Новые и старые роли

— Дин Гиор! Ворота! Дин Гиор! — надрывается Фарамант, его горло уже саднит от крика, но Дин Гиор, как обычно, всецело поглощен расчесыванием бороды. — Это невыносимо! Дин Гиор, да очнись же!.. — Ты выглядишь недовольным, — замечает тот, когда вороты наконец-то открыты. Фарамант рассерженно проходит мимо, не задерживаясь для обычного короткого разговора. — Что-то случилось? — Да, дорогой Дин Гиор, случилось то, что я прождал у ворот едва ли не в три раза больше обычного, ожидая, пока ты не обратишь на меня внимание. Сдается мне, тебе нужно прилагать… чуть больше усилий, выполняя свои обязанности. Дин Гиор кажется таким ошеломленным, что тщательно приглаженные волоски его бороды возмущенно топорщатся. — Ты пытаешься сказать, что я плохо выполняю свою роль? — переспрашивает он. — Если ты не забыл, я солдат. Единственный во всем городе, если уж на то пошло. Когда наступит война, то и посмотрим, на что я гожусь. Фарамант не отвечает — не находит слов. Он уже почти остыл и не хочет даже думать ни о какой войне, а Дин Гиор наверняка и правда хороший солдат. Но все-таки тому не помешает немного внимательности. Немного педантичности, немного... серьезности. Может быть, он извинится перед ним немного позднее, когда разберется со всеми делами. Да, Дин Гиор, должно быть, прекрасно умеет сражаться, но Фарамант надеется никогда этого не узнать. Однако он узнает. Улицы их города заполняют другие солдаты — деревянные, они не знают боли, не знают усталости, однако Дин Гиор сражается с ними наравне; точнее, совсем не наравне — он может биться один против десяти. Один против двадцати. Один против почти бесконечности, пока наконец не падает, и его тело скрывается под роем оживших деревяшек, и этого Фарамант уже не может допустить. Он подбегает и юрко протискивается между солдат — те не замечают его. Даже дуболомы не видят в нем своего врага. Фарамант хватает отброшенный в сторону меч Дин Гиора и не может его поднять. Его руки трещат, и меч выскальзывает из пальцев. Он едва не обвинил Дин Гиора в пренебрежении к долгу, а сам не может оторвать от земли его оружие. Он упирается коленом, изо всех сил напрягает слабые мускулы, и наконец ему удается сделать взмах; кончик меча опасно дрожит, и Фарамант почти уверен, что скоро покалечит себя самого. — А ну, разойдитесь! — кричит он, и дуболомы расступаются на мгновение скорее от неожиданности. — Отойдите от него! Его ладони уже совсем мокрые, и меч удерживается в них почти одной силой воли. Фарамант оборачивается через плечо, чтобы посмотреть на распростертого товарища, и видит кончик бороды, торчащий из-под груды поверженных солдат. Даже сейчас его борода выглядит гладко причесанной и шелковистой. Что, если он убит и никогда больше не сможет ее расчесать? Фарамант стискивает зубы, замахивается и опускает меч, снова и снова, видит летящие щепки, а потом что-то толкает его в грудь, и его пальцы разжимаются. Почти через минуту он уже за решеткой, и Дин Гиор — вместе с ним. Это хорошо, потому что вдвоем всегда легче, и потому, что погибших в бою не сажают в тюрьму. Фарамант наклоняется над ним, и тогда Дин Гиор открывает глаза и подмигивает. — Неплохо мне намяли ребра эти деревянные чурбаны, — вздыхает он. — Но я сделал все, что мог, можешь мне поверить. — Я верю, — в глазах у Фараманта стоят слезы. — Я все видел, но на самом деле… я никогда и не сомневался. Ты… все это время был обижен на меня? — Конечно, нет, — Дин Гиор поднимается на ноги, пробует на прочность решетку. Фарамант, наоборот, опускается на земляной пол, чтобы скрыть неожиданную слабость — его короткое и не слишком удачное сражение забрало все его силы. — Я не был обижен на тебя ни одной минуты. Просто ты ко всему относишься очень… педантично. И мне, наверное, не помешало бы этому научиться. Фарамант вздыхает и смотрит на клочок неба между прутьями. Он не сомневаются, что их найдут и освободят друзья, и ему почти не стыдно за то, что они угодили в плен — в конце концов, вдвоем не справиться с целой армией. Они и без того задали жару… вернее, Дин Гиор задал. — Ты прекрасно справился со своим долгом, — говорит он. — Лучше, может быть, справляется только наш мудрый правитель. Дин Гиор со странным интересом смотрит на его руки. Фарамант опускает взгляд — с его ладоней почти сошла кожа, так тяжело ему было удержать в них меч. — Зато ты неожиданно хорошо справился с совершенно новыми обязанностями, — продолжает Дин Гиор, усмехаясь в свою бороду, все еще великолепную. — Может быть, тебе предстоит принять звание почетного второго солдата Изумрудного города. — Фарамант так отчаянно машет головой, что Дин Гиору приходится смилостивиться: — Хорошо, обойдемся без этого назначения. Я просто рад, что ты оказался рядом... и что ты мой лучший друг. Несмотря на их незавидное положение, Фарамант улыбается почти возмутительно широко. Эта роль совсем не нова, она хорошо знакома ему, и эту роль он всегда считал куда более почетной, чем все прочие роли в мире.