Нужно было начать с объятий

Жермон Ариго не имел дипломатических способностей и ненавидел ситуации, где приходилось корчить из себя Валмона, доставая из карманов то, чего нет. И Ойген знал об этом лучше всех, но — вот лучший друг называется! — был неумолим. — Нет, нет. Нет. Жермон упрямо подкрутил ус, разлил по бокалам остатки вина и зашвырнул бутылку в корзину. Сдаваться он не собирался. Ойген нужен ему на этих идиотских переговорах, и он его получит! — Послушай, ты всегда был одним из лучших — что генералом, что дипломатом, и делал своё дело не за страх, а за совесть. И я плюнул бы в глаза каждому, кто сказал бы, что ты делал это из корысти или желания продвинуться! — Бывших военных не бывает, — скучным голосом возвестил Райнштайнер. — И дипломатов тоже. Но я отошёл от дел, Герман. Я, если угодно, люблю Талиг другим способом… О, господин Ариго! — воскликнул он, и тоже рассмеялся. — Не надо вот этого пошлого смеха, хорошо? И давай начистоту… Ойген резко наклонился вперёд и вперил в Жермона взгляд. Очень отрезвляющий взгляд светлых, будто бы и не человеческих глаз. Две горькие пилюли, а не глаза, ну что за бергер! — Ты знаешь, Герман, не хуже моего, что иметь разногласия с монархом — это не есть хорошо. Это плохо. И я их имею. А они, прости за двусмысленность, имеют меня. Я фактически в ссылке в этом имении — пусть и по доброй воле, но что остается? Если мне негласно запрещено занимать видные, сколько-то значимые должности. Это опала. И вот приезжаешь ты и говоришь — эй, Ойхен, едем туда, едем сюда, нас ждут государственные дела. — Но… — Жермон был растерян. — Ведь я же сказал, что Он не против. Он сам сказал, что я могу набрать в свиту любых людей, которых пожелаю. Он знает меня много лет, знает о нашей с тобой дружбе… — Ох, Герман!.. — друг закатил глаза и изобразил на лице столь несвойственную ему иронию. — Тебе почти шестьдесят, нельзя быть таким… — Каким?! — Наивным, — то ли с горечью, то ли всё с той же иронией ответил Ойген. И Жермон со всей остротой вдруг понял, как жутко он соскучился по этому человеку. По всем его непонятным речам, понятным шуткам, по строгому взгляду и такой же улыбке. Сколько передряг они пережили вместе! — Ладно, всё… — Жермон широко улыбнулся и, встав с кресла, сгрёб Ойгена в объятия. Тот послушно подтянулся наверх и тоже обнял Жермона. Он, как и прежде, был выше, но теперь ощущался намного костлявее. Конечно! Какой аппетит в такой дыре, да без хорошей компании?.. — Если мое присутствие правда так необходимо, я поеду. — Правда?! — Жермон отскочил назад и радостно потёр ладони. Вот так дела! Надо было сразу с объятий начать! — Я никогда не лгу тебе, — пожал плечами бергер. — Раз сказал, значит, правда. А теперь сядь, налей себе вина и объясни, что мы забыли в Багряных землях? Летом на крайнем юге если не сваришься от жары, то умрешь от какой-нибудь неизвестной дряни — инсекты, знаешь ли. — Как говорит моя дражайшая супруга в минуты гнева, «зараза к заразе не липнет», — хохотнул Жермон. — А жару можно переждать в тенечке. Мы едем сватать невесту наследнику престола. Кстати, за здоровье их высочества. — За здоровье, — эхом отозвался Ойген. Звякнули бокалы, вино полилось в желудки. «Как в старые добрые времена», — умилился и возрадовался Жермон, наблюдая, как барон привычным жестом тянется за кочергой. Ему отчего-то очень нравится ворошить пламенеющие угли, а потом смотреть, как огонь разгорается с новой силой. Однажды, будучи в очень сильном подпитии, друг даже признался Жермону, что видит в пляске огня «что-то, чего не хватает». Но дальше разговор не пошёл. Жермон тряхнул головой, возвращаясь к своему успеху. Как все удачно сложилось, кто бы мог подумать! Хотел заполучить в компаньоны хитрейшего из хитрейших? Хотел вытащить Райнштайнера из добровольной ссылки? Всё получилось! Ох, поскорее бы уже в эти Багряные земли, а потом обратно — к Ирэне, детям, и может быть, удастся оставить Ойгена погостить… Годик-другой… Едва дождавшись, когда Герман вынырнет из несомненно приятных мыслей, Ойген задал свой последний вопрос: — Скоро мы туда отправимся, Герман? — На рассвете, если ты не против. Ответ пришелся Ойгену по душе. Ну хоть что-то. — Прекрасно. Велю собрать свои вещи. — Друг, я тебя люблю! — воскликнул Жермон, вновь заключая его в объятиях. За годы, что они не виделись, Ариго отрастил небольшое пузцо, но и руки стали сильнее, и весь он заматерел, превратился из крупного волка в небольшого горного медведя. — И я тебя люблю, Герман. И я тебя, — Ойген похлопал друга по спине и аккуратно выпутался из объятий. — Если мы хотим выехать затемно, пора расходиться. — Ты прав, как и всегда. Ойген не ответил, лишь улыбнулся и кивком велел слуге взять свечу и проводить гостя. Сам он давно предпочитал спать там же, где работает, где пьёт, где смотрит на огонь — в кабинете. Но именно сегодня, именно в эту ночь, до ужаса хотелось оказаться в спальне. Не в своей, постылой, а в гостевой. Где натоплено, где шумно, где в жутком беспорядке разбросано много вещей, и слуги кое-как справляются с обязанностями, и так… так тепло. Выдыхайте, господин Райнштайнер, выдыхайте. Впереди еще много испытаний, а вы не справляетесь даже с одним. Подхватив с ковра кочергу, Ойген не глядя зашвырнул её в камин. Взметнулись искры. Остыли. И невесомым пеплом опали к его ногам.