно уложена под головой, а простыни норовились навестить то же одеяло. Верховенский дышал часто, пытаясь ухватить губами больше воздуха, но тщетно. В лёгких будто и вовсе не было ничего, казалось — задохнется. Тело его просило и ласки, и грубой серьёзности. Определённо точно желало внимания, заставляя своего хозяина страдать от этих чувств. Нижнее белье его, в коем он остался и ещё рубашка тоненькая сверху, взмокло от тягучей, липкой смазки. Противно даже от этого становится, хочется оголиться полностью, но остатки чистого разума Петра не позволяют. Больше всего давил запах: будто бы самый горький шоколад, от которого обязательно станет худо и вдруг свежая мята, пахло ещё жареным арахисом. Пётр пробовал его однажды и хорошо запомнил этот запах. Утром его почти не было, но теперь… Теперь он был почти таким же сильным, как и запах самого Петра. Сводил с ума и заставлял Верховенского чаще тереться бёдрами о постель.

***

Чем ближе и стремительнее Ставрогин подходил к заветной комнате, тем сильнее и настойчивее становился запах. У самых дверей мужчина не сдержался и неслышно рыкнул, закрывая глаза и вдыхая полной грудью сладкий запах. Приятно, слишком вкусно. Николай совсем немного улыбается, растворяясь в этом дурмане, но уже через секунду он дёргается, скаля зубы. Зрачки резко увеличились, готовые проглотить, как и сам Ставрогин, все вокруг. Николай сжимает губы и молча, совершенно бесцеремонно врывается в комнату, слыша глухой писк в ответ. Воздуха становится значительно меньше, когда взору дворянина открывается такая пошлая, до невозможного развратная картина. Грудь его снова вздымается, пока глаза чуть прикрываются. — Н-николай Всеволодович! — испуганно бормочет Верховенский, подпрыгивая на кровати, — В-вы зачем с-сюда… Ах, — в нос ударяет горький запах и Петра снова пробивает на мелкую дрожь, — Николай Всеволодович, — стонет вдруг юноша, сжимая простыни тонкими пальцами и поудобнее усаживаясь на колени, немного приподнимаясь. Ставрогин восхищён, озадачен и рассержен одновременно. Сдерживает бурю эмоций за холодным лицом, позволяя себе лишь немного приоткрыть рот. Верховенский выглядит даже жалко, бесстыдно прося всем своим видом лишь одного. Словно заяц добровольно сдающийся волку. Мужчина дёргается, захлопывая дверь и закрывая её на ключ, чем очень пугает Петра. — Петр Степанович, — сквозь зубы рычит Ставрогин, подходя к постели ближе и с удовольствием наблюдая за подрагивающим Верховенским, за страхом и вожделением в его туманно-голубых глазах. Все мысли, претензия и оскорбления улетучиваются из головы, оставляя место лишь одному желанию. — Николай Всеволодович, — снова хнычет Верховенский, раздвигая ноги и усаживаясь на зад, тут же оттопыривая его назад. Он закусывает нижнюю губу, а брови его давно выгнувшиеся в невинном жесте чуть содрогаются, — Николай Всеволодович, — он смотрит просяще, жалобно. В отличие от Ставрогина Пётр давно понял, чего желает и успел с этим смириться. — Вы омерзительны, Верховенский, — Ставрогин подходит к нему вплотную, зная, что тот не убежит. Пальцами поднимает его голову за подбородок и усмехается, — Но пахнете просто безумно, — Пётр засматривается в чернеющую бездну чужих глаз и взвизгивает, когда его очень грубо толкают на кровать, заставляя лечь. Он чудом не ударяется головой, да и это кажется ерундой, когда в следующую секунду Пьер чувствуют на своих бёдрах влажные от нервозности ладони. — Николай! — вскрикивает Верховенский, запрокидывая голову назад, — Прошу Вас… — Что? — Ставрогин снимает свой ненужный сейчас пиджак и расстегивает ремень, смотря на Верховенского с откровенной насмешливостью и животным желанием, — Я Вас не понимаю. — Прошу Вас, Николай Всеволодович, прошу, прошу, прошу, — бормочет Верховенский, изгибаясь в спине, — Возьмите меня, прошу… Вы мне, — Пётр смотрит снова восхищенно и безумно, теряясь в собственных греховных желаниях. Голос его, как и тело, дрожит, — Вы мне нужны, как воздух, как… — его пламенные речи прерывает наглый поцелуй, который начинает Николай, не желая сейчас выслушивать очередную «Поэму Богу». Целует он жадно, настойчиво, кусает за нижнюю губу и чуть оттягивает её, пока руки блуждают по чужому телу, сминая ткань рубахи, а затем и вовсе срывая