***
Ерзаю на сиденье стула как чёртов неваляшка. У меня нет причин так сильно волноваться. Я дома, я дома. Самое безопасное, что могло бы со мной случиться — это возвращение сюда, разве нет? Или все-таки. Аргх, не могу ждать. Хочу побыстрее закончить с этим и уйти. Смыться отсюда, быстрыми шагами разрывая воздух. Напряжение между нами — я уже чувствую его едкий сухой привкус. Ненавижу это чувство мыльного пузыря в животе. Ненавижу, что оно появилось, когда я с тобой. Может, ты не придёшь, а я зря так вымотал себя. Чёртов трус, параноик. Я начинаю жалеть себя. Ненавижу. Делаю глубокий вдох и медленно опустошаю лёгкие. Пытаюсь думать о дыхании, перенести все мысли на его механику. Уэй. Уэй. Уэй. Произнеси свое имя, как придёшь. Сделай это для меня, пожалуйста. И, может быть, я опять тебе поверю. Если сделаешь, как я сказал, я поверю в особую связь между нами. Давай? Прокручиваю в голове нашу первую встречу. Это было так обыденно. Мы не знали друг друга, а когда познакомились, ещё не могли понять, что случится. Помню, я мало к кому прислушивался тогда. У меня было немного друзей и достаточно амбиций. Я не был уверен, но точно знал, что не хотел того, что мог бы предложить мне мир. Думаю, это была моя привилегия молодости — лететь с обрыва в надежде обрести крылья. Я стал частью твоего мира, едва осознав этот факт. Мальчик, что у себя на уме. Часть семьи. Пазл, делающий её особенной. Я мог быть собой, мог создавать, и этого было более, чем достаточно. Не временное пристанище, а дом, у подножия которого вскоре оказалась моя верность, честность и преданность — благодатная почва для чего-то великого. Вскоре я понял, что я всегда хотел быть с тобой, а ты был со всеми. Твоё сердце озаряло столько лиц, что мне иногда становилось страшно. Я не мог понять, в какой момент стал восхищенно захлебываться в своих чувствах к тебе. Случилось ли это, когда ты улыбнулся мне при очередной встрече своей особенной тёплой улыбкой, которую едва ли могут сдержать дети? Или это началось, когда ты подолгу говорил о своих мыслях, снах и переживаниях, а я мог смотреть только в твои глаза, транслировавшие все это секундами ранее? Или я просто нашёл в тебе лучшую версию себя. Мы ведь были так похожи, но в тоже время так сильно отличались. Ты был лучше, и я помню, как признавал это несколько сотен раз. Ты обладал неиссякаемым внутренним ощущением себя. Иногда мне казалось, что ты знаешь все о себе и живёшь только тем, что открываешься миру в разных формах и обличиях. Наверное, так думают ученики о своих любимых учителях, уверенные, что они дадут им все ответы. Я не мог тебя прочитать и предугадать, но я верил в тебя. В какой-то момент я осознал, что боюсь тебя. Страх этот был благоговейным и смущающим. Я чувствовал, что ты можешь меня раздавить — так сильно я стал зависим от тебя. Я самовольно сдался и желал, чтобы ты сделал то же самое, хотя всегда знал, что этого не произойдёт. Признаюсь, некоторые моменты доводили меня до эйфории, когда казалось, что это почти возможно. Однажды ты назвал меня глупым ребёнком, потрепал по голове и сказал, что я красивый. Моё сердце упало настолько низко, что я на несколько секунд перестал дышать. В такие моменты я не мог ничего. А после ещё долго переживал эти мгновения и не мог перестать упиваться плацебо. Я рисовал в голове то, что ты не мог мне дать, но никогда не переходил черту. Я не думал, как описать свои чувства к тебе, не хотел сгущать ощущения в краски. Это абстрактное отношение, что давно перестало быть просто дружбой, не могло как-то называться. Это было не важно, ведь мы едва ли могли это обсудить. Порой я замечал твой взгляд на себе и просто не мог скрыть радости. Думаю об этом сейчас и понимаю, как легко, должно быть, было меня