Do I Wanna Know?

Каждое слово резало больнее самого острого ножа, как самый точный удар в сердце, как самый обидный удар в спину. Когда это все стало таким? Когда все, что было, рассыпалось, превратившись в пыль и глупые воспоминания? На самом деле Майлз не хотел и вспоминать о том, что было. Ведь он теперь — настоящая рок-звезда, у него нет времени, у него разъезды, выступления на BBC, интервью каждый третий день, его лицо на обложках, теперь плевать на старые воспоминания, нужно жить настоящим. Так он говорил себе. А потом он услышал эту песню — чертову новую песню, и все перевернулось, потеряв значение. Майлз помнил, как они сидели вместе на берегу, наблюдая за приливом, и вода поднималась и поднималась, медленно накрывая собой мокрый песок, они сидели и курили без остановки, не разговаривая — разговоры были излишни, пока не становилось совсем темно, и тогда они под светом звезд и желтых фонарей молча шли в этот проклятый маленький отель на берегу моря, в котором было так уютно и тепло, в котором на них никто не обращал внимания, в котором их никто не знал и знать не хотел. За окном свирепел ветер, ветки дерева скреблись по стеклу, но это их совсем не волновало, они скрывались от лишних взглядов, отрезанные от всего — от реальности, от мыслей, от обязательств, от проклятого внешнего мира. По утрам от Алекса так вкусно пахло — от него всегда пахло вкусно, но по утрам, пока он еще не совсем проснулся и беспомощно хлопал своими длиннющими ресницами, от него пахло просто восхитительно. Ни один запах не сравнился бы с этим ароматом, который даже описать не представлялось возможным. Сколько раз Майлз просыпался с тех пор, в первую секунду после пробуждения думая, что он все там же, в том безымянном отеле на берегу моря? Но он просыпался один, или, еще хуже — в обществе тех, с кем он не хотел просыпаться. Каждое слово резало больнее самого острого ножа, выдавливая воздух из легких. Майлзу хотелось набрать знакомый номер и спросить, что же это за песня, которая так напоминает о нем, он наяву видел эту картину — Алекс спал, напившись, развалившись на промокшем от разлитого виски темно-коричневом мягком диване. Сколько этот диван всего уже видел? Когда они вваливались в пустую квартиру вдвоем, не разбирая дороги, вцепившись друг в друга, словно в спасательный круг - от чего они хотели спастись? К черту воспоминания. Как же ему хотелось теперь самому напиться и забыться, но он знал, что не может себе этого позволить, ведь завтра — интервью, фотосессии, выступления. Зачем быть рок-звездой, если ты ни черта не можешь себе позволить? Майлз не мог забыться — он помнил все, все свои жестокие слова, те слова, которыми он так мечтал убедить себя в том, что это все ничего не значило, ведь это же правда ничего не значило, черт его побери! Они оба достаточно взрослые, чтобы отбросить в сторону глупые мальчишеские мысли и мечтания. Да, ночи сделаны для того, чтобы говорить то, в чем не можешь признаться днем — но откуда тебе-то знать о вещах, в которых не можешь признаться? Он помнил каждую из тех ночей, в которые Алекс звонил, звонил, и снова звонил, а после, шатаясь, появлялся у его дверей, смотрел на него своим умоляющим взглядом и долго молчал, каждый раз пытаясь дорваться до какой-то идиотской правды, до какого-то идиотского объяснения. Да разве он хотел знать правду? Разве он смог бы выдержать эту чертову правду? Не было никакой правды, не было ничего, что Майлз мог бы объяснить. Каждая из тех ночей заканчивалась одинаково, и Майлза потом долго не покидало чувство опустошенности и бессмысленности его существования. Неужели Алексу было еще хуже, когда по утрам он с такой легкостью выскальзывал из пропитанной табачным дымом и висящими в воздухе недосказанными словами квартиры, будто это не он приползал сюда прошлым вечером? Да что могло быть хуже этого противного чувства, когда ты сам себя обманываешь? Или они оба сами себя обманывали? Майлз конечно же получил все, что ему было нужно, только теперь он не знал уже, нужно оно ему было или нет. Каждое слово резало больнее самого острого ножа, кидаясь закопанными на самом дне души воспоминаниями — сказанными словами, прожитыми днями, долгими взглядами, мимолетными прикосновениями, украденными поцелуями. Если бы только он мог напиться — все бы стало на свои места, ведь это всего лишь песня, ведь это всего лишь дурацкая, ничего не значащая песня, наверняка выдуманная Алексом каким-нибудь солнечным утром в чертовом Лос-Анжелесе, ведь он всегда пишет песни по утрам. Майлз даже на секунду подумал, что он все это это выдумал, что песня эта совсем не об их воспоминаниях, разделенных на двоих. Он бы даже наверняка смог убедить себя в этом, но в его голове вновь и вновь раздавалась эта идиотская, пустая фраза, как самый горький упрек. «We could be together if you wanted to.» Ложь.