Зимний лед Невы

***

Руки князя - нежные и ухоженные, тонкие и с длинными пальцами - казалось, совсем не предназначены для того, чтобы держать оружие. Однако первое впечатление, как уже успел убедиться Рылеев, бывает обманчиво. Сергей Трубецкой по праву занял в его воображении место диктатора. Военная выправка, свежие идеи, способные поднять многих на борьбу с самодержавием, холодный зимний взор стальных глаз - все это привлекало внимание Кондратия, тогда как многие другие и смотреть в глаза Сергею Петровичу боялись. А тот, не размениваясь лишний раз на слова, предпочитал действовать. Именно такого Рылееву и было надобно. Многое, очень многое Сергей Петрович предпочитал говорить именно глазами, поэтому вскорости Рылеев повсюду привык его взгляд искать. В светском обществе, где за разговоры против короны можно было и головы лишиться, им порой хватало секундного зрительного контакта, чтобы договориться о новом месте встречи. Вечера проходили за бурными спорами с политикой Южного общества, а также переставлением дат и способов... Рылееву все больше начинало казаться, что время уходит. Нужно было действовать. И не только в отношении политики, но и самого князя Трубецкого. Пылающее сердце поэта соединило в себе любовь к Родине и к конкретному будущему диктатору, и все это, сплетаясь и преумножаясь, продолжало гореть в воспаленном революционными настроениями мозгу. Он влюбился в Трубецкого, как писатель влюбляется в собственного персонажа, как гражданин проникается чувствами к мыслям о свободе и равенстве, совести и достоинстве. Князь был идеален настолько, что если бы его не существовало, его следовало бы придумать. А Рылеев... Рылеев никогда не умел тихо и подло. Никогда не умел отворачиваться в равнодушии. Еще со времен учебы в кадетском корпусе, когда часть телесных наказаний товарищей ложилась на него, он, бывало, вставал и продолжал дерзить. Колкий на язык, складывающий слова в тропинки к сердцу... Рылеев был везде. Трубецкой не успел опомниться, вернувшись в расколовшееся Общество, как осознал, что Кондратий Фёдорович теперь всем заправляет. Будто бы из всех углов смотрели эти проницательные темные глаза. А еще он постоянно оказывался рядом с Трубецким. И все время это обращение - "князь, князь" - звучащее на языке искристо и бархатно, с каким-то особенным придыханием. Помнится, Сергей Петрович как-то нахмурился в ответ на один из комплиментов и в шутку поинтересовался, уж не собирается ли Рылеев повесить дома его портрет вместо иконы. Самым пугающим сигналом оказалось то, что писатель призадумался на секунду... То, что невозможно высказать, извергалось в стихи, перечеркивалось, отправлялось в мусорную корзину. Затем в голове наступала ясность и вновь песни свои он посвящал Отечеству, уже зная, что новый миг безумия не за горами. В какой-то момент Рылеев окончательно убедил себя, что без Трубецкого восстание невозможно. И он невозможен. И даже сам подвиг был лишь предлогом, чтобы на престол императорский его диктатор воссел... "Трубецкой все сдвинет с мертвой точки... А до этого все переменные смешаю я." Сергей Петрович догадывается, что что-то не так, да только у него все a la guerre comme a la guerre, и слепая привязанность Рылеева, пожалуй, и делу послужит. А тот лишь больше впадает в восхищение от напускного равнодушия Трубецкого, пусть же идола его восстания не стесняет ничто, даже чувства самого Рылеева. Пускай князь перешагнет через него, через себя, через все в этом мире - они кличут себя спасителями, но в глазах государства они преступники, и нужно научиться... преступать. Так вот открыто и с холодностью во взгляде, и чтобы душа потом не мучилась. Рылеев пишет стихи, один за другим, и где-то между строк мелькают призрачные признания, но революция - им мать, сестра, и любимая, и Кондратий понимает это, как никто другой. Лишь раз решился он прижаться губами к мраморным рукам, практически не скрывая своего восхищения. А потом - внезапно наступает зима, и империя лишается определенности в порядке наследования, и он вдыхает воздух с упоением. Говорят, зимой не бывает гроз, но как же свеже слышит он в этом напряженном снежном великолепии отблески грядущего восстания. Декабрь воистину благословил их. С каждым днем, оставшимся до рокового часа, князь становится все мрачнее и мрачнее, но то лишь к лицу ему, да к его будущее роли. В конце концов и сам Рылеев в последние мгновения почти лишается и здравого рассудка, и последних остатков здоровья. В день торжества Кондратию открывается правда. И честно говоря, лучше бы его, гражданского, проткнули штыком или же прострелили в спину, чем услышать слова Трубецкого, которые тот сказал в момент их последней встречи. Рылеев тогда бросился искать будущего диктатора, которого все нет и нет, тогда как Николай продолжал стягивать войска к Сенатской площади. Нашел он его в странном оцепенении, словно бы князь так до конца и не поверил во все происходящее. Кондратий молил, упрашивал, угрожал - иссыпался в крайностях красноречия. Даже впопыхах нечаянно сболтнул и о своем не совсем традиционном влечении к князю... На губах того в ответ появилась мертвенная улыбка. - Что же, Кондратий Фёдорович, вы мне своими чувствами взятку дать пытаетесь? Нехорошо это. Рылеев дико уставился на него. - Будьте вы прокляты. - прошептал он. Так и кончился декабрь. Так и кончилась его вера в диктатора, вся безумная страсть, которую испытываешь лишь тогда, когда влюбляешься в прекрасный образ. Он сам выдумал себе того Сергея Трубецкого, которого никогда и не существовало на свете этом. В последний миг Кондратий боялся смерти. Он видел глаза Трубецкого, который еще будет жить, только на каторге. А сам поэт облачился в пеньковое ожерелье. Звук выбитой из-под ног скамьи. Тишина. Глухое падение тела на землю. На Руси сорвавшихся приговоренных миловали, но это была уже не его страна, иначе зачем все это... На Кондратия повторно надели веревку. Он безумно обвел всех глазами. - Дважды, - прошептал он, - дважды я умираю за Отечество... Его взгляд снова упал на Трубецкого. Он нашел в себе силы криво улыбнуться. - Что за страна - и повесить нормально не умеют! В тот же день его не стало. ***