читать. Ты сразу понял? Я на своём опыте научился жать на тормоза в самый пол. Ты не дал мне шанса избежать боли, и я всегда знал, что так будет. Однажды после концерта я обнаружил, что разбил лоб. Ты вытер стекающую струйку крови, взял меня за руку и отвёл к нашему фургону. Мы оставались в безмолвии, вымотанные после долгого буйства на сцене. Твоя рука была горячей и мокрой. Пальцы крепко держали моё запястье, и я сразу влюбился в это ощущение. Оно было новым, мне стало страшно. Петляя меж людей, фургонов, компаний, ты уверенно вёл меня за собой. Я повиновался. Выругавшись на чёртову площадку, ты отпустил мою руку, отпер дверь, и пропустил меня внутрь. Я сел на диван, поднимая пряди волос так, чтобы ты мог взглянуть. Я уже предощущал твоё лицо вблизи моего и, должно быть, чуть не умер от близости этого момента. Ты закрыл дверь и принялся перерывать полки в поисках медикаментов. Все это время я безотрывно смотрел на твои бегающие руки. Ты сел передо мной на колени, держа в одной руке бинт, а в другой какую-то склянку с прозрачной жидкостью. — Фрэнк, ты так однажды снесешь себе голову. Я прошу тебя, — ты поднял на меня глаза, и наши взгляды встретились. Твой, затуманенный и обеспокоенный, мой, должно быть, жадный и испуганный, — будь аккуратнее. Ты улыбнулся, смочил конец бинта и коснулся моего лба. Я вздрогнул, но не от боли, а жара твоих рук. Ты пробормотал извинение и принялся лёгкими похлопывающими движениями обрабатывать мой лоб. Я едва ли мог заговорить. Твоё лицо источало саму сосредоточенность, и я мог вдоволь любоваться им. Эти длинные ресницы, кончики которых слегка дрожат, чернеющие в мраке комнаты глаза, розовеющие пятна по всему лицу, мокрые волосы и маленькая родинка на остром кончике носа — все это сводило меня с ума. Так естественно, честно и прекрасно. Больше твоей красоты я обожал то, что она была скрыта от тебя. Ты едва ли подозревал, что на твоё лицо можно смотреть часами. И это меня возбуждало так сильно, что в тот момент я молился неизвестному мне богу, но не мог перестать смотреть. В какой-то момент ты посмотрел мне в глаза и тут же вернулся к делу. Что ты успел там увидеть? То, что заставило тебя отбросить все попытки сделать это снова? Не важно. Ты здесь, и я это ценю. Ты закончил, посмотрел на меня, ещё раз улыбнулся вялой улыбкой, и я осознал всю вселенскую усталость в твоём теле. Ты положил ладони на мои плечи, чтобы подняться с колен, а я, дурак, не смог сдержать себя и поддался вперёд, крепко обнимая твою голову, прижимая к своей груди. Ты пошатнулся, но не отстранился. Позволил мне обнимать себя и через мгновение обнял в ответ. От меня пахло спиртом, и я это озвучил. Моё сердце кольнуло, и я упал на кровать. Ты засмеялся, и принялся убирать вещи на место. В тот момент я испытал великое счастье и не знал, как его выразить. Стоит ли такое выражать, говорить о нем? Чувствуешь ли ты то же самое, хотя бы чуть-чуть? Важно ли это сейчас? Великое Вселенское Счастье.***
Я сидел в кресле, в тёмной комнате для четверых. Один, наедине с гигантским бластом прошлого, что сорвался с петель и давил на меня всей своей силой с мощью гневного бессердечия за то, что я так усердно пытался его похоронить. Я осознал, что чем больше я пытался, все это время стараясь избежать боли, тем больнее мне было сейчас переживать все это снова, как в первый раз. Мне помогли однажды, и вот я тонул опять в этой чёрной раковине, чей слив тянулся в прошлое. Я вздрогнул от приближающихся шагов. Едва я успел что-то ещё подумать, как в дверь постучали. Я встал, снова сел, оцепененный осознанием происходящего. Сейчас может зайти он. Я снова его увижу? Дверь медленно открылась, я не чувствовал в себе силы поднять глаза. Простил ли я? Хотел ли? — Фрэнки, я скучал.