Упущенная возможность

Любимого человека хочется уберечь от боли, но порою мы забываем, как сами невольно запускаем стрелы в его кровоточащие сердце, заставляя его раскалываться все больше и больше

      Он отчетливо, до малейших крупиц запомнил тот момент, когда влюбился в нее. Когда черные волосы колыхались из стороны в сторону, а она выделывала какие-то трюки на метле во время тренировки. А потом внезапно не удержала равновесие и метла стремительно рухнулась на землю вместе с ней. Она разбила коленки, наверное, до крови, но ловко поднялась, чуть покачнулась назад, но Брайс вовремя схватил ее за руку, но она ловко улизнула из его объятий и рассмеялась.       Она так звонко смеялась и всего на мгновение пересеклась своими изумрудными глазами с его темно-синими, отослав легкую улыбку, а затем снова рассмеялась, стряхивая с форменных брюк крохотные травинки. Альбус смотрел на свою студентку, совершенно забыв про сигарету. Он почувствовал горечь, удушающую и заполонившую все, и поспешно выдохнул, коря себя за собственную невнимательность. И за то, что купил — Мерлин его побери! — эти дешевые сигареты. Не стоило покупать такую редкостную дрянь. Пожалуй, это самый неудачный из всех способов бросить курить.       Дамблдор вообще не думал, что такое возможно. Он все чувства, привязанности и прочие сентиментальные штуки, ранящие сердце и разбивающие его вдребезги, успел похоронить под мраморными плитами еще в юности, когда некогда отдававшая теплотой ухмылка «друга» поглотила и растоптала его в прах. И вот спустя столько лет он снова решил наступить на те же грабли, повторив прошлый опыт. И если в тот раз история его разгоревшихся чувств, возможно, обрела бы и счастливый финал, отбрось он свою излишнюю правильность и чувство вины, то сейчас, его чувства, родившиеся в душе от одного только смеха, должны были подобно старым углям догореть и рассыпаться.       Она была такая юная, легкая, совсем не знающая горестей жизни, но в то же время, несмотря на всю свою веселость, порою чересчур серьезная и печальная. Особенно на протяжении двух последних лет Дамблдор замечал, как Минерва приезжала после летних каникул какая-то подавленная и неестественно уставшая. Потом правда все возвращалось на круги своя: она вливалась в учебу, с азартом гонялась за снитчем по полю, и порою оставалась на отработки, спорила с ним после уроков.       Минерва ему нравилась и раньше, но отнюдь не в том смысле, в котором сейчас. Альбус не хотел заводить себе любимчиков, но она невольно все-таки попадала в этот список. Он всегда усмехался, когда Галатея Вилкост высказывала ему, что мисс Макгонагалл, несмотря на всю свою собранность и острый ум, кажется довольно взбалмошной девицей, которая за словом в карман не полезет.       И отчасти профессор была права. Минерва, безусловно, была очень добра, однако она в то же время бывала и чересчур прямолинейной и язвительной, она не то чтобы намеренно ранила словами, но в особые моменты могла не сдержаться.       — Но почему? — как-то повысила она на него голос. Её щеки тут же вспыхнули от негодования. — Почему этому напыщенному кретину можно было обзывать первокурсника «грязнокровкой», а мне нельзя называть его «идиотом»? — Минерва отвела от него взгляд, осознавая, что сорвалась. Она была такая забавная и одновременно очень милая, особенно в те моменты, когда сердилась и старалась казаться чересчур серьезной. Альбус тогда не удержался и еле слышно усмехнулся.       — Простите, я не должна была так резко отвечать вам, сэр.       — Минерва, ты, безусловно, в какой-то степени права, — говорил Дамблдор, внимательно наблюдая за ней. — Но ты и сама не должна быть такой грубой. Твоя эмоциональность…       — Грубой?! — снова вспылила она, а затем её щеки окрасил легкий румянец, но, взяв себя в руки, она более уверенно продолжила. — Значит, тот слизеринец не был «грубым», так? Я, конечно, понимаю, что устраивать распри между факультетами — плохо, — она слегка склонила голову на бок, словно задумавшись о чем-то, и прядь темных, как ночное небо, волос из-за этого спонтанного жеста слетела к ней на щеку, придав всему образу какой-то загадочный вид. — Но разве правильно вести себя так по отношению к другим? Тем более Лестрейндж даже не знает этого мальчишку.       — Понимаешь, некоторым волшебникам трудно втолковать то, что чистота крови не имеет значения, — Альбус все это время смотрел на её губы, алые и немного потрескавшиеся из-за мороза. Они сейчас были сдвинуты в непривычно холодную линию, которая придавала всему ее образу совершенно иной образ. Брови нахмурены, прическа немного распушилась из-за чего кончик черного хвоста, казалось, и вовсе завился.       И Альбус, невольно подмечая эти незначительные детали, делавшие совсем еще юную ведьму в один миг такой невыносимо взрослой, неожиданно поймал себя совсем на недопустимой мысли, вернее, желании взять и поцеловать её. Но вместо того, чтобы осмелиться (хотя кого он обманывает смелости совершать необдуманные поступки у него всегда хватало), он спокойно продолжил свою речь.       — Даже не трудно, а практически невозможно. Для них такое в порядке вещей и чаще всего в таких семьях детям говорят о привилегиях голубой крови и венценосной короне еще с рождения, — он на секунду поправил выскочившую из кармана цепочку часов. — поэтому как бы горько это не звучало, вряд ли твои действия смогут хоть что-то изменить в нашем мире…       Минерва еле слышно вздохнула, ожидая, когда профессор наконец-то подведет к логическому завершению разговор, который можно продолжать бесконечно. Она все думала, отчего ему не сразу перейти к назначению наказания, зачем так долго растягивать мучительное ожидание? Пожалуй, сейчас ей бы очень хотелось заняться какой-нибудь работой (пусть хоть чисткой котлов, ей все равно), лишь бы отвлечься и затушить бушующее пламя негодования, что разгорелось в ее душе так сильно, что кажется готово спалить ей все легкие.       Минерва старалась всегда оставаться невозмутимой, но во время небольшой стычки в коридоре не смогла сдержаться. Она никогда не поддерживала межфакультетские споры, но ее так поразила наглость зазнавшегося слизеринца, что она просто-напросто не смогла пройти мимо и остаться безучастной. Жаль только, что профессор Вилкост застала их в самый неподходящий момент. Минерва почти усмехнулась про себя, вспоминая выражения лица преподавательницы и ее причитания, попутно она наблюдала за манипуляциями, что Дамблдор проводил над непослушной цепочкой часов, которая то и дело выскакивала из кармана.       «Юные девушки не должны так себя вести», — отдалось в ее голове, — «Никогда бы не ожидала от вас, мисс Макгонагалл, подобного поведения, но видно, вам вошло в привычку с каждым годом удивлять меня все больше и больше».       Минерва была уверена, что не одной ей пришлось выслушать эту бесконечную тираду слов, скорее всего, и профессор Дамблдор тоже успел стать собеседником в столь приятной беседе и, похоже, профессор Вилкост успела и ему наскучить, раз он счел забавным прочитать Минерве нравоучения со своей стороны. Говоря все, он, безусловно, выглядел серьезным как никогда, но порою его глаза, которые по большей части отдавали какой-то беспросветной грустью, изредка загорались задорными искорками, из-за чего казались и вовсе светлее.       Не тёмно-синие, тягучие, напоминающие море, а какие-то совсем лазоревые, точь-в-точь как небосвод весной. Поймав себя на столь странном сравнении, Минерва слегка смутилась и постаралась выкинуть эту ерунду из головы, а затем и вовсе улыбнулась. Когда Дамблдор наконец сдался и, раздражаясь, вытащил часы, оставив их скучать на столе, Минерве на секунду показалось, что он выглядел совсем как мальчишка, который был сильно не доволен чем-то. Да, похоже, профессор действительно не любил, когда что-то шло не так, как он задумал. И еще она невольно почувствовала, что если сейчас же не отведет взгляд, то кровь невольно снова прильет к щекам.       Закончив свою речь, Дамблдор многозначно взглянул на нее, словно выжидая ответ, несогласие, что она снова начнет спорить с ним, но Минерва лишь кивнула. Похоже, что ей успела наскучить тема их разговора ровным счетом так же как и ему:       — Полагаю, воспитательную беседу можно закончить. Ты можешь идти.       — А как же наказание, сэр? — Минерва озадаченно взглянула на него. И Альбусу даже немного показалось, что она разочарована.       — Неужели у тебя совсем нет наиболее приятных планов на этот дивный субботний вечер, Минерва? — он слегка усмехнулся и, оказавшись возле нее, добавил, — По-моему нескромному мнению, ты не сделала ровным счетом ничего плохого, чтобы потратить остаток выходного на работу, разве что… — он сделал небольшую паузу, а затем спокойным, даже немного ласковым тоном продолжил, — я повторюсь: иногда следи за тем, что ты говоришь. Хорошо?       — Хорошо, — кивнула Минерва, их разделяла друг от друга всего пара-тройка шагов и она невольно почувствовала легкий дискомфорт из-за ощутимой разницы в росте. Почему-то хотелось как можно скорее покинуть кабинет преподавателя. — Я могу идти?       — Да.       — До свидания… — дверная ручка скрипнула, наполовину раскрыв её взору простор пустынного коридора, но она на секунду задержались и, улыбнувшись, добавила, — хорошего вечера, профессор.       — И тебе, — только и успел ответить Альбус, но вихрь смоляных волос успел скрыться за дверью и по коридору разнесся тихий стук каблуков.       В кабинете снова стало невыносимо пусто, и Альбус остро чувствовал непонятную ноющую боль в области сердца. Образ студентки вновь поселился в его голове. Она была очень красива именно сейчас, в своей естественности, с искренней улыбкой и слегка запачканными чернилами кончиками пальцев, что она осторожно старалась скрыть из виду. Дамблдор не знал, как ей это удавалось. Очаровать его, так легко и в то же время быстро. Безусловно, она была привлекательным юным созданием, как и многие другие девушки. Но стоило ей только улыбнуться, рассмеяться или же просто усмехнуться, он, как идиот, терял голову.       И вся его опытность куда-то улетучивалась, и думать о прошлом не хотелось, и вообще-то много чего другого не хотелось, все его мысли занимало лишь недопустимое желание: прикоснуться к ней хотя бы раз. Наверное, все из-за того, что каждое мимолетное проявление нежности с её стороны никогда не будет адресовано ему, да и вообще она сама никогда не будет принадлежать ему.       Альбус поморщился, мысленно коря себя за собственную формулировку. Она не вещь, чтобы кому-то принадлежать… Но суть не в этом, факт остается фактом: она никогда не будет любить его. Он ей не нужен — это аксиома, неоспоримая и до боли правильная. Ведь Дамблдор знал наверняка, что Минерве обеспечено блестящее будущее, скорее всего, в Министерстве, что их дороги непременно не пересекутся, когда через год она переступит школьный порог и навсегда уедет в экспрессе.       Ему осталось практически недолго наслаждаться ее мимолетным обществом и терпеть эту ненавистную пытку. Дамблдор бы мог, конечно, вести себя по отношению к ней иначе, даже сейчас, когда они находились наедине, в его кабинете. Он мог и впрямь поцеловать ее, совсем не настаивая, лишь попробовать слегка потрескавшиеся от мороза губы на вкус и если бы ей было неприятно или она почувствовала бы себя неловко, а он знал наверняка, что так все и было бы, потому что разве чувствовала бы себя иначе семнадцатилетняя девушка, когда к ней ни с того ни с сего стал вдруг прикасаться взрослый мужчина, годящийся по возрасту в отцы.       Дамблдор горько усмехнулся. Даже в его голове эта невозможно сладкая картина выглядела нелепо. Его небезупречной репутации — на которую ему, бесспорно, уже давно наплевать — романа со студенткой только не хватало! Да и еще он совершенно не мог представить, как отреагирует Минерва, когда ощутит бессовестный порыв его разыгравшихся чувств. Она, конечно, давно уже не ребенок, да и была даже в какой-то степени намного «взрослее» своих ровесников, но тем не менее она ещё не женщина, а юная девушка. У нее совсем не было опыта, и Альбус не хотел забивать ей голову своей никчёмной любовью. Да и любовью ли? Дамблдор и сам не понимал природу своих чувств: было ли это простое влечение, страсть или просто грязная похоть?       