Зови меня Эли...

Алекс медлит перед дверью в гостевую комнату, собираясь с мыслями. Их не так много, он действительно не понимает, чем мог обидеть Микаэля — ни одной вразумительной догадки по этому поводу. Спустя минуту он решается и стучит. — Микаэль, нам надо поговорить, могу я войти? Берн готов услышать в ответ тишину, но приглушённый дверью голос отвечает почти сразу: — Входите, открыто. Запах омеги он чувствует ещё до того, как закрывает за собой дверь. Густой, обволакивающий и недвусмысленно заявляющий о желании того, кому принадлежит — он бьёт по рецепторам и заставляет встать дыбом каждый волосок на коже Алекса. Пытаясь дышать ртом и через раз, он обеспокоенно окидывает гостя взглядом. — Микаэль… Ты… как себя чувствуешь? Ты… принял своё лекарство? Тэйн сидит на заправленной кровати, откинувшись на её спинку, и спокойно смотрит на него. Алекс уже знает ответ. Капельки пота, блестящие над верхней губой, и прерывистое, неровное дыхание в сочетании с одуряющим запахом, который сейчас напрочь отбивает ему здравый смысл, говорят сами за себя. — Нет. Я его выбросил. — Зачем? — вопрос звучит — глупее некуда, но именно так он и чувствует себя сейчас. — Вы действительно не понимаете, зачем выбрасывают вещи, мистер Берн? За ненадобностью, конечно, — голос ровный, но губы Микаэля заметно дрожат, а кривая улыбка искажает маску спокойствия, и всё вместе придаёт ему вид обиженного ребёнка. В какой-то момент приходит отчётливое понимание — речь идёт вовсе не о таблетках. «Что там Джейк говорил об ответственности? Кажется, для неё — самое время, — Алекс пытается привести мысли хоть в какое-то подобие порядка. — Или уже слишком поздно…» — делает он неутешительный вывод, наблюдая, как Микаэль встаёт с кровати. Омега делает несколько неуверенных шагов в его направлении и вскидывает опущенную до этого голову. Упрямое выражение во взгляде настолько красноречиво, что Алекс теряется с ответом. — Ты не осознаёшь, что творишь, Микки, — отмирает он. — Сейчас тобой руководит эструс, а я… Ты ведь не настолько наивен, чтобы не понимать: в какой-то момент я просто не смогу остановиться. В блестящих глазах — решимость, приправленная ноткой горечи: — Зачем останавливаться? Вы купили меня и, зная аппетиты Гордона, должно быть, недёшево. Моя подпись на договоре даёт вам законное основание использовать моё тело с пользой и в своё удовольствие, так в чём проблема? Пара откровенных фраз бьёт наотмашь. Алекс встряхивает головой, пытаясь сбросить дурман, путающий мысли в бестолковый мутный ком. Чувство вины немного отрезвляет и слова раскаяния, не раз прокручиваемые в голове, наконец озвучены: — Прости… пожалуйста, прости меня. Я был не прав, когда втянул тебя в наши с Блейком дела. Это было жестоко по отношению к тебе, и я не должен был… — Поцелуй меня… Алекс сбивается, не закончив предложение, и смотрит на Микаэля почти испуганно. Беспомощная просьба, высказанная на грани слышимости, и резкий переход от официального обращения заставляют на минуту потерять дар речи. Его давно уже ведёт от усиливающегося запаха эструса, и опору он почти потерял, но запинающийся на каждом слове Микаэль, который вряд ли сейчас догадывается, что творит, продолжает испытывать на прочность его выдержку: — Я знаю, что не привлекаю тебя… Но… ты мог бы… всего один раз… Я должен знать, что чувствуешь… когда целует тот… кого ты действительно хочешь. Ярко и горячо вспыхивает под диафрагмой. Тягучей примитивной волной накатывает возбуждение, накрывая разом отяжелевший пах. Одно бесконечное, искажённое нереальностью происходящего мгновение Берн может поклясться, что отчётливо слышит треск, с которым обваливается его казавшийся незыблемым фундамент самоконтроля. А вместе с ним и все логически выстроенные доводы. И всё  из-за чего? Несколько задыхающихся, сорванных от волнения фраз. А ещё глаза… Сейчас они говорят много больше, чем губы, и оторваться от этой невероятной помеси отчаяния и упрямства уже невозможно. — Что ты несёшь? — хрипло давит он. — Ты… Я с трудом сдерживаюсь рядом с тобой и делаю это только потому, что не хочу ранить тебя ещё больше. В три решительных шага Микаэль сокращает