Адам иногда зависает.
Такое случается, обычно, когда Найджел увлечённо что-то рассказывает, вскидывает руками и брызгается слюной, сам того не замечая. Наверное, речь идёт о высоком искусстве. Конкретно, кажется, о живописи, начиная Ван Гогом и заканчивая Антуаном Ватто, тем самым художником из Эпохи Просвещения, чей портрет так часто украшает белый парик. Или о множественных видах алкоголя. Некоторые названия эхом отдавались в сознании паренька, но выветривались так же быстро, как и попадали туда; их так много, все они такие странные и незнакомые, одни только названия заставляют Адама слегка нахмурить брови, что уж говорить о вкусе, который был и остаётся неизвестным. Или о перестрелках и сломанных костях. Такие монологи, почему-то, откладываются в сознании юноши надолго, и воспоминания о них отдаются неприятной дрожью по всему телу. Слышать о том, как и чем лучше раздробить чужой хребет или с помощью какого кастета «нос ломается, как солома», на самом деле, неприятно. Но Адам не перебивает. Потому что ему нравится голос Найджела.
Голос у Найджела грубоватый и прокуренный, с сильным румынским акцентом, временами неразборчивый, но всегда одинаково приятный конкретно, как правило, для одного человека. Адам не понимает, почему многие боятся связываться с Найджелом, предпочитая думать, что это, всё-таки, из-за голоса, а не из-за тех жутких вещей, которые румын успел поведать мальчишке. «Мальчишке»… Адаму скоро тридцать, но душой он всё ещё маленький, хрупкий, словно хрустальная ваза, малыш, слишком наивный и светлый для этого мира. Адам не хочет видеть в Найджеле плохого человека. И он не видит, даже когда Найджел старается казаться суровым и злым. Даже когда румын возвращается с перестрелки, вымазанный в крови. Не только в своей крови.
Адам просто смотрит на него своими ясными, такими по-детски сияющими глазками и немножечко сводит брови к переносице, бегает глазами по избитому лицу и тихонько, с беспокойством сопит. Найджел не плохой. Он просто оказался не в том месте, не в то время. Его просто занесло не в тот слой общества, как кленовый лист в осеннее время, ветром отправленный далеко-далеко, чтобы беспомощно упасть на землю и сгнить до начала холодов, защищая крохотный, такой незначительный для всего остального мира и важный для одного этого листка, островок земли. Адам продолжает смотреть на Найджела, часто моргая длинными ресницами.
Найджел по одному только взгляду понимает, что Адам волнуется. И румын не может понять, почему. Убийца, наркоман, алкоголик и грубиян, одна его рубашка с таксами должна внушать страх у любого, кто задержит на ней взгляд даже на одну секунду. Но Раки смотрит на эту рубашку часами, и на его теле не пробегает ни одной мурашки. Найджел не понимает, почему Адам, такой невинный, маленький щенок, беспокоится об опасном старом псе, который заслуживает многого, но не многого достоин. Найджел не достоин слышать своё имя на этих розовых, мягких губах. Не достоин видеть волнение, синим морем плескающееся в выразительных глазах. Он не достоин чувствовать робкие прикосновения горячих кончиков пальцев к холодной, как у трупа, коже.
Но он никогда не скажет об этом.
Румын лишь усмехается, пытаясь стоять прямо. Захлопывает дверь одной рукой и проходит вглубь жилища. Как орёл, подбитый на охоте. Как койот, попавший в капкан. Как лев, проигравший в очередной битве за право называться королём этой земли и гордо возглавлять свой прайд, Найджел пытается не шататься от боли, чтобы не вызвать у мальчишки ещё большего волнения. Как мышонок, аккуратно показавший крошечный носик из мешка с зерном. Как котёнок, следящий за лазерной точкой во все глаза. Как воробушек, распушившийся на морозе, Адам стоит, немного приподняв плечи к ушам и безотрывно смотрит на Найджела. Тишина, прерываемая лишь обрывистым дыханием румына и глубоким, но далеко не спокойным дыханием Раки, бьёт по затылку тупым углом какого-то тяжёлого предмета, заставляет пульсацию в висках усиливаться и со свистом втягивать воздух сквозь зубы, дабы хоть как-то, на одно мгновение заглушить этот противный гудящий звук.
Звук, который давит на череп и которого не существует одновременно.
Его рубашка пропиталась кровью разных оттенков. Алая, тёмно-вишнёвая, насыщенно красная и почти чёрная; столько красивых оттенков постепенно смешиваются в одно пятно унылого бордового, что так неприятно липнет к коже даже сквозь ткань и побуждает попрощаться с любимой, отнюдь не дешёвой вещицей из немногочисленного гардероба. Адам никогда не видел столько красных цветов. И вряд ли знает название каждого. Найджел проходит на просторную кухню и упирается одной рукой в стол, второй пытаясь нащупать что-то во внутреннем кармане такой же грязной и потрёпанной куртки.
