ирисы и орхидеи

Бакугоу курит, матерится, заливает и без того бушующее пламя внутри спиртом и мысленно проклинает день, когда встретил светловолосую сучку. Мутновато-серые глаза, как назло, преследуют в коридорах, снятся в кошмарах, мерещатся во всех отражающих поверхностях и сводят с ума, лукаво сверкая в такт накатывающему безумию. Будто их владелец все знает. Будто, как истинный садист, поочередно вскрывает все слабости, растягивая мучения перед последним ударом. Кацуки Бакугоу начинает ненавидеть свою комнату в общежитии, потому что она насквозь пропахла ирисами, хотя чёртовы лепестки он убирает каждый день. Кацуки, мать его, Бакугоу начинает ненавидеть блекло-голубой, потому что со стенок ванны уже не смывается въедливый цветочный сок. *** Где-то внутри него, наверное, прямо под сердцем, цветет орхидея. Огромная, душистая, полная жизни, яркая, величественная, невероятно красивая и роскошная. У Мономы, к слову, жуткая аллергия на орхидеи и надменных, высокомерных ублюдков. Но ни от первого, ни от последнего нигде не скрыться. Кажется, каждый раз, когда Нейто напрягает взгляд и всматривается в пространство рядом с собой, воздух мерцает от блестящей тёмно-оранжевой пыльцы. Кажется, каждый гребанный раз, когда он напрягает слух, вдалеке слышны вопли шавки из 1А. Если карма действительно существует, то Монома выигрывает у этой невнимательной идиотки со счетом 1:0, потому что он пока что не сделал ничего настолько волшебно-мерзкого, чтобы чувствовать по ночам, как корни оплетают внутренние органы. *** Завалившись домой после тренировки, Бакугоу запирает дверь и блюёт ирисами в ванну с пятнами цвета ирисов с запахом ирисов. Завявшими лепестками. Всё в Мономе такое - слегка завявшее, мертвое, жухлое. И улыбка эта его психованная в сочетании с безумным взглядом - тоже какая-то неживая, ненастоящая, отцветшая. Как будто вылез из гроба только для того, чтобы его мерзкий, крысиный смех мерещился постоянно - хоть на уроках, хоть во сне. Голубой смешивается с ярко-красной кровью. Кацуки смотрит и не верит. Медленно сползает на пол и вдыхает всё такой же спертый воздух, теперь с ноткой железа. *** Чашка с полуостывшим кофе одиноко стоит у окна и ни отражает ничего, кроме лунного диска. Сегодня полнолуние, и Нейто почти на самом деле слышит, как его оборотень бродит по округе. Он далеко, и воет, но не на Луну, а создавая обманчивое впечатление, что ищет кого-то. А может Монома просто постепенно сходит с ума от того, что сердце теперь бьётся неровно, то замирая, то ускоряясь, словно орхидея пульсирует, когда он видит макушку с острыми, растрепанными во все стороны, пучками волос. Потому что очень хочется уколоться. *** На следующий, выходной день Бакугоу не выходит из комнаты. Киришима ломится в дверь, не реагируя на протесты, и выгнать его удается, только просунув в голову в проём и убедив, что он собирается заразить его простудой, если Бунтарь не отстанет. Бакугоу рисует на полу портрет кровью и лепестками. Получается очень похоже, по крайней мере ухмылка. Кацуки размазывает ее по полу, ощущая удовлетворение в перемешку с каким-то непонятным чувством вины. "Призрачный вор-или-как-там-его" - имя всплывает в уме. Не вызывает абсолютно ничего, кроме поблекшего отвращения и выдохшейся агрессии, но Кацуки вынужден признать, что ему подходит. Действительно что-то украл ведь, гад, только вот что - понять не может. *** Нейто долго смотрит на кружащуюся в воздухе пыльцу и запоздало думает, что стоило бы выцарапать ему эти горящие угли вместо глаз ещё на битве колесниц... Зеркало криво улыбается в ответ. Только смеяться не умеет и поэтому отражает горстку лепестков орхидеи, собранных вместе наподобие букета. Нейто ещё раз повторяет себе, что швырнет их на могилу Бакугоу Кацуки и смеётся вместе с зеркалом. Потому что этот придурок никогда не сделает первый шаг сам. *** Бакугоу больше не выкидывает ирисы. Он собирает их горстями и мстительно взрывает, пока кожа на ладонях не начинает гореть от боли. И, видимо, хотя нет, совершенно точно только по этой причине он не накидывается на ночного гостя, бесцеремонно влезающего в окно. Без геройского костюма он выглядит настолько непривычно, что Кацуки даже не сразу понимает, кто удостоил его своим присутствием. *** Общая гостиная 1А вечно полна раздражающих улыбающихся идиотов. Но Мономе и не нужно вламываться туда, находится там хоть секунду. Ведь для того, чтобы попасть в комнату Бакугоу, достаточно слегка задеть плечом щекастую брюнетку, проходя по общему коридору. Наконец встречается взглядом с ненавистными углями, и действительно обжигается. Даже говорить ничего не хочется - запихнуть ему в глотку этот чертов букет и языком жестов с возможным применением насилия пригласить на танец до ближайшего окна. Но он почему-то не двигается с места. Продолжает стоять неподвижно и поливать кислотой из глаз. Бледно-голубой... *** Бакугоу первым нарушает тишину. Фыркает и отворачивается, как будто ждал его прихода в назначенное время и недоволен тем, что он опоздал. Или пришел раньше. Черт бы его побрал, откуда Мономе знать, что ему там не нравится. Садится рядом и улыбается изломанно, саркастично и максимально неприветливо. Бакугоу хочется одновременно выбить ему пару зубов и плюнуть в лицо какой-нибудь фразой... А потом он понимает, что не может нарушить тишину, потому что его губы накрывают чужие. Монома не целует, а кусает, кусает, кусает, рвёт, сминает, терзает. Чтобы крикливый ублюдок понял, как это чертовски больно, когда мерзкие орхидеи пускают корни в предсердии. Тянет руки к волосам-шипам и тщетно пытается пораниться. Кацуки Бакугоу смотрит в тусклые, серые глаза, полные какого-то прогнившего отчаяния, и кусает в ответ за язык, чувствуя привкус смешивающейся крови во рту. Прощупывает ребра под одеждой, надавливая на каждый выступающий узелок побегов, обтянутый кожей. Нейто специально не отпускает его, не давая дышать, чтобы послушать хрипы в грудной клетке. Совсем как признание в любви, только не так банально. Нейто нравится. И сдвинутые от боли брови тоже нравятся. И жестковатая кожа ладоней, пахнущая жжеными ирисами. Он смеётся, держась за живот руками, потому что сучка-карма проиграла ему ещё раз.