***
Они почти смогли прожить ту безбедную и сказочную жизнь, которую представляли себе после воссоединения. Воссоединения, на которое им понадобилось восемь сотен лет и один год. Они были счастливы. Каждый день. Они жили душа в душу и не ссорились. Почти каждый день. Не расставались друг с другом, делили быт и постель. Ну, почти каждый день. Се Лянь знал, что не сможет обманывать Хуа Чэна вечность. Ведь именно столько им предстояло прожить вместе, верно? И разве это не замечательно? Просыпаться каждый день рядом с человеком, которого ты любишь. И который безоговорочно любит тебя. Проводить вместе день, слушать его смех и радоваться, что именно ты тому причина, в самом лучшем и не обидном смысле. Вы спасли друг друга так много раз. Вы понимаете друг друга как никто другой. Хуа Чэн скорее вырвет себе второй глаз, чем сделает Се Ляню больно. Так почему же тогда… Се Лянь знает, что не сможет скрывать такое от самого близкого человека вечность. И должен ли? Ведь это не справедливо по отношению к ним обоим. После всего, что они вместе пережили, разве может он обманывать Хуа Чэна в таком вопросе? Его Сань Лань такой одухотворенный, когда они занимаются сексом. Как будто Се Лянь и в постели остаётся для него божеством. Все его движения такие бережные, выверенные, будто он снова обтачивает камень, из которого вот-вот создаст скульптуру. Се Ляню нравится, правда. Он очень любит своего Сань Лана и всё, что с ним связано. Когда они заканчивают, тот всегда нависает над Се Лянем на одном локте, улыбается и целует в лоб. Принцу становится совсем стыдно от того, что сам он чувствует только облегчение, что это, наконец-то, закончилось... То есть… ему не плохо от самого процесса. Но всегда стыдно, неуютно, он всегда чувствует себя не в своей тарелке. Ворочаясь ночами от бессонницы он пытается понять, что же с ним не так? Если все компоненты, которые нужны для того, чтобы было хорошо, присутствуют, то почему ему совсем не хорошо? Ему пусто и плохо, он отчаянно это скрывает и даже злится где-то в душе на то, что Хуа Чэн, обычно такой проницательный и умный, до сих пор ничего не заметил. От мысли, что тот просто не хочет замечать, скручивает неприятной злой клешней его внутренности. Кто из них неправильный? Почему Се Ляню становится дурно от одной мысли про секс, от того, что вот сегодня ему снова придется это делать? Когда у них не получалось, появлялись неотложные дела, то внутри у него всё просто опадало от облегчения. Сегодня не нужно ничего изображать, как хорошо. И тут же в ответ на это чувство что-то едкое фыркало в его сознании. Он тряс головой, отчаянно пытаясь прогнать образ полусмеющейся-полуплачущей маски.***
— Тебе не стоит этого делать,- говорит Сань Лан и Се Лянь смеется. Нервно и почему-то раздражённо, хотя причин злиться у него не было. Пока не было. — Неужели, мой дорогой Сань Лань, ты мне что-то запрещаешь? — Я не запрещаю, — голос Хуа Чэна остаётся ровным. Но принц всё равно чувствует скрывающуюся под этим тоном бурю эмоций.- Просто считаю, что ничем хорошим это не кончится. Ни для кого. Се Лянь фыркает и отводит глаза. Слишком мало осталось небожителей с тех пор, как люди нашли своё спасение не в молитвах, а в самих себе. Магия сменилась наукой, вместо почитания богов пришло время почитания технологий. Люди находили более полезные занятия, чем молитвы и подношения. Они оставались все такими же глупыми и слабыми, но перестали быть доверчивыми и внушаемыми. Храмы пустели один за другим, ветшали, разграблялись, а следом за этим умирали боги. Самыми первыми, конечно, почили боги средних небес. Счастливчики успевали просто спуститься, доживая свой век людьми, умирая от старости. Слишком гордые или слишком самоуверенные просто исчезали в тот момент, когда в мире догорала последняя благовония, зажженная в их честь. Это было подобно эпидемии. Так же стремительно, как когда-то небеса были переполнены божествами, расширялись и полнились ими, так же и сейчас, они сокращались и теряли почти еженедельно, если не ежедневно, своих обитателей. Вскоре очередь достигла и чиновников верхних небес. Люди посчитали, что слишком уж много