Five Finger Death Punch — House of The Rising Sun
От заключённого дурно пахнет, спутанные волосы падают на лицо, но Кит его видел и не таким. — Что с воришкой сделают? Повесят или пристрелят? — Я бы койотам скормил, да за живого больше заплатят. — Сплюнув в пыль, Кит отбирает у шерифа замусоленную верёвку. — Поторопись, если хочешь дожить до виселицы. И молись, чтобы для тебя выбрали быструю казнь. — Шевелись, сказано тебе! — Шериф пихает заключённого в спину, и Кит разворачивает коня, стараясь скрыть ярость. Сейчас участь их обоих зависит от того, насколько хорошо Кит сыграет свою роль. В игре на выживание нет места жалости. Намотав верёвку на заднюю луку седла, он пускает коня крупной рысью и старается не прислушиваться к звукам позади.***
В укрытии между каменных глыб Кит разводит костёр и кипятит воду из ручья. Хрустит травой привязанный конь, щёлкают в огне сухие ветки, перекликаются койоты, только Мэтт с той поры, как Кит его отвязал и устроил на охапке сухой травы, ни звука не издал. — Не трогай! — быстро говорит Кит, когда Мэтт тянется к ране на щеке. — Я сам промою. — Злишься на себя? — Мэтт лениво поднимает ресницы; его глаза смеются, и Кит вздыхает свободнее. — Не злись. Ты же ради дела. — Какого хрена попался? — спрашивает Кит сквозь зубы и наконец садится рядом. — Пожадничал? Зазевался? Думал, не поймают? — Внимание отвлекал, — неохотно признаётся Мэтт, и Киту приходится перехватить его руку, чтобы не пытался трогать рану. — Надеюсь, она была хорошенькая. — И с хорошенькой дочкой. Прямо как… Он отворачивается, не договорив, и Кит обнимает его за плечи. — Мы её найдём. И твоего отца. А от тех, кто их похитил, я даже углей не оставлю. — Ох, детка. — Мэтт притискивает его к себе, пачкая кровью из рассаженных костяшек. — Что ты сделал с тем охотником за головами, у которого отобрал коня и одежду? — Его не найдут, — ворчит Кит и расстёгивает ремень. — Вот. Закусишь, пока шить буду. — Так справлюсь. Люблю, как ты шьёшь. Он держит слово, а Кит говорит себе, что руки не должны дрожать, иначе шрам получится больше. И делает вид, что не замечает, как у Мэтта в уголках глаз копится влага.***
— Да не найдёт нас никто. — А если… — Я услышу. — Мэтт тянет Кита за рубашку, шаловливо улыбаясь, будто не ему только что зашивали раны. — И если их будет меньше троих, добуду себе приличную одежду. — Ты не меняешься, — улыбается Кит, расстёгивая ему штаны. — Конечно, нет. — Сдёрнув ремешок с его волос, Мэтт откидывается спиной на прогретый дневным жаром камень. — Давай, расскажи, как ты по мне соскучился. Кит целует его в синяк на животе, опускает голову ниже — а дальше не говорит ни слова, но теперь Мэтту всё-таки приходится закусить ремень, чтобы не переполошить всех койотов в округе.***
— Так даже лучше. — Красуясь, Мэтт приподнимает новенькую шляпу дулом револьвера. — Скажи, что я больше нравлюсь тебе со шрамом. — Сам знаешь, я никогда не вру, — хмыкает Кит и отбирает у него свой пистолет. — Мне всё равно, со шрамом или без. — А мне — нет. — Мэтт касается щеки кончиками пальцев, и у Кита захватывает дух, такой яркой кажется его улыбка и так играют в рассветных лучах янтарные глаза. — Он напоминает о тебе. — Хорошо, если тебе так хочется, то мне нравится твой шрам. — Кит притягивает к губам его руку, целует каждый палец, и Мэтт хитро щурится, поворачивает коня ещё ближе, чтобы коснуться коленом его колена. — Но лучше пусть у тебя не появится новых.***
Ближе к землям индейцев Мэтт меняет кожаную куртку и шляпу на украденное в деревне платье и распускает по плечам светлые волосы. — И что я людям скажу? — смеётся Кит, но в животе уже теплеет, а Мэтт ловко запрыгивает на седло впереди него и устраивается боком. — Что украл самую красивую девицу, — шепчет Мэтт ему в губы. — Плоскогрудую, но что поделать. — Зато с лица хороша, — подыгрывает Кит. Помрачнев, Мэтт зачёсывает волосы на левую щёку, но Кит сдвигает их и прижимается губами к шраму. — Сам сказал, тебе так больше нравится. — Ты не согласился. — Дурак, — шепчет Кит, теснее прижимая его к себе на гарцующем коне, — конечно, согласился.***
— А неплохо. — Мэтт разглаживает ладонью новенький, криво приклеенный к дорожному столбу плакат. — Беглый шериф и простоволосая девица, ограбившие мэра города. Мы продвигаемся по службе! — Поехали, — торопит Кит, оглядываясь назад. Платье закопано в десятке миль позади, и где-то там же заблудилась погоня, но он не любит рисковать. Может, только потому они оба ещё живы.***
— Неправильно делаешь, — терпеливо повторяет Кит, пока Мэтт пытается нашарить рыбу под камнем голыми руками. — Пугаешь только. Дай, я. — Хочу так же уметь, — подмигивает Мэтт, глядя, как Кит привязывает к длинной палке охотничий нож. — Быть настоящим индейцем и добывать рыбу копьём. — Я индеец только наполовину, — отшучивается Кит. Один точный бросок — и на солнце блестит чешуя пронзённого лосося. — Родители не успели научить меня всему, ушли на войну. — И чего же ты не умеешь, Кит Великий Охотник? — смеётся Мэтт, обнимая его. — Моё имя — Тёмная Луна, — серьёзно отвечает Кит, швырнув бьющегося лосося на берег. — Я родился в ночь затмения. Моя мать получила имя Разящая Рука, когда в своей первой битве собрала скальпов больше, чем любой из мужчин. Мой отец сражался за её племя, и с ним белые поступили так же, как с остальными сиу. Вождь дал ему имя Ставший Своим. — А я? — спрашивает Мэтт, стискивая его до боли в руках, прижимаясь грудью к груди так, чтобы казалось — на двоих одно сердце. — Какое имя ты дал бы мне, Тёмная Луна? — Какое никому назвать нельзя, — зубоскалит Кит, тиская его за зад. — Но тебе бы понравилось.***
Следы семьи Мэтта ведут дальше — туда, где не ступала нога белого человека. Где прерии всё ещё кормят своих детей, где носят другие имена и молятся другим богам. Туда, где отец Кита смог доказать, что достоин своей воинственной жены. Мэтт хотел бы думать, что тоже так сможет. — Чего остановился? — спрашивает Кит, натянув поводья. Здесь, вдали от городов, им не нужно притворяться кем-то другим, поэтому он больше не прячет волосы под шляпой, а заплетает их в косу по обычаю своего племени. — Передумал? — Нет. — Мэтт догоняет, кладёт ладонь ему на колено, и Кит с улыбкой накрывает её своей. — Но что ты скажешь своим сёстрам и братьям, когда приведёшь бледнолицего, да ещё и мужчину? — Скажу, — шепчет Кит, прижимаясь щекой к его щеке, — что если им нужен мой клинок и твоя хитрость, мы сделаем их сильнее. Что в день моей казни ты украл меня из клетки, где я сидел как дикий зверь. — Лучшая моя кража, — заверяет Мэтт. — Видел бы ты свои глаза, кто мог в тебя не влюбиться? — Скажу, — улыбаясь, продолжает Кит, — что, имей власть над именами, назвал бы тебя Шальная Пуля, потому что никогда не знаю, куда тебя занесёт. — Куда бы ни занесло, там окажешься ты. — Мэтт целует его, и на сердце становится легче.***
Проводником для них вызывается Воронье Перо — молчаливый охотник, и они едут следом бок о бок, потому что Мэтту страшно выпустить руку Кита. Во многих племенах они были гостями, во многих племенах слышали о немолодом белом мужчине и его дочери, и Мэтт всё ещё боится поверить, что удача на его стороне. Что отцу и сестре удалось бежать с освобождёнными индейцами и выжить. Что скоро он сможет их увидеть. — Не трясись, — шепчет Кит, сам белее белого, — я рядом. Мэтт крепче сжимает его пальцы и кивает. Мог бы — пустил бы коня в галоп, но ехать им до утра, а под облаками только-только заливается жёлтым полная луна, и степи не видно края.***
— Мэтт, Мэтт, — шепчет Кит, и Мэтт, открыв глаза, по привычке тянется его поцеловать, но раньше замирает в седле. Воронье Перо о чём-то неспешно беседует с местными, а к ним уже стягиваются любопытные дети — и среди них… — Кэти, — выдыхает Мэтт, торопливо спрыгивая с коня. Миг он уверен, что сестра не вспомнит его, но она кидается навстречу со всех ног и повисает у него на шее. Кит улыбается, глядя на них, и теперь очередь Мэтта делать вид, что совершенно не замечает его повлажневших глаз.***
В типи из бизоньих шкур тепло от жаровен и от их сбившегося дыхания. Теперь, когда можно не бояться погони, у них есть время распробовать вкус долгих поцелуев. — Не томи, — смеётся Мэтт, прикрывая глаза, пока Кит дурачится и вылизывает его грудь. — Я обещал сестре проснуться пораньше! — Ты и проснулся. — Кит прижимает его руки к лежанке, трётся о него теснее, и подкрашенные орлиные перья в его косе щекочут Мэтту бок. — Значит, сдержал обещание. Скрестив лодыжки у него на пояснице, Мэтт тянет его на себя. — Моя сестра неплохо управляется с томагавком в свои двенадцать, — шепчет он, — будь осторожнее, Кит Тёмная Луна. — Я смогу с ней договориться, Мэтт Блондинчик, — обещает Кит, и это снова удар ниже пояса. Как бы они ни настаивали, что Шальная Пуля подходит лучше, племя единогласно решило иначе.***
Можно привыкнуть к мокасинам и к расшитым одеждам с бахромой, к суровому быту, где больше не нужно воровать, чтобы выжить, к незнакомому языку и к жёсткой походной постели. К тому, что отец гладко бреется, а сестра лучше управляется с ножом и топором, чем с пером и бумагой. К тому, что не так уж сложно пронзить копьём неосторожного лосося, и к тому, что после у его духа следует попросить прощения. К тому, что Кит среди цветных ожерелий носит на груди прядь волос, которую Мэтт срезал для него в самую короткую летнюю ночь, и к тому, что никто не обращает внимания на их объятия и поцелуи. К тому, что былая свобода кажется рабством среди тех, кто никогда не носил оковы привычной Мэтту цивилизации. Но когда они уезжают далеко в прерии и лежат на сухой траве, тесно прижавшись друг к другу под высоким небом, Мэтт думает, что кое к чему никогда не сможет привыкнуть до конца. К чувству, что у них на двоих одно сердце.23.02.2020