С такими друзьями

— Слышал, что произошло с тобой недавно, — как бы между делом сказал Николай Петрович, когда они сидели в кафетерии.       Вообще-то, последствия этого можно и увидеть прекрасно, у Серёги до сих пор синяк на лбу, сейчас желтовато-зелёный, а через пару дней исчезнет совсем. — Как ты?       Как? Да ему бы перерыв взять, подумать над этим, в общем, но не сейчас, не когда они над очередным делом работают — любые их беды кажутся незначительными, несопоставимыми, ничтожными по сравнению с бедами других людей, которым они перед богом и конституцией поклялись помогать. — Жить буду.       Будет, но чуточку хуже, чем прежде. Самую малость.       В первый раз, когда человек, которого он считал другом, предал, было очень больно, как от ранения и от разбитого сердца, как от ночного кошмара, что снится уже не первый десяток лет, как от осознания того, что дома не с чем попить чай после позднего возвращения, как… Бесконечно долго можно перечислять - боли в жизни оперов предостаточно. — Собраться надо, на дачу махнуть, — словно прочитал его мысли старший коллега, — летом. Вымолить у Гали уж как-нибудь. — Ага. За преданность ультимативную.       Забавное слово — преданность. Прилагательное из него ещё интереснее: преданный. Сергей Майский — преданный друг. Утверждение верно в обоих смыслах слова.       Круглов хлопает его по плечу и поднимается с места, даёт ему возможность доесть бутерброд и подумать немного не о текущем деле.       Когда другой друг предаёт, больно не меньше. Боль от ран и ранений проходит, если нервы не были задеты. Эта боль будет всегда.       Лето или поздняя весна, без разницы. Они сидят в уютной комнате, пьют водку. В комнате — потому что снаружи дождь. Водку — потому что водку они любят. Пьют не до беспамятства, сколько бы они ни выпили, они и в жизни не смогут забыть того, что видели, некоторых вещей уже не развидеть. Им с этим жить придётся.       Пьют ровно до того момента, чтобы расслабиться. И чтобы Серёга набрался сил рассказать то, что у него на уме. То, что мучает его. — Я не могу этого понять. Не. Я много чего понять не могу, но это. Что я им сделал, чтобы меня так кидать?       Круглов смотрит на него и кивает. Казалось бы, у всех так бывает, но с Майским это происходило тревожно часто. — Служили вместе, хорошо же все было, хотя время было ужасное. Мы горой друг за друга были. Я их прикрывал, а они — меня.       Серёга заправляет прядь длинных волос за ухо и грустно закусывает радостно хрустящим огурцом. — Почему они решили, что могут так со мной поступать? А, Коль? Почему? Может, со мной что-то не так?       Что же с Майским действительно не так? Подумаешь, любит человек работу больше жизни. Каждому страждущему помочь готов. А на себя ему плевать. Впрочем, им в ФЭС там всем не до себя. — Да всё с тобой так. Это они друзья паршивые. — Коль?       Когда пьёшь столько, сколько пьют они, классические вопросы уже не задаются. Итак ясно, что они друг друга уважают. И гордятся друг другом. — А, Коль, ты ведь не кинешь меня, если я вдруг из ФЭС уйду? — Но ты же не уйдёшь?       Майский Сергей Михайлович смотрит на него так, как смотрел когда-то маленький Серёжа Майский, верящий в истинную дружбу. Как смотрел Серёга Майский в глаза своим сослуживцам ночью у костра. С бесконечной надеждой. — По своей воле — нет. — Не кину. В любом случае не кину. Можешь всегда на меня рассчитывать.       На него. И на любого, кто работает в ФЭС. Во всяком случае, за десять лет службы в там, ещё никто не предал. Стоит ли ему готовиться к худшему? — Выкинь ты это из головы! — приказывает ему Круглов тем же тоном, которым велит не лезть под пули, — мы всегда будем с тобой, на твоей стороне.       И они оба успокаиваются. Плавно перемещаются из одной комнаты в другую, где есть диван. Майский остаётся сидеть на полу, а Николай Петрович занимает весь диван целиком. Чтобы полежать, Майский позже найдёт себе место, а пока он просто посидит рядом, подумает над своей жизнью:       Когда предают в третий раз. Это уже традиция. Тенденция. Закономерность. Это уже не смешно и не весело. Это даже не грустно. Это — никак?       Нет гнева, нет печали, есть план — выпить ещё рюмашку в одиночестве и пообещать себе больше никогда не помогать армейским товарищам. И в следующий раз всё равно помочь. Потому что не помогать он не может. — Вот поэтому я и не особо жалею, что часть моих армейских товарищей мертва, — заключил Петрович, — а с другой частью я не общаюсь из принципа. Селиванов точно так же делает. И тебе советует. — Да ладно тебе, — через какое-то время говорит Круглов, — если помогаешь, то давай без своих «неофициально». Если влипнем, то с тобой вместе. Вместе ведь веселее.       Не только веселее, но точно безопаснее. Всегда есть те, кто найдут здорового мёртвого бомжа с длинными космами. Есть те, кто позаботится о том, чтобы его не порешили в СИЗО. Есть те, кто после с ним выпьет и скажет то, что он хочет слышать: это не он такой наивный, это его бывшие друзья такие скоты.       И он успокоится. Займётся работой и будет ждать покорно следующего раза. — Не, Серёга, в следующий раз, когда очередной товарищ тебе позвонит, ты мне говори сразу, лады?       Серёга не отвечает. Не хочет. Вроде как обиделся. Не столько на Круглова, сколько на себя — нельзя же дослужиться до майора и быть таким… ребёнком! — Мы, ФЭС, как бы грустно это ни было, единственные твои друзья, — твёрдо сказал до сих пор не пьяный Круглов. — Не друзья, — отозвался Майский, а Николай Петрович даже гневно отреагировать не успел, — семья.