было божеств, отвечающих за военное дело. Слишком много богов литературы. Слишком много богов в принципе. Ходят слухи, что Фэн Синь и Му Цин исчезли в один день и даже в один миг. Соперники до самого конца, они сражались за каждого своего верующего и отказались доживать свой век обычными людьми. Никто не видел их в момент, когда оба бога лишились своих последних верующих, но легенда, о том, что они действительно покинули этот мир вместе и даже в самый последний миг не прекращали ссориться, передавалась из уст в уста. Се Ляню эту историю рассказал Пей Мин, и принц долго плакал на плече у Хуа Чэна в тот вечер, сжимая в кулаках его одежду. Король демонов гладил своего бога по голове и шептал, что ему-то никогда не грозит участь исчезнуть, потому что он, Хуа Чэн, всегда будет верить в него. Почему-то от этой мысли Се Ляню стало ещё горше, но он скрыл эти чувства под новыми слезами по своим почившим спутникам. Мир медленно покидали все, кого он знал, а вокруг него сменялись эпохи. Когда в небо поднялись первые дирижабли, а по рельсам поспешили первые поезда, в мире не осталось почти ни одного бога. В конце тридцатых годов Се Ляню пришло сообщение по телеграмме. Сухой тон сообщения сразу дал понять: от кого оно пришло и о ком шла речь: «Он умирает. Просил навестить. Там же». Лин Вэнь не была скупа на информацию, просто каждый символ был на счету, и, более того, телеграмма была исчерпывающей для Се Ляня. Письмо выпадает из опущенной руки и некоторое время он сидит неподвижно, размышляя, как поступить. К нему подходит его муж, прямой и гибкий, как всегда, настороженный его реакцией на короткое сообщение в несколько слов. Он вопросительно смотрит на Се Ляня, прежде чем получает молчаливое разрешение поднять и прочитать телеграмму. Брови его сводятся к переносице. Он тоже всё понимает. Его лицо пересекает насмешливая улыбка, говорящая: ну и чудак этот ваш бывший император, раз считает, что ты действительно кинешься к нему по одному только зову. Но подняв глаза на принца и не увидев в его глазах ответного веселья, улыбка эта тут же гаснет. Он всматривается в лицо Се Ляня, на котором явно отображаются все признаки сомнения и мучительных раздумий, и опускается рядом с ним на одно колено. Заглядывает в глаза и берет его руки в свои. Долго молчит, а затем всё-таки произносит это холодное: «Тебе не стоит этого делать». И в этот момент Се Лянь точно понимает, что пойдет. Он не может не пойти. Это ведь… За столько лет старые раны успевают зажить. И хотя Хуа Чэн никогда не сможет простить бывшего владыку небес за всю боль, которую тот причинил его высочеству, самому Се Ляню прощать всегда было проще.***
Это не первая их встреча наедине. За все эти столетия после роковой битвы на горе Тунлу они встречались уже несколько раз. И всегда в одном месте: заброшенный, далекий от чужих взглядов храм, ставший пристанищем для всеми покинутого владыки небес, который когда-то имел всё, но ничего, из того, что на самом деле хотел. Кого на самом деле хотел. Он сидит у алтаря, глядя на дым благовоний, спиной к вошедшему в обветшалый зал Се Ляню. Слегка поворачивает голову и принц видит профиль: резкий, грубый, но такой гордый, исполненный благородства и молчаливой силы, даже спустя все эти годы. Се Лянь молчит, тихо кашляет, сообщая о своём приходе, но тот, кто призвал его, и так уже знает, что он здесь. Это не первая их встреча. Но оба знают, что последняя. Когда истлеет последняя палочка благовонии последнего верующего, то владыка отправится туда же, куда уже ушли почти все обитатели небес. И вот теперь… Цзюнь У смотрит на него, не скрывая своего настоящего лица. И настоящих чувств тоже не скрывает. Они не говорят друг другу официальных приветствий, слов вежливости. Они понимают и всегда, кажется, понимали друг друга без слов. И сотни тысяч манускриптов было бы мало, чтобы объяснить, чем всегда был для Се Ляня этот мужчина. Между ними было слишком много боли, слишком много отчаяния и отрицания. Уважения, трепета, непонимания и понимания. Слишком они были похожи. Слишком. Слова остаются на потом. Единственное, что говорится вслух во время, когда одни