разделяющее их расстояние и, не поднимая рук, прижимается к Алексу всем телом. Он утыкается горящим лицом куда-то ему в ключицу, судорожно втягивает воздух и замирает. Сердце тревожным набатом колотит в грудную клетку, ему навстречу с не меньшей силой бьётся сердце омеги. Ощущение покорного, манящего тела, отдающегося сейчас с такой неприкрытой ранимостью, рушит последние сдерживающие барьеры. Резко выдохнув, Алекс берёт в ладони запрокинутое лицо и, всё больше шалея от уже не сдерживаемого желания, несколько секунд напряжённо всматривается в расширенные зрачки напротив. — Мы оба пожалеем об этом. В их первом поцелуе нет нежности. Губы Микаэля — сухие, чуть солоноватые и неожиданно податливые — тянутся навстречу и доверчиво раскрываются под настойчивым давлением. Алекс требовательно врывается языком в одуряющий вкус, и Микаэль отвечает. Неумело, неловко, но с такой неподдельной, почти отчаянной жаждой, что все сомнения тут же отпадают — хочет этого не меньше. Задохнувшись от нехватки воздуха, он почти сразу со стоном разрывает поцелуй. В потемневших глазах плещется непонимание, разбавленное восторгом, и не понять — чего там больше. Краем сознания мелькает мысль, что следует притормозить, чтобы не испугать эту неопытность напором; но губы, снова потянувшиеся к нему в стремлении вернуть утерянное ощущение, и руки, взлетевшие на плечи и вцепившиеся почти до боли, дают понять — это именно то, что нужно сейчас Микаэлю. Алекс с нажимом ведёт ладонями по гибкой спине, и с тихим всхлипом омега подаётся ему навстречу. Он помнит, как выглядели эти соблазнительные изгибы в приглушённом свете ночной лампы. Он должен увидеть их снова. — Прости, солнышко, но поцелуя мне будет мало, — рыкнув и обхватив за поясницу, он вздёргивает Микаэля и несёт в сторону кровати. Руки смыкаются у него на спине, и тело, впаявшееся в Алекса каждым сантиметром, однозначно заявляет о согласии. Уткнувшись ему в шею, тот снова шумно вдыхает. Кажется, не одного Алекса клинит от запаха. Идеально. Как и должно быть. В смешении феромонов голову ведёт так, как никогда и ни с кем раньше. Микаэля заметно потряхивает, но и сам Алекс уже на той зыбкой грани, где самообладание стремительно скатывается в инстинкты. Сдёрнув скользкое покрывало, он роняет омегу на кровать и с трудом расцепляет удерживающие объятия. Слишком много одежды! Избавиться от неё оказывается почти непосильной задачей, и попытки Микаэля помочь приводят к обратному эффекту: он прижимается, отчаянно льнёт к Алексу и без конца тянется к его губам, словно ребёнок, распробовавший новую сладость. Пуговицы оказываются неожиданно скользкими, а петли — раздражающе тугими. Алекс приподнимается, сдёргивает свою рубашку через голову и на минуту замирает, почти с мазохистским чувством разглядывая обнажённое тело перед ним. Где были его глаза, когда он решил, что Микаэль не сможет привлечь его? Слепец, иначе и не скажешь. А ведь тот даже не осознаёт, насколько крышесносно выглядит сейчас: раскрасневшийся, нетерпеливый, возбуждённый приливом эструса и одновременно растерянный от незнакомых ощущений и неопытности. Последняя мысль напоминает, что это тело до сих пор не знало близости альфы. «Кажется, ещё вчера я очень убедительно объяснял Джейку, почему меня не привлекают девственники. Вспомнить бы ещё», — выносит вердикт собственной самоуверенности Алекс. Плывущий взгляд Микаэля скользит с его обнажённого торса к лицу. Скулы и грудь снова вспыхивают красным, когда он замечает пристальный, разглядывающий взгляд, а руки слепо тянутся к сброшенной на кровать рубашке. — Нет. Больше никакой одежды между нами, — останавливает его Алекс. Глухо стучит о пол обувь. В несколько скупых движений он сбрасывает джинсы вместе с бельём и нависает над Микаэлем. Тот дышит беспокойно и прячет глаза — испуган и возбуждён одновременно — и этот контраст сметает остатки терпения. Алекс уговаривает себя не спешить, но с выдержкой сегодня не очень, а картина перед глазами ей совсем не способствует. Шея беззащитно открыта для поцелуев и завораживает матовой белизной и гладкостью, потом — пьянит. Запах тут сильнее всего — не оторваться, и он