proprium

Ни Лютик, ни Геральт толком не понимают, как к этому пришли. Да и есть ли смысл раздумывать? Это случается через месяц или около после того, как менестрель рассказал о себе мужчине. Впервые раскрыл своё прошлое. Возможно, в крови играет выпитый эль, хоть и пили не так много, а может, так и должно быть. Этого они оба понять не могут, впрочем, и не пытаются. Лютик первое время даже чурался любого проявления дружбы — а дружбы ли? — от ведьмака, думая, что это какое-то заклятье. Никогда раньше мужчина не позволял ему сидеть на Плотве почти постоянно, не давал долго бренчать на лютне и болтать и, конечно, никогда раньше не отвечал чем-то более, нежели односложным. Однако юноша быстро понял, что это всё тот же Геральт. Виконт достаточно долго привыкал к тому, что Геральт иногда называл его Юлианом. Первые разы юноша чувствовал, как глотку сдавливает липкий страх от одного только имени, но ведьмак был достаточно терпелив. Теперь, если барду снились кошмары, он неизменно просыпался от голоса Белого Волка, что буквально вытаскивал его из фантомного прошлого. И ни один из них не заметил, когда это перешло в то, что менестрель просто стал спать в кольце сильных рук. И что ужасные сны почти прекратились. Лютик точно не скажет, почему в один из дней просто прижался своими губами к губам ведьмака, наплевав на привкус какого-то эликсира и на ужасный запах от мужчины. Геральт тогда ушёл на заказ на какую-то тварь — её название бард даже не запомнил — и пропал на несколько дней. Конечно же, юношу он с собой не брал. И Юлиан места себе не находил, волнуясь за ведьмака. И Геральт никогда не ответит, почему не оттолкнул стройное тело, а лишь прижал его крепче к жёстким доспехам, жадно сминая чужие губы. А сейчас ведьмак смотрит на парня, распластавшегося под ним и понимает, почему сделал это. Потому что Лютик — его. Собственный. И кровоподтёки — бард потом точно будет ворчать, Геральт, почему-то, уверен — на светлой коже плеч только доказывают это. Лютик в ответ бесстыдно и ошалело пялится на сильное тело блестящими в полутьме голубыми глазами, тяжело и с хрипами дышит, то и дело облизывая пересыхающие губы, что уже зацелованы-закусаны Белым Волком. И противиться даже не думает, полностью отдаваясь во власть старшего. Боится ли он после того, что пережил? Чёрт возьми, да. Но боится ровно настолько же, насколько хочет. И понимает, что Геральт не сделает ему плохо. Да и к тому же Ведьмак позволяет Юлиану тонкими музыкальными пальцами оглаживать крепкие мышцы, и, кажется, бард уже от этого кончить готов, так и не прикасаясь к себе. И он прекрасно видит, что Геральту нравится, когда слегка шершавые мозоли от струн на этих самых пальцах немного щекочут грубую шрамированную кожу, словно касаясь самих нервов. Лютик дышит терпким запахом мужчины и надышаться не может. И ему совсем необязательно знать, что Геральту так же срывает тормоза от запаха Юлиана. И от его стонов, конечно. Они в разы лучше болтовни менестреля и даже звучнее его баллад. И голос его ничуть не хочется сравнить с пирогом без начинки вновь. Лютик охает, когда ощущает пальцы любовника меж ягодиц, а вместе с ними и прохладное масло, которого Геральт не жалеет, растирая по сжатым мышцам, потому что задерживаться не желает. Быстрее растянет — быстрее они оба получат желаемое. Сдавленное «Чёрт» из уст менестреля не даёт понять, хорошо ему или, напротив, плохо, и ведьмак замирает, позволяя нижнему привыкнуть. И лишь то, как юноша дёргает стройными бёдрами, показывает, что тому вовсе не больно. Геральт не думает, сколько мужчин делали то же самое до него. Вряд ли Лютик так же вёл себя с ними, так же искренне заглядывал в нечеловеческие глаза, словно спрашивая, всё ли делает правильно. Одно дело — трахать женщину, а другое — когда трахать будут тебя, да ещё и не вжимая лицом в подушку или пол и не заламывая руки, как до этого. Юлиан начинает поскуливать — стонами это не назвать — и ёрзать на и так смятых простынях, когда в нём уже четыре пальца — хочет больше. Ведьмак прекрасно это понимает, но не торопится, двигая рукой плавно и размеренно, словно издеваясь. Лютик что-то бормочет себе под нос — всё равно болтает, зараза — и пытается отстранить от себя уже надоевшую руку, но Геральт только прижимает парня своим телом, не давая ёрзать и лезть. Ведьмаку слишком нравится, как его Лютик разочарованно то ли стонет, то ли хнычет, вновь пытаясь дёрнуть бёдрами. Вытаскивает он влажные пальцы только тогда, когда считает нужным, обтирая остатки масла об уже колом стоящий член. Удивительно, как ещё продержался и просто не вытрахал парня — впрочем, второй бы и не был особо против, кажется. Бард раскрывает сухие от разгорячённого частого дыхания губы в немом стоне, когда чувствует, как Геральт погружается в него одним толчком, охая, ведь…он большой. Больше, чем, кажется, Лютик вообще когда-либо ощущал. Парень цепляется за широкие плечи, отвечая на пока что медленные толчки стонами, жмурясь от наслаждения, разливающегося по телу, прогибаясь в спине и силясь податься навстречу, заставить Геральта быть ещё глубже. И плевать на укусы, что оставляет ведьмак… Лютик утыкается носом куда-то в шею мужчины, постанывая в неё, скрестив ноги на бёдрах верхнего, лишь бы быть ближе. Член менестреля зажат между телами, пачкает вязкой смазкой их обоих, но, чёрт, им так хорошо, что на такую мелочь плевать. Всё равно они все будут грязные и потные, там уже не станут разбираться, где чьё. Юлиан впервые так громко и бурно кончает, прижимаясь к сильному горячему телу, сжимаясь так, что даже Геральт издаёт какой-то полузадушенный то ли рык, то ли стон, останавливаясь, иначе боится повредить юношу. Лютик тянет ведьмака к себе, сжимает длинные волосы, слепо тыкаясь губами ему куда-то в скулу, явно не будучи довольным тем, что промахнулся, пытаясь вновь и вновь, пока не находит губы старшего, принимаясь самостоятельно двигаться, подрагивая от удовольствия. Геральт не терпит долго, прижимает юношу к себе, буквально втрахивая в дешёвую старую кровать, кончая глубоко внутрь Юлиана, словно помечая даже так. Бард, судя по всему, либо не против, либо просто не понял, что произошло. И Лютик так и не отлипает от Белого Волка ни в кадке с водой, ни в очищенной кровати, засыпая почти сразу, как касается головой подушки, не ощущая тяжести руки Геральта, что собственнически притягивает к себе своего Юлиана.