Грязно. Именно так можно охарактеризовать его помутившиеся мысли. На самом деле, Альбусу было даже смешно. Для него подобное было в новинку, за всю свою практику он ни разу не позволял себе помыслить о какой-нибудь студентке. Но Минерва явно решила, пусть и совсем неосознанно, спутать все его планы. Он совершенно не знал, как вести себя. В голове вертелось столько мыслей, но он не мог выстроить логическую цепочку своих дальнейших действий. Казалось бы, с ним происходили вещи куда более сложнее, а тут такое легкое помутнение рассудка и он не может взять себя в руки, мечтая о совсем ещё девчонке, которая умудрилась околдовать его и, как кошка, бессовестно продолжила гулять сама по себе.       Вот только Альбус все-таки нашел в себе силы прислушаться к голосу рассудка и затушить свое наваждение. Пусть оно вновь и вновь всплывало во время их с Минервой дополнительных занятий. Ее увлекла анимагия и изумрудные глаза так сияли, когда он сам предложил помочь ей, попутно коря за собственное легкомыслие. Он видел ее так часто и запретные мысли невольно посещали его голову всякий раз, когда она была невозможно близко — стоило только руку протянуть, но Альбус не протягивал, лишь изредка позволял себе совершенно невесомые касания.       Один раз, когда Минерва задержалась, чтобы помочь ему разобрать стопку эссе, он невольно заправил выбившуюся прядь волос ей за ухо. Минерва немного задумчиво посмотрела на него и тогда Дамблдор вдруг подумал, что возможно, стоит все-таки скинуть камень с души? Но он так и не сделал этого. И в последующие вечера, когда она невзначай прикасалась своей теплой и чересчур нежной ладонью его рук, и когда уходила, улыбаясь на прощание, и когда встречала его в классе.       Даже тогда, когда взгляд манящих зеленых-презеленых глаз, адресованный ему, казалось, был наполнен такой нежностью.       Минерва никогда так долго не крутилась перед зеркалом, как сегодня. Подняться с самого утра, лишь для того, чтобы завить красиво волосы, да и просто подкрасить глаза и нанести тени, раньше казалось пустой тратой времени. Но сегодня она то и дело поправляла малейшую деталь своего образа выпускницы: то выбившуюся прядь, то рукав платья, то ещё что-нибудь. Ей почему-то чего-то не хватало, вот только она не могла понять, чего именно…       — Ты очень красивая, ma chérie, — пропела ей Дорея, встретив в коридоре. Платье Блэк, не переставая, переливалось и сама она так лучисто улыбалась, умело скрывая подступающую с каждой секундой тоску. — И для кого так старалась, Минни? — подружка лукаво подмигнула, а Минерва почувствовала, как вспыхнули щеки.       — Полагаю, сама для себя, — ответила она, рассмеявшись. — Могу же я иногда предстать в образе леди?       — Ну, ты и без образа леди тоже вполне себе хорошенькая, если хочешь знать моё мнение, — их с Реей идиллию бессовестно прервал подкравшийся Брайс Вэйс. Видеть в смокинге широкоплечего капитана сборной по квиддичу, частью которой раньше была и Минерва, было так неприлично, особенно поражала на редкость прилизанная прическа.       — Твоё мнение, Брайси, меня редко когда волновало, — ответила Минерва, усмехнувшись. — Но спасибо…       Брайс задорно ухмыльнулся и галантно предложил ей свою руку.       Наверное, они были бы и впрямь красивой парой. Августа часто говорила, что их уже давно бы свел весь львиный факультет.       — Не понимаю, Минни, чего ты ждешь? — возмущалась Эви как-то во время прорицаний. Они вдвоем с будущей миссис Лонгботтом скучали на последней парте, заглядывая в хрустальный шар. Вернее, скучала Минерва. Гадалка из нее была никудышная, а у Рид, кажется, прапрабабушка умела довольно точно предсказывать будущее, да и сама Августа с особым интересом относилась к данному предмету.       Минерва знала, что Брайс был влюблен в нее с третьего курса. Он частенько флиртовал с ней, они порою сталкивались в коридоре и он всегда старался помочь ей донести книги до библиотеки. Минерва, конечно, всегда скептично приподнимала брови и говорила, что и в сама в силах донести три книги. После тренировок он приглашал ее посидеть в Хогсмиде, и возвращаясь в замок, непременно лез целоваться, один раз Минерва огрела его сумкой, и он бессовестно затащил ее в сугроб. Они так смеялись, и Минерва чувствовала жаркое дыхание юноши на своей щеке.       