пальцы сталкиваются с чужими, переплетаются конечности, спутываются волосы, смешивается дыхание, это глухое и хриплое: «Сними его…», и глухо ударяется об пол кольцо на цепочке, которое не покидало груди Се Ляня вот уже восемь сотен лет… Потом, лежа тесным клубком на раскиданных одеждах, Се Лянь смотрит в потолок храма и пытается понять: почему? Его тело саднит от слишком грубых движений, губы опухли, волосы спутались. Почему за восемь сотен лет ласковых, трепетных и всегда таких аккуратных прикосновений Хуа Чэна, он никогда не чувствовал себя таким счастливым и целым, как сейчас? Горло ему сдавливает стыд, но всё остальное тело предательски говорит ему, что вот Оно. Настоящее. Что зря он думал все эти года, будто с ним что-то не так. Что секс это просто не его. «Там где начинается преклонение заканчивается любовь», — сказал ему Цзюнь У в один из визитов, когда они сидели друг напротив друга и пили чай, уже тогда чувствуя электрическое напряжение друг между другом. Се Лянь ведёт пальцем по шраму на плече у бывшего владыки небес и думает: а действительно ли это должно быть так? Неужели любовь-страсть Цзюнь У более настоящая, чем любовь-преклонение Хуа Чена? Неужели он сам предпочитает одно другому? Он ведь никогда… он действительно любит своего Сань Лана. Горло снова сдавливает стыдом, но не сожалением. Если бы можно было вернуться на несколько часов назад, то всё бы повторилось вновь. — Что со мной не так? — шепчет он вслух и властная, шершавая, но теплая рука опускается на его талию, обрамленную синяками, которые эта же рука и оставила. — Ты прекрасен. Когда догорает последняя благовония последнего верующего наследный принц держит своего Императора за руку.***
Восемьсот лет они провели в ожидании друг друга. Восемьсот лет прожили радуясь каждому дню вместе. Они встретились после восьми часов разлуки, которые Се Лянь провёл в храме Цзюнь У, и поняли, что это изменило всё. Се Лянь не может поднять покрасневших глаз на Хуа Чена. А тому впервые нечего сказать. Слова утешения не прольются из горла, даже если бы его вскрыли сейчас Эмином, а именно это королю демонов и хочется сделать, когда он смотрит на своего разбитого… своего… Они оба знают, что произошло. Они знают друг друга слишком хорошо. И, как оказалось, всё равно недостаточно. У Се Ляня тоже нет слов что-либо сказать. Он разбит горем, разбит стыдом, сожалением. Он зол и на себя, и на Хуа Чена, и на судьбу, и на то, что сердце не смогло дать ему простого ответа и простого счастья. Он не может поднять взгляд и посмотреть в глаза самого близкого существа, чтобы увидеть там немой вопрос: «Почему?». Это его добьёт. Этот взгляд и так достаточно сильно жжёт его лицо, чтобы ещё и встречаться с ним глазами. Он уходит. Оставляет на столе кольцо на цепочке, которое не снимал восемь сотен лет. Они не видятся ещё восемь десятков. Приходит современный мир. Наследный принц остаётся последним живым божеством на земле.***
Се Лянь поднимается по мраморной лестнице галереи и входит в зал, который полностью посвящен выставке одного художника, и почти сразу начинает краснеть. За сотни лет своей жизни он так и не разучился смущаться от такого внимания к своей персоне, от такого чрезмерного, по его мнению, обожания. Каждая картина была посвящена ему. Это не было похоже на статуи и картины, которые он видел в пещере десяти тысяч богов. Те были преисполнены святого религиозного поклонения, благоговения, эти же… Они были выполнены совсем не по канонам иконописи: мазки смазанные, цвета мягкие, свет на них в основном спокойный, порою даже интимный. На некоторых картинах нельзя было увидеть лица, позы всегда простые и расслабленные, сюжеты повседневные. Се Лянь начал обходить зал и медленно наблюдал самого себя чужими глазами в течение всего восьмисотлетнего сосуществования с Хуа Чэном. Менялись столетия и вместе с ними менялся стиль, подстраиваясь под то время, в эпоху которого жил персонаж картин. Зритель, не знавший ситуации, просто наблюдал как один и тот же человек, не старея и не меняясь, проходит сквозь века, живёт обычной жизнью и продолжает излучать свет даже на тех