её. Верховенский стонет и хватается руками за плечи мужчины, снова изгибается и хнычет от невозможного желания. — Зачем же Вы так сводите меня с ума, Верховенский, — рычит ему на ухо Ставрогин, затем облизывая его. — Я не… Ох, Николай Всеволодович, — пытается противиться Пьер, но мягкие руки Ставрогина, сжимающие его бедра и плавно скользящие к самому мокрому месту пальцы — заставляют сдаться. Ставрогин надавливает двумя пальцами на сфинктер, чуть гладит, размазывая липкую смазку по ткани трусов, а затем убирает, срывая лишнюю «тряпку» с нежного, особенно в солнечных лучах, тела. Хочется снова взывать к Богу, в которого Ставрогин, кажется не верил, он сам и не знал, но теперь… Смотря на мечущегося по постели Верховенского, вдыхая дурманящий запах, очень хочется произнести «Господи». Как и снимал с себя одежду, Ставрогин не помнит, да и не нужно. Сейчас он снова целует Петра, с напором, получая столь же безумную отдачу. Разгоряченные тела прижимаются друг к другу и совершенно никого это сейчас не заботит. Николая даже не раздражают «объятия» Верховенского — напротив, очень даже нравятся, будто бы они наконец стёрли то напряжение между ними. Поцелуи переходят с мягких губ на шею Пьера, следом на ключицы и плечи, пока руки все же поджимают ноги юноши к его же груди. — Николай… Всеволодович, — Верховенский боится, надеется на милость со стороны мужчины и тихо выдыхает, когда тот осторожно входит, но это оказывается неким обманом, забавным экспериментом, чтобы посмотреть на реакцию. Ставрогин грубо толкается внутрь, входя полностью и вырывая из уст Петра громкий, но все же сладкий стон. Боль смягчает выступающая смазка и, как бы пошло не звучало, любовь Верховенского к Ставрогину. Мужчина снова целует чужие губы, убирая руки с лодыжек юноши и сначала плавно, растягивая удовольствие, двигается, но уже через пару минут наращивает темп, пока кровать не начинает жалобно скрипеть, а по комнате не стали разносится недвусмысленные шлепки от соприкосновения двух тел. Верховенский впивается ногтями в спину Николая, оставляя красные полосы. Его стоны из тихих всхлипов переросли в слишком пошлые, полные восторга и удовольствия вскрики, мычание. Кажется, первым всё же потерял голову Верховенский, а уже следом, послав все к черту и признавшись себе, что слишком уж наслаждается всем этим, особенно Петром, потерял голову и Ставрогин. Их запахи смешались в один головокружительный аромат, сводивший обоих безумцев с ума ещё больше. — Николай Всеволодович, я… Я Вас люблю! — чувствуя резкую необходимость принадлежать кому-то, а именно ему, Ставрогину Николаю Всеволодовичу, стонет Пётр, — Я правда Вас люблю! — на глазах проступают слезы, когда в ответ Пётр видит лишь строгий взгляд, словно его молча отвергли. — Вы верно неправильно меня поняли, — резкая нежность пугает Верховенского ещё больше. Ставрогин осторожно касается его щеки и снова целует в губы не прекращая движений внутри, — Всё, что происходит — происходит по моей воле. Я Вас хотел, Верховенский, — такую откровенность Ставрогин позволит себе раз, понимая, что упускать этот шанс — глупо. Ему самому нужен этот до ужаса раздражающий бес Верховенский, — Совершенно так, как Вы хотите меня, — на лице его появляется лёгкая улыбка, отчего Верховенский не может сдержать слез, все же осознавая, что признание его чувств — не сон. — Я…Я Ваш, целиком, — уверяет Пётр, словно кто-то мог усомниться в этом неоспоримом факте. Николай лишь усмехается и наклоняется к шее Петра, чувствуя, что конец уже совсем близко. Внизу живота становится заметно теплее, вяжет. — Несомненно, — шепчет дворянин, утыкаясь сначала носом, а затем и губами в место на шее ближе к ключицам. И уже через секунду по комнате разлетается вскрик Петра, после — мычание то ли от боли, то ли от все же удовольствия. Николай впился зубами в его шею, оставляя кровавую метку, которая означает совершенно не удручающее клеймо «Моё». Пётр рад, счастлив как ребёнок, чувствуя как параллельно происходит сцепка, как приятно горит шея, слыша рваное дыхание у своего уха. Всё до ужаса приятно и кажется сказкой. Да и сам Ставрогин как-то млеет перед этим бесом и ни о чем не жалеет, действительно, подтверждая свои слова вновь и вновь. Всё, что происходит — его воля.