Минерва могла любить его как друга, как брата, но никак не как парня. Брайс был милым, веселым и довольно привлекательным, но Минерва не чувствовала к нему и доли того, что испытывала, когда чувствовала знакомый запах одеколона и табачный дым, въевшийся в сероватый пиджак настолько сильно, словно стал постоянным спутником.       — Сколько можно уже страдать по своему маглу? — спрашивала у нее Августа. Минерва еле сдерживалась от того, чтобы не закатить глаза. Девушка не отрицала того, что разрыв с Дугалом был болезненным, но его она смогла залечить. И как оказалось ее первая любовь не стала последней. Да и была ли эта любовь, а не простое подростковое влечение? В последнее время она все чаще задумывалась над этим.       — Разве я похожа на страдальцу, Эви? — Минерва рассмеялась, ловя укоризненные взгляды подружки, для которой непременным долгом было устроить ее личную жизнь. — Разве что в те моменты, когда профессор Вилкост начинает читать мне лекции про то, как надо себя вести, — пошутила Минерва, Августа не сдержалась и рассмеялась, а её ледяной взгляд успел оттаять.       — И не говори, по ее мнению, девушка, да и не только девушка, а любой порядочный человек должен не дышать, чтобы произвести на нее хорошее впечатление. Видела бы ты выражение её лица, когда она увидела меня с Мэттом. А ведь мы просто сидели на подоконнике и читали учебник!       Они вновь рассмеялись, привлекая к себе внимание профессора Грин. И Минерва невольно подумала о том, что Августа совсем не знает, из-за кого на самом деле она страдает…       Профессор Дамблдор поселился в ее голове, все мысли невольно сводились к нему, если можно было описать это состояние одним словом, то в один миг Альбуса Дамблдора стало как-то чересчур много в ее жизни. И самое банальное было в том, что Минерва поняла это, лишь когда они на зельеварение готовили амортенцию. Она чувствовала запах то ли лимона, то ли апельсина, какого-то одеколона, горячего шоколада и табака. Тогда она никак не могла понять, почему именно эта смесь ароматов предстала перед ней в котле. Она даже думала, что допустила какую-то ошибку во время приготовления. Все казалось так странно, ведь не подходило ни под описание бывшего возлюбленного, ни под Брайса.       А потом произошло совершенно неожиданное событие, которое расставило все по полочкам. Минерва опаздывала на урок к профессору Вилкост, из-за того, что провела немного больше времени в библиотеке, чем рассчитывала и со всех ног бежала в класс: Галатея Вилкост всегда много баллов снимала с опоздавших, а гриффиндор и так сократил количество баллов до критического, она никак не могла подвести свой факультет. Но случайно поскользнулась на лестнице. Ее ожидал еще один увлекательнейший билет в один конец в больничное крыло, воспоминания о котором были особенно тягостными. После рокового прошлогоднего матча по квиддичу Минерве пришлось навсегда распрощаться с любимой игрой и превратиться в простую болельщицу, восстанавливаясь от полученных травм целый месяц Как вдруг она почувствовала теплоту чьих-то крепких рук.       Она чувствовала, как кто-то осторожно подхватил ее в самый последний момент и прижал к себе. Она ощущала, как её окутал со всех сторон терпкий запах табака и приятный одеколон. Все это казалось таким до боли знакомым, а потом, когда она развернулась, и встретилась с синими глазами профессора Дамблдора, она вспомнила тот урок по зельеварению. Амортенция… Неужели, это все связано с ним? Она почувствовала себя неловко, оперевшись руками об его плечи. И еще она никак не могла смириться с мыслью, что профессор курит… Да, что говорить голова вообще была как в тумане.       — Нужно быть осторожнее, мисс Макгонагалл, — Дамблдор осторожно отстранился, и тепло улыбнулся, несмотря на всю свою усталость, так легко заметную во взгляде.       И с этого дня Минерва потеряла свое душевное спокойствие. За опоздание баллы с гриффиндора, конечно же, сняли, но ей уже было все равно, она все думала о произошедшем и никак не могла сосредоточиться на новой теме. А ночью и вовсе было трудно уснуть, она все думала и думала, как она сумела не заметить очевидное? Почему именно он? Она любила трансфигурацию и Дамблдор был прекрасным преподавателем: он был так увлечен своим предметом, что тяга к нему невольно передавалась окружающим. И несмотря на все слухи, что клубились, как кольца дыма, вокруг него, Минерва все же считала его хорошим человеком. Да оступившимся, наверное, в молодости. Но разве существует на свете идеальные люди?       