Пистолет с опустевшим магазином? Окровавленный с обоих сторон кастет? Недопитую бутылку с обжигающем пищевод алкоголем? Пачку таблеток, выжигающих глаза своим диким цветом? Или, быть может, пулю, попавшую куда-то в бок?
Раки действительно боится каждого из этих вариантов. Бесшумно, мальчишка приближается к румыну, и кадык его еле заметно дёргается. Адам переминается с ноги на ногу, кусает губы и забавно морщит нос, как ребёнок, который собирается рассказать папе, что случайно разбил окно в своём классе. Найджел с раздражением упирается в деревянную поверхность второй рукой и с особенным отчаянием опускает голову, сутулит плечи, неприлично шумно сглатывает. Что творится в его голове? Ему больно? Он потерял что-то важное? Вопросов так много. И ни на один Раки не знает ответа. Кто сказал, что сам Найджел знает ответ?
Рука подрагивает, когда подушечки цепких, нежных пальцев невесомо касаются напряжённого плеча. У Найджела реакция хищника; с диким оскалом он резко разворачивается, и Адам одёргивает руку, как будто дотронулся он не до чужого плеча, а до раскалённой плиты, прожигающей тонкую кожу насквозь. Это больно. Почему Адам чувствует боль? Мальчишка пару мгновений смотрит на свои пальцы в неверии, как будто ожидает, что кожу сейчас начнёт разъедать и замысловатый узор отпечатков пальцев пропадёт, будто его и не было, открывая вид на множественные капилляры, заполненные красной, горячей кровью.
Когда Раки поднимает глаза на Найджела, румын впервые видит неподдельный страх в глазах мальчишки. Мальчишки, который не боялся его никогда. Адам стоит, прижав свою ладонь к грудной клетке. Он не пятится назад и не двигается вперёд; просто стоит, испуганно глядя на Найджела. Грудь вздымается и опускается резкими рывками, приоткрытые губы подрагивают. Ему впервые
с т р а ш н о. По-настоящему страшно.
В округлённых глазах Найджел видит своё отражение. Грязный не столько телом, сколько душой, мужчина пытается скрыть, насколько он жалок, прикрываясь маской гнева. Зрачки его настолько малы, что их почти не видно в полумраке комнаты; радужка обычного цвета, не затуманена, как при воздействии на мозг алкоголя. Он трезв. Трезв и кровь чиста. Ядовита сама по себе, от природы, но чиста. Найджел знает, что Адам видит его насквозь. И понимает, что мальчишку пугает его истинная сущность. Пугает именно
в этот, конкретный момент.
Со страхом внутри мешается печаль. Найджел не замечает, как пальцами, прижатыми к собственной одежде, Раки собирает ткань свитера в ладонь, нервно теребит её, но глаз не отводит. Они разные. Посмотрев на Адама, можно увидеть открытого, милого юношу с болезнью Аспергера, которая ни в коем случае не делает его хуже других; своей чистой и светлой, нараспашку открытой для любого душой мальчишка не желает тратить свою жизнь на плохие эмоции. Страх, грусть, злость. Он с рвением изучает космос, готовый болтать о чёрных дырах сутки напролёт, рассказывать о созвездиях, галактиках и планетах. Адам верит в лучшее. И даже если эту веру удаётся подкосить, он поднимает её на ноги и продолжает стремиться.
Посмотрев на Найджела, нельзя увидеть ничего дальше собственного носа. Румын является человеком, которого можно читать, как раскрытую книгу; правда, на страницах её одинаковые буквы, слова, фразы и абзацы. Один бешеный рассказ, повторяющийся снова и снова, в книге, имеющей бесконечное количество страниц, и до финала, отличающегося от всей этой массы парой коротких, но наполненных самым нужным фраз, может добраться только самый упорный. Тот, который не видит времени на реке жизни. Тот, кто готов читать этот текст снова и снова, держа в голове мысль, что конец книги будет того стоить.
Адам любит читать. И слушать Найджела. Раки любит с каждым днём всё лучше и лучше узнавать румына, читать эту самую книгу, бегать глазами по одинаковым строчкам, но каждый раз замечать что-то новое.
Найджел любит наивность Адама. И смотреть на то, как мальчишка застывает. Найджел любит понимать, что он всё ещё нужен кому-то. И поэтому позволяет юноше добраться до конца длинного произведения.
Они разные. Как кусочки замысловатого пазла. Но только добравшись до конца этой головоломки они поймут, что пазл люди гордо оклеймили «обществом», и эти кусочки — единственные, кому не хватило в нём места.
Адам вздыхает и робко подаётся вперёд, обнимая Найджела. Не очень крепко, по-своему неловко и чересчур по-детски, совсем не боясь перепачкаться в крови. Найджел обнимает мальчишку в ответ и показывает ему последнюю,
самую главную строчку.
Он всё ещё умеет чувствовать.
И Адам зависает
снова, дыша ровно и размеренно, с еле заметной, но искренней и счастливой улыбкой на губах.