не отказывает себе: ласкает, окружает, присваивает. Микаэль в его руках — горячий расплавленный воск — послушен и невероятно отзывчив. Полуприкрытые глаза, подрагивающие влажные ресницы, едва заметная россыпь веснушек на скулах и переносице — нежность разбавляет горячку желания. Микаэль стонет его имя, и он успевает поймать этот сбивчивый шёпот губами. Поцелуй другой и совсем не похож на тот, что вспышкой внезапного притяжения обжёг их в первый раз. Мягкими, неторопливыми движениями губ и языка Алекс успокаивает и просит довериться. Перед глазами побелевшие пальцы: сминают простынь, потом — подушку. Микаэль под ним дрожит и коротко выдыхает, его плоть — горячая и твёрдая — влажными мазками скользит по животу Алекса. Явный отклик заводит, но прикосновений невыносимо мало, и он опускается на омегу всем весом. Касание чужой кожи ошеломляет, словно в первый раз, и в какой-то момент он с удивлением осознаёт, что низкий горловой стон принадлежит ему самому. Алекс толкается между сведёнными бёдрами, давая почувствовать свои тяжесть и напряжение, и реакция на нехитрые движения следует почти сразу. Микаэль вздрагивает под ним… ещё раз… и снова. Невидяще и потрясённо распахиваются потемневшие глаза. Он замирает, словно прислушиваясь к чему-то новому и непонятному в себе, но уже на следующем движении стонет почти жалобно и, выгнувшись так, что не остаётся и миллиметра между их телами, содрогается и выплескивается. Откровенная картина наслаждения толкает слишком близко к грани — низ живота скручивает в коротком спазме, и Алекс едва не разряжается вслед за Микаэлем. Кажется, последний раз, когда он кончил от петтинга, был в средней школе — плохая идея возвращаться к подростковому опыту в тридцать. Мысль немного отрезвляет, но возбуждению плевать на его рефлексию. Уткнувшись лбом в скользкое от испарины плечо Микаэля, он с силой пережимает основание члена и резко выдыхает. Боль отсрочивает подступающий оргазм и возвращает контроль над инстинктами. Кровь набатом стучит в висках, горячие капли пота стекают по ним и чертят мокрые дорожки на скулах. Алекс дышит хрипло, рваными толчками глотает тягучий, пропитанный запахами их возбуждения воздух. Он смаргивает в попытке избавиться от красноватой пелены, застилающей глаза, поднимает голову и наталкивается на испуганный взгляд. В следующую секунду с губ Микаэля срывается какой-то невнятный задушенный стон, после чего он плотно зажмуривает глаза и, видимо, для надёжности прикрывает их согнутой в локте рукой. Нетрудно догадаться, куда свернули мысли в лохматой русой головке. Алекс невесомо поглаживает пальцами полыхающую щёку и тихо зовёт: — Посмотри на меня, Микки… Рука всё там же — Микаэль едва дышит и до смешного напоминает испуганного зверька. Алекс пытается стереть не к месту довольную улыбку, мягко отводит от лица его руку и, поцеловав в раскрытую ладонь, продолжает уговаривать:  — Забудь всё, что слышал. Нет ничего неправильного в том, как отвечает твоё тело… просто прислушайся к его желаниям. Доверься мне. После недолгого колебания следует неуверенный кивок. А спустя ещё пару вдохов он ловит чуть слышное «Эли». На его немой вопрос с непонятным выражением в глазах Микаэль просит: — Зови меня Эли. — Эли… как же я раньше не догадался, — шепчет в приоткрытые губы Алекс. — Ты не мог бы… свет… — следует ещё одна неуверенная просьба. Он предпочёл бы оставить как есть, но побелевшие от напряжения пальцы снова морщат простыню, а взгляд красноречиво скользит мимо — Микаэль смущён и натянут как струна; и Алекс тянется к лежащему на тумбочке пульту, чтобы парой нажатий убрать верхнее освещение, оставив неяркий свет светильника. Дежавю… Волнующая картинка не раз и не два возникала навязчивым флешбэком, царапая странным несоответствием. Порозовевшая кожа мягко отсвечивает в приглушённом свете лампы. Почти идеальная. На плечах и груди рассыпаны бледные крошки веснушек — совсем немного. Он уже успел заметить, что у Микаэля невероятно чувствительная кожа. Алекс мягко надавливает двумя пальцами под одним из розоватых, сморщенных сосков и ведёт светлеющую дорожку до влажного пятна на впадинке живота. Прихватив