Минерва сначала старалась избегать его, старалась практически не задерживаться в классе после занятий, но невольно все равно тянулась к нему и корила себя за то, что влюблена в него. Это было неправильно, Минерва хотела, чтобы все закончилось. Но ещё больше она хотела заглушить надежду, что затмевала голос разума. А потом ее увлекла анимагия и, прикрываясь долей здравого смысла, она решилась спросить Дамблдора. Этот раздел трансфигурации находился под строжайшим запретом, студентам не разрешалось преподавать даже теоретические основы.       Она не могла предугадать реакции профессора и от этого ей становилось ещё более не по себе. Однако он даже не рассердился, не стал отговаривать, говорить про опасности, а сам заинтересовался и захотел помочь. Минерва стала общаться с ним чаще, чем раньше и влюблялась еще больше. Она чувствовала себя глупой. Да и такой она наверняка выглядела бы в глазах профессора, если бы он раскрыл её малюсенькую тайну. А ей так не хотелось, чтобы он потом посмеялся над очередной влюбленной дурочкой — ведь ни она одна ловила себя на мысли, что он, наверное, очень замечательный, если узнать его поближе.       И с Дамблдором ей было легко, разница в возрасте практически не чувствовалась. Профессор легко шутил и иногда Минерве даже казалось, что он относится к ней как к взрослой. Именно поэтому она не могла позволить себе все испортить. Минерва не отрицала, что была очарована взглядом дурманящих темно-синих глаз. Только в отличие от других она замечала там помимо ярчайшего азарта и боль. При чем боль, которую так тщательно старались спрятать, но она вновь и вновь вырывалась наружу. И ей так хотелось разузнать про все получше, но профессор никогда не рассказывал о себе, а на слухи полагаться было чертовски глупо, как впрочем, и лезть к нему с расспросами.       Минерва раньше считала себя смелой, но признаться в своих чувствах к профессору не могла. Она даже мысленно не допускала, что такой вариант событий окончился бы хорошо. Дамблдору она не нужна, он не стал бы целовать ее так бездумно, как Брайс и наверняка бы провел воспитательную беседу.       — Я не смогу ответить на ваши чувства взаимностью, мисс Макгонагалл, вы же понимаете? Это неуместно и совсем непрофессионально.        Минерва отчетливо слышала, как его голос стал бы чересчур строгим. И наверняка он бы решил прекратить столь «близкое» общение с ней. Хотя насколько «близким» можно назвать это общение?       Конечно, они иногда шутили, она могла невзначай коснуться его руки, а иногда расстояние, разделявшие их, было и впрямь чересчур неприличным. Но ничего не было. Правда один раз, когда прядь волос выбилась из прически, и Дамблдор ловко заправил ее за ухо Минерве… Она невольно почувствовала, как сердце забилось чаще. И его взгляд был таким внимательным, что Минерве на мгновение показалось, что поцелуй она его тогда, то он ответил бы взаимностью. Но она лишь улыбнулась. Минерва всегда улыбалась, особенно, когда было невыносимо горько.       Брайс кружил ее в танце, наверное, в третий раз. Минерва старалась поддерживать разговор с ним, но мысленно была так далеко, ища взглядом знакомый силуэт. Оставался последний танец, Брайс решил взять передышку, а Минерва стояла, оперевшись об стенку. Она смотрела на подол белоснежного воздушного платья, такого легкого, совершенно невесомого. Все вокруг были такие веселые, готовые прямо сейчас попробовать на вкус всю сладость и горечь взрослой жизни, а ей хотелось убежать. И остаток вечера провести в женской спальне гриффиндора, на подоконнике, в полном одиночестве.       Наверное, ей должно было стать легче, что скоро к ней вернется душевный покой. Ведь вдали от него, а она же не будет так сильно терзаться? И стоило только подумать об этом, как она услышала его голос. Профессор Дамблдор разговаривал с профессором Слагхорном, и Минерва невольно взглянула в ту сторону. Почему-то её не покидало чувство, что профессор сознательно избегал её весь вечер, однако Дамблдор ответил на её взгляд легкой полуулыбкой.       — О, мисс Макгонагалл, вы сегодня очаровательны, — профессор Слагхорн, добродушно улыбнулся, поправляя съехавшую на бок бабочку. — Все выпускники в этот день главное украшение праздника, не так ли, Альбус?       — Конечно, Хорас, — как-то немного отстранено произнес Дамблдор. Минерве стало немного не по себе, он смотрел на неё так странно, словно вовсе не замечая. Словно она была призраком, а он смотрел не на неё, а сквозь неё. Минерва невольно улыбнулась. Наверное, так работала ее защитная реакция. А потом профессора Слагхорна обступили выпускники прошлых лет и увлекли куда-то в толпу. Она вновь осталась один на один с ним. И как непривычно давило воцарившиеся между ними молчание.       — Профессор, не пригласите меня на танец? — прозвучало, наверное, настолько дерзко, что Минерва успела пожалеть о том, что слова так быстро слетели с языка. Но все же это было лучше, чем простое молчание.       — А твой кавалер не будет против? — Дамблдор привычно усмехнулся, и ей вдруг стало спокойнее. Словно все как всегда. Словно ничего не изменилось, вот только внутри все разрывалось по швам.       — Думаю, Брайс не прочь сменить род деятельности, — Минерва кивнула в сторону ребят, среди которых и был ее однокурсник. — Вы же его знаете, да он и не особо любит танцы.       Они танцевали медленно. Или же Минерве просто в тот вечер казалось, что время решила в кои-то веки не спешить и помучить ее ещё больше. Дамблдор совсем невесомо касался ее талии, словно боясь сломать её, но она все равно чувствовала его тепло. Минерва старалась найти какую-то скрытую подсказку в его уставших глазах. Но все было тщетно. Наверное, в глубине души она надеялась, что произойдет что-то восхитительное и он заметит ее, посмотрит как-то иначе, но он все сделал наоборот.       И когда музыка стихла, он чуть сжал ее руку, пожелав всего наилучшего, а затем поспешно удалился из зала. И Минерве так сильно хотелось догнать его, попросить поговорить и укрыться за дверями какого-то пустого класса. Просто набраться смелости и поцеловать его. Почувствовать его жесткую щетину, губы, вновь опереться на сильные плечи, вставая на цыпочки, тянуться к нему. Но Минерва так и не решилась. И, когда прислонившись к окну лицом, она чувствовала, как поезд увозит ее все дальше и дальше от него, Минерва думала, что допустила неисправимую ошибку прошлым вечером.       Наверное, Альбус никогда так много не курил, как в тот вечер. Он затянулся еще сильнее, выдохнув терпкий дым. Кашель невольно подступил к горлу, сдавил его. И Альбус потушил сигарету. Ему должно было бы быть так спокойно и отрадно из-за того, что его пытка длиною почти в два года подошла к концу, но стало только хуже. Стало пусто. Он ещё никогда не чувствовал себя таким… Таким рваным что ли? И Минерва была невозможно красива в этом белом платье, черные локоны свободно струились по плечам, он ощущал легкий шлейф её духов, впервые касался талии. Знала бы она, как эти по-детски невинные касания дурманили его голову.       Дамблдор понимал, что слишком открыто повел себя перед всеми, засмотревшись именно на нее. Еще чуть-чуть и он бы точно не смог сдержаться. Все-таки Минерва была так очаровательна, и в то же время так невозможно далеко от него. Он мог бы испытывать ревность, когда смотрел на нее и Брайса, но понимал, что не имеет на это право. Он прекрасно знал, что она не ощущала ни доли тех чувств, что терзали его.       Но все-таки Дамблдору казалось, что в чем-то он, наверное, ошибся. Надо было поцеловать ее хотя бы напоследок, почувствовать тепло губ, согреться наконец-то и почувствовать себя счастливым. Но было уже поздно. Он упустил свою последнюю возможность в прошлый вечер. Теперь ему осталось вновь корить себя, но на этот раз за излишнюю сдержанность и веру в здравый смысл.       И, конечно же, он совсем не догадывался, что его студентка, вернее бывшаЯ студентка, корила себя за то, что испугалась своих чувств в самый решающий момент ее жизни.