картинах, где, казалось, сюжет совсем не радостный: войны и эпидемии, бедность и депрессии. История не всегда была к ним добра. Даже боги и демоны не в силах избежать ущерба от человеческих и природных явлений. Но они всё переживали с могуществом, которые преподнесла им судьба, и любовью, которую они дарили друг другу. Хотя на всех картинах был изображён только Се Лянь, на каждой ощущалось присутствие второго человека: кружка на столе; небрежно кинутый на постель пиджак; взгляд, направленный на смотрящего с такой любовью, что она чувствовалась невооруженным взглядом. Хуа Чэн не скрывал в этой летописи ни положительных, ни отрицательных сторон, на некоторые ситуации прошлого Се Лянь даже взглянул по другому, будто наконец-то он смог нормально поговорить со своим супругом за долгие годы, понять, что тот думал и чувствовал всё это время. У Се Ляня комок встал в горле, потому что на каждой картине обнажалась не только его бытовая жизнь, но и душа того, кто рисовал, обнажалась намного сильнее, будто буквально вскрывая грудную клетку. Каждая картина кричала ему: «Я скучаю по тебе. Я скучаю по тебе! Я скучаю…» — Ну… и как тебе? — слышит он, когда всё-таки протаскивает себя через весь зал и утыкается истощённым от обилия эмоций взглядом в последнюю картину. На ней он в баре конца тридцатых годов. Стоит, облокотившись о стойку, в простой, но изысканной одежде, причёской, которую он тогда носил: короткой, но со спадающими на лицо прядями, которые небрежно убирал под белую шляпу. Улыбается, глядя прямо на зрителя, мягко, нежно, но будто прощаясь. Вокруг него всё пестрит и изобилует яркими цветами. Вокруг веселье и настроение того времени: великой депрессии и великих предчувствий приближающейся катастрофы. Вокруг главного персонажа всё истерично-резкое, как предсмертный крик. Юноша на картине смотрит с извиняющейся улыбкой, будто готовится уйти. Се Лянь помнит этот вечер. Помнит, что случилось на следующий день. Он оборачивается и впервые за восемьдесят лет смотрит на художника этих картин. В уголке каждой картины стоит кривая подпись. Такая же кривая, как ухмылка, которая сейчас застыла на остром лице. Внешне Хуа Чэн тоже нисколько не изменился, остался верен своему стилю: немного эпатажен, но, как всегда, притягателен и элегантен. И только взгляд на уверенном и надменном лице был… — Это… это ужасно, Сань Лан, — говорит принц одними губами и улыбка его собеседника застывает маской. Се Лянь оборачивается снова на последнюю картину и вглядывается в лицо юноши, который смотрит на него в ответ понимающе, будто поддерживает. — Столько лет… Ты рисовал это восемьдесят лет… и за всё это время…- Се Лянь сглатывает комок в горле, потому что голос слишком сильно дрожит.- За всё это время… ты не научился смотреть больше ни на что, кроме меня? Неужели ты так и не понял… — Что? — оборвали его резко и Се Лянь запнулся. Хуа Чен никогда не перебивал его. Всегда ловил каждое слово и выслушивал до конца, а потому он удивлённо оборачивается и видит в глазах своего вечного супруга ничем не сдерживаемую боль.- Что я больше не имею права любить того, чьё сердце принадлежит другому? Не имею права помнить всё, что было между нами и отречься, как ты отрёкся от кольца, которое мне оставил? Что я действительно всегда был недостойным тебя и тебе понадобилось восемь сотен лет, чтобы наконец-то мне это сказать?! — Сань Лань…- принц делает шаг вперёд, протягивая руки, желая разжать крепко сжатые в кулаки пальцы и переплести умиротворяюще со своими. Его мужа всегда это успокаивало, но сейчас от него отшатываются. Се Лянь никогда ещё не видел его таким: побитым зверем, который боится теперь любого приближения в свою сторону. Не его Сань Лан. За восемь часов у наследного принца получилось то, о чем когда-то мечтала поднебесная и все недоброжелатели Собирателя цветов под кровавым дождём: разбил его броню на мелкие осколки. Так же, как когда-то он смог сделать с… Пока Се Лянь стоит в растерянности, еле сдерживая слёзы жалости и сожаления, Хуа Чен берёт себя в руки. Он даже не повышал голос, поэтому люди, собравшиеся в выставочном зале, не заметили этой вспышки эмоций. «Как всегда безупречен», -думает даже с какой-то иронией Се Лянь и снова со вздохом отводит глаза на картину. Встречаться взглядом с самим собой легче, чем с человеком напротив, который не может оторвать от него глаз даже спустя столько лет и после того, как он… — Дело… Дело не в этом, Сань Лан, — он почти произносит «мой дорогой Сань Лань », но вовремя одергивает себя.- Твои картины прекрасны, как всегда. Ты невероятный. И ты достоин… Ты достоин всего на свете. Но это… это неправильно. Нельзя провести всю жизнь «поклоняясь» лишь одному человеку. — Кто сказал? — спрашивает Хуа Чен и в голосе его холод. «Там где начинается преклонение заканчивается любовь», — слышит Се Лянь эхом голос небесного владыки и выдыхает. Ему каждый день думается, что скорбь должна становиться дальше, но она не становится. А он так устал скорбеть. Устал от одиночества. — Я знаю, ты всегда был… «моим самым преданным верующим»,- сейчас эта фраза казалось не эпитафией их любви, а глупой насмешкой.- Наверное, именно из-за тебя я всё ещё… Всё ещё не присоединился к остальным небожителям. Не стал воспоминанием, не исчез, как все остальные. Но это… Он должен собраться. Он должен донести до Хуа Чэна то, зачем он всё-таки пришел сегодня в этот зал, чтобы спустя восемьдесят лет разлуки снова встретиться. Тот должен его понять, а потому это нужно сказать прямо. Се Лянь поднимает глаза. — Это не жизнь. Слова падают между ними цементной плитой. Грузом всех прожитых вместе и порознь лет. Наследный принц королевства Сянь Ле не старился физически, его тело оставалось всё таким же молодым и здоровым, как и в первый день вознесения. Но никакое чудо вечной жизни не может спасти от того, как старится сердце, изнашивается от потерь близких людей, монотонности дней и отчаяния бесконечных размышлений, когда остаёшься один на один с собой и своим прошлым. Даже самые могущественные боги скорее вынесут на своих плечах огромные статуи и пагоды, чем вес из чувства вины, одиночества и скорби. — Ты пришёл сюда…- наконец-то говорит Хуа Чен и голос его только чудом остаётся спокойным, — Ты пришёл, чтобы я тебя… освободил? — он наконец-то подбирает слово. Лицо его на секунду снова искривляется привычной насмешливой улыбкой.- А я-то понадеялся, что ты просто соскучился по своему мужу, гэгэ. — Я скучал по тебе, Сань Лан. Не нужно превращать нашу встречу в фарс, — отвечает устало принц и вздыхает с тяжёлым сердцем.- Я знаю, что о таком сложно просить… Врагов убивать легко. Не то, что тех, кого любишь. — Это правда, — усмехается Хуа Чен, поджимая губы и снова сжимая кулаки.- Нужно… слишком сильно любить. — Я…- Се Лянь улыбается. Совсем как на последней картине.- Я бы ушёл счастливым… Зная, что ты действительно любил меня так сильно. Ведь Хуа Чэн оставался жить в этом мире для того, чтобы Се Лянь был счастлив, не так ли? Тишина понимания сказанных слов пронзает обоих. Получалось, что если Се Лянь получит, то за чем пришел, то и душа Хуа Чена сможет обрести покой. — Мне… мне стоило догадаться, — произносит король демонов и в голосе ничем не прикрытая горечь. Се Лянь думает, что за эти несколько минут их встречи его супруг позволяет показать больше эмоций, чем за всё их совместное проживание, — Значит… все эти столетия… ты не был… Ты был хоть немного счастлив со мной? Се Ляня накрывает волной эмоций, которая подталкивает его вперёд и он всё-таки берет своего возлюбленного за руки. Крепко, со всем сердцем сжимает его пальцы. — Конечно…- шепчет он и пытается не плакать.- Сань Лан… Я был счастлив с тобой все эти годы. Ты подарил мне столько добра, что я и за ещё одну вечность не смог бы отплатить тебе и половины. Он поднимает одну руку и ласково проводит по щеке своего Сань Лана. Какая-то степенная дамочка, проходившая мимо, недоуменно от них отшатывается. Хуа Чен жмурится, будто пытаясь себя пересилить, но его лицо всё равно преданно прижимается к ладони своего бога. Се Ляню кажется, что его сердце не способно разбиться ещё сильнее от этого зрелища. Много лет назад, когда он лежал на плече у своего мужа, а тот гладил его по волосам, успокаивая после утраты Фэнь Синя и Му Цина, Се Лянь спросил его, знает ли тот, куда отправляются боги, после того, как умирают. Наверняка когда-то этот вопрос мучил Циньсюаня, который утратил брата. Попадают ли боги туда же, куда и обычные смертные? Смогут ли они когда-нибудь снова встретиться? Куда уходил сам Хуа Чэн, когда рассыпался в руках у Се Ляня серебристыми бабочками? Хуа Чэн ответил тогда, что не знает, есть ли для богов какое-то продолжение после их смерти и забвения, но там, где бывал он сам, он не видел, к счастью, ещё ни одного божества. Интересно, счастлив ли он думать так теперь? — Мне страшно…- произносит Хуа Чэн, который стоит перед ним сейчас, и они соприкасаются лбами. Это прикосновение для них становится интимнее сотен тысяч поцелуев и многочисленных ночей, которые они провели вместе. Се Лянь легонько касается его носа своим. — Я… устал. Он не знает, что ждёт его там, куда уходят все боги, но он устал от одиночества и скорби. Даже если он больше не увидит всех своих друзей, не увидит… Его. Он готов рискнуть. Ведь больше ему ничего не осталось. — Сделай мне… последний подарок, Сань Лан, — просит он и понимает, как это жестоко, но всё равно просит. Он действительно очень устал. Тишина между ними стоит долго. Если бы Хуа Чэн ещё мог дышать, то Се Лянь бы вслушивался в каждый вздох. Если бы его сердце могло биться, то принц бы накрыл рукой его грудь, чтобы почувствовать и уберечь каждый тревожный толчок. Он правда скучал по нему. Он правда его любил. — Вашему высочеству не нужно просить ни о чём, — наконец произносит Хуа Чэн и Се Лянь с надеждой смотрит на него, но по взгляду того невозможно ничего прочесть. — Я сделаю для тебя всё, что угодно. Ты… не знаешь, возможно. Мне бы хотелось провести ещё одну вечность с тобой, чтобы рассказать… Что я действительно видел. Что я делал. Я всегда смотрел на тебя и видел почти весь твой жизненный путь, это правда. Но у меня был и свой. Я могу ещё столько рассказать тебе. Даже за эти несколько лет, что мы не виделись было… Было столько всего. Не всё моё время ушло на картины. Не всё, что я делал было слепым поклонением. — Тогда значит…- слабо улыбается Се Лянь и поглаживает ту руку Хуа Чэна, которую ещё сжимает в своей, — значит тебе ещё останется ради чего жить, если я уйду? Краешек губ Хуа Чена слабо дёргается. — Это значит… что я давно уже не просто твой верующий. Се Лянь выдыхает с облегчением. — Я знаю. Я рад этому, Сань Лан. Я действительно рад. Ты провёл так много времени, что мы были вместе, выслушивая меня. Я… с радостью послушал бы тебя в ответ… Но… — Но ты торопишься, — улыбается Хуа Чен. Они стоят друг напротив друга, вглядываясь как в последний раз. — Ты найдёшь меня? Там куда я отправлюсь? — Обязательно. Я же сказал… я сделаю для тебя что угодно.***
Никто так и не понял, что произошло в тот день, но большинство сошлось во мнении, что это был какой-то очень дорогой и странный перфоманс. В зале стояли двое мужчин. Слишком уж близко друг к другу, слишком интимно. Тот, что был в простых белых одеждах в какой-то момент просто исчез. Оптическая иллюзия, не иначе, может его и не было изначально: какой-то трюк с зеркалом или подставной куклой. Человек в чёрных и красных одеждах, (как потом выяснилось, один из организаторов выставки и автор той, на которой и случился перфоманс) стоял ещё несколько секунд в одиночестве, прежде чем поднять голову к потолку и через мгновение его окружили бабочки, которых он, видимо, до этого прятал в своих одеждах, и тоже пропал из выставочного зала. Присутствующие были поражены. Представление вышло удивительно зрелищное и наверняка необычайно дорогое. Чересчур пафосное по мнению многих критиков. Непонятно, зачем его было выполнять не в самый многолюдный день, без расчёта на большую публику и резонанс. Впрочем, у творцов свои причуды. Одна особо впечатлительная девушка потом написала в соц-сетях, что готова поклясться, будто видела у владельца выставки слёзы в глазах, а когда он поднял лицо вверх, то улыбнулся и она смогла прочитать по губам: «Прощай, любовь моя». Но у этой версии в интернете собралось не очень много поклонников. Мало ли, что там мерещится романтичным юным особам.