немного эякулята, он подносит пальцы ко рту и слизывает одним неспешным слитным движением — сладко, возбуждающе, порочно — и не может сдержать смешок, увидев потрясённые глаза Микаэля. Смущать того оказалось бы занятно, если бы не болезненное напряжение. «Да-да, оно самое», — хмыкает Алекс наблюдая, как наполняется паникой взгляд, скользнувший по его торсу вниз. — Если ты хочешь, мы остановимся прямо сейчас, — мысленно аплодирует он собственному благородству. «Или глупости», — напоминает о себе болезненно пульсирующий член. После секундного колебания Микаэль без слов ловит его запястье и тянет на себя; а когда Алекс нависает над ним, ныряет в изгиб между шеей и плечом и шумно втягивает воздух. Так же слепо, не открывая глаз, он приподнимается на локтях, находит его губы и прижимается к ним в неумелом, почти детском поцелуе. «Храбрый цыплёнок», — восхищается Алекс. Он слегка прихватывает волосы на затылке, коротко толкается языком в доверчиво подставленный рот и почти сразу с влажным звуком прерывает поцелуй. Разочарованный стон Микаэля подобен музыке, и довольный смешок вырывается сам собой. Запах омеги с каждой минутой всё настойчивее. Невинность, стыд и похоть — гремучая смесь, наркотик, идеально подогнанный под Алекса. С каждым новым вдохом он проникает всё глубже и сдерживать стремительно теряющее остатки самообладания тело всё сложнее. Шея снова манит терпким хмелем, под губами живой волной дёргается горло в тяжёлом глотке. Руки Микаэля забывают, что надо держаться за простынь, и в неосознанной ласке скользят по груди и плечам Алекса: робко, словно изучают, потом — смелее. Неумелые поглаживания заводят не слабее запаха, и всё вместе заставляет его содрогнуться на новом витке предельного возбуждения. Алекс приподнимается и садится между откровенно раздвинутых ног. Неяркое освещение чертит тени на кажущемся совершенным теле и притягивает к нему взгляд — не оторваться. Член Микаэля — покрасневший на головке и с вязкими смазанными каплями возбуждения — прижат к чуть впалому животу. Кожа с внутренней стороны бёдер трогательно нежная и сейчас покрыта мелким бисером испарины. Алекс проводит по чувствительной ложбинке, вызывая еле различимый всхлип — влажный, немного набухший вход в капельках смазки мягко пульсирует на подушечках пальцев. Запах здесь немного другой, но кажется, дурманит ещё больше, вызывая инстинкты примитивные и слишком древние, чтобы им противиться — подчинить, присвоить, взять. Микаэль замечает его взгляд, но больше не прикрывается, смотрит прямо, в глазах — всё та же причудливая смесь возбуждения, ожидания и тревоги. Его угловатые колени полусогнуты и чуть подрагивают. Алекс оглаживает их широким движением ладоней, сгибает чуть больше, подлаживая под себя, и опускается на заметно напрягшееся тело. Первый толчок заставляет сморщиться: член стискивает на грани боли и даже обилие естественной смазки не спасает. «Вот они, прелести секса с девственниками», — мысленно стонет Алекс. Застыв испуганным зверьком, Микаэль дрожит и коротко выдыхает ему в шею, и это колебание воздуха на разгорячённой коже заставляет сейчас вибрировать каждый взбесившийся рецептор в теле. — Расслабься, Эли. Ты делаешь больно нам обоим, — глухо давит Алекс банальщину, но на большее не хватает дыхания. Тот испуганно кивает и сжимается ещё больше. Тугой капкан мышц не даёт сдвинуться ни на миллиметр, и это почти невыносимо. Приходится напомнить себе, что Микаэлю в его первый раз много больнее — его пальцы с твёрдыми лунками ногтей ощутимо впиваются Алексу в плечо, широко распахнутые глаза блестят, и слёзы чертят мокрые дорожки из уголков глаз к вискам. Алекс наклоняется и сцеловывает солёную влагу. Ласки получаются грубее, чем следует, и под его губами подбородок Микаэля расцветает яркими пятнами прилившей к чувствительной коже крови. Завтра он не забудет отругать себя за это, но сейчас — не до угрызений совести. Голубоватая венка на шее пульсирует и притягивает живым магнитом, он прикусывает и её и, кажется, довольно болезненно. Микаэль всхлипывает. Трудно понять, чего больше в этом звуке — боли или возбуждения, но его тело на короткий выдох расