Ничего нового

Как к этому пришло? Спросите что-нибудь полегче. О смысле жизни, например. Тут я могу основательно подгрузить ваш мозг туевой кучей мало информационных теорий. Но не спрашивайте меня, почему я сижу на ЕГО кухне, завернувшись в ЕГО банный халат и жду, пока этот дьявольски красивый мужчина сварит моей сонной персоне чашечку кофе. Что у меня сегодня внутри? Сложно сказать. Я давно перестал понимать, что на самом деле хочу и чувствую. Прошло без малого двенадцать месяцев со дня смерти Алекса, а я все так же лелею внутри эту глупую болезненную привязанность, прекрасно зная, что никуда кроме могилы она меня привести не способна. Но есть какое-то особенное извращенное удовольствие в этих самоистязаниях. Фантазиях о том, как все могло сложиться, если бы не эта чёртова авария. Это не депрессия даже, наоборот, все эмоция как никогда яркие. Я способен испытывать радость, интерес, счастье. Я искренне наслаждаюсь едой, сексом, прогулками в парках, но где-то на грани сознания есть граница за которой находится манящая бархатная чернота. Она обещает нет, не счастье, а банальный покой, забвение. — Снова строчишь, писатель, — раздался над самым ухом приятный и капельку насмешливый голос. Полностью погрузившийся в заполнение очередной страницы дневника молодой человек крупно вздрогнул, едва не съездив затылком по чужому лицу. — Люц, не подкрадывайся так, — недовольно проворчал он, вполне охотно при этом склоняя голову вбок и оголяя шею для лёгких поцелуев. — Однажды я сломаю тебе нос, и это будет полностью твоя вина. — Вредный мыш, — рассмеялся мужчина, пододвигая ближе к любовнику чашку свежесваренного кофе. Откровенно говоря, от кофе в этом царстве молока и сливок было одно название, но Люциус просто принимал заскоки своего сожителя как должное, не пытаясь навязать ему свою точку зрения. Вернувшись к разделочному столу, мужчина взял свою чашку с крепким черным кофе без молока и сахара, оперевшись бёдрами о столешницу, сделал небольшой глоток. Мирай ощущал на себе его мягко скользящий по коже взгляд, сосредоточиться под которым совершенно не получалось. Люц никогда не отвлекал его намеренно от дел словами или действиями, не навязывается, но одного взгляда этих мягких светлых, как у мадшего брата, глаз хватало, чтобы напрочь застопорить любую деятельность. Тяжело вздохнув, парень поставил точку и отложил ручку в сторону. Закрыл твёрдый переплет и откинулся на спинку стула, подтягивая острую коленку к груди. — Ну что? — Хотел спросить, какие у тебя планы на день, — словно не он только что нагло прожигал взглядом, мешая сосредоточиться, пожал плечами мужчина. — Да никаких особо, — рассеянно взлохматил и без того растрепанные и мало уже напоминающие строгое каре волосы парень, хмурясь и припоминая свое расписание, — магистратура плоха объемом макулатуры, но чертовски хороша количеством свободного времени. А что ты хотел? — Устроить марафон какого-нибудь сериала, или может сходить вместе куда-нибудь? Не припомню уже, когда мы проводили день вдвоем. — Ну-у-у-у, почему бы и нет. Расскажешь мне, как дела на работе, а то уже даже я заметил, что в последнее время тебя что-то изнутри выедает. — Даже ты заметил? Неужели мои горестные стенания донеслись даже под твой курган из книг? — шутливо поддел его Люциус, допивая свою порцию и отставляя чашку в раковину. — Пей, а то льдом покроется. Фыркнув, Мирай подгреб к себе свою порцию и довольно постанывая намертво присосался к чашке. — Еще один такой звук, и я разложу тебя прямо на бумажках. И не ной потом, — предупредили его спустя где-то минуту. — Если уже забыл, у меня месяц не было нормального секса. Взаимная дрочка не считается. Скосив в сторону мужчины хитро поблескивающие карие глаза, парень в несколько больших глотков допил остаток, оставил чашку и намеренно издал глубокий горловой стон. Встретив гневный взгляд потемневших почти до синевы глаз, провокационно улыбнулся, проводя рукой по шее и сдвигая в сторону край халата. Минута-две и он уже распластан на деревянной столешнице, ручка неприятно упирается под лопатку, но парню совершенно плевать на эту маленькую неприятность, пока можно бесстыдно притираться к горячему твердому телу, таять от обманчиво ласковых прикосновений и не отрываясь смотреть глаза в глаза, теряясь между реальностью и собственными фантазиями. Махровый пояс летит на пол следом за майкой, полы халата разлетаются в стороны, оставляя абсолютно нагое тело, тонкие ноги скрещиваются на пояснице. И в одно мгновение все разлетается осколками стекла, прерываемое звонкой мелодией входящего звонка. Люциус без слов и больше не глядя ему в глаза уходит вглубь квартиры отвечать, а Мирай тратит чертову тучу времени, до крови кусая губы и пытаясь отдышаться. Он сползает на пол, запахивается и снова садиться. Утренняя нега оказывается безнадежно похоронена под гранитной плитой суровой реальности. Парень вновь открывает дневник, подрагивающими пальцами снимает колпачок с ручки. Наверное это звучит ужасно, но я искренне желаю ей смерти. Той женщине, к которой Люциус раз за разом срывается по первому зову. К этой давно и крепко замужней и счастливой в браке дряни, обзаведшейся собственной комнатной собачкой и пользующейся этим напропалую. Интересно, она видит, как он влюблён? Наверное видит, это вообще сложно не заметить, учитывая его поведение. Хотя чем я сам лучше? Цепляюсь за него, как за последнюю ниточку, одергиваю себя, чтобы не называть чужим именем. И все равно чертовски обидно. Я не видел ее ни разу, хотя иногда почти до зуда в груди интересно, что такое это Элен. Красивая? Умная? Харизматичная? Что он такого в ней нашёл, что готов бросить все на свете и бежать к ней сломя голову даже теперь, без малейшего шанса на взаимность. Бедный Люц, одинокий страдающий герой. Но это во мне говорит скорее обида. На самом деле я не считаю его слабым, только моральным мазохистом. Кажется он чувствует ответственность за меня перед Алексом. Как будто он виноват в смерти брата. И в том, что из далёкого приятельства наше общение превратилось в такое кривое подобие отношений. Я вижу в нем Алекса, мне от этого легче. Иногда. Он, кажется, испытывает больную привязанность к любовнику своего мёртвого брата, по-своему переживает за мое психическое здоровье. Мечась между мной и Элен. А еще мы оба ищем тепла и понимания. Темный угол, где можно скулить и зализывать раны. Мирай вновь погружается в ровные строки. Он случайно или намеренно пропускает момент возвращения Люциуса, никак не реагирует на тихие слова. Немного постояв в дверном проеме, мужчина уходит. Через некоторое время хлопает входная дверь и щелкает замок. Еще спустя полчаса парень отодвигает тетрадь, заполненную каллиграфически ровными буквами — это его личный способ медитации, и встаёт, с хрустом разминая затекшие мышцы. Не выдерживает давления тишины и собственных мыслей. Оставив тетрадь и пустую чашку уходит в комнату, окапываясь на широком угловом диване перед телевизором. По всем телеканалам показывают какую-то одинаково мутную ересь, поэтому спустя три круга переключений, Мирай останавливает выбор на каком-то шоу то ли о пришельцах, то ли о снежном человеке и, создав фоновый шум, с головой уходит в очередной блок научных текстов, медленно вычитывая каждый абзац и иногда делая пометки карандашом на полях. Они это уже проходили ни один раз — очередное «приедь, пожалуйста, ты мне очень нужен», сорванные планы, вина в светлых глазах. Возвращение, иногда трезвым, иногда не особо, долгие излияния о дерьмовости жизни, потом такие же долгие извинения, заверения, что это был последний раз. Ну да, последний. Ровно до следующего звонка. Мирай не уверен, нравится ли ему такая жизнь. Он мог бы уже добрый десяток раз съехать, снимать квартиру с кем-нибудь из малочисленных психически здоровых друзей. Изменить образ жизни, уехать в Нидерланды, как всегда мечтал. Но это привычное болото затягивает его. Оно удобно, понятно, в нем есть обоснованные поводы для истерик и депрессий, есть человек, так похожий на того, другого, готовый кудахтать над ним, как курица-наседка. Есть периоды затишья, когда они просто живут, вместе ходят в кино, в кафе, просыпаются вместе, ходят по магазинам. Только конечный псих мог бы назвать его нынешний образ жизни нормальным, но он такой чертовски удобный. Погруженный в свои мысли, Мирай совершенно теряется во времени. В себя приводит раздавшийся из коридора грохот рухнувшей вешалки. Вздрогнув, он только сейчас замечает наполнившие комнату вечерние сумерки. Поднимается, откладывая почти дочитанную книгу в сторону и, не зажигая свет выходит. Кажется его сожитель опять немного пьян. А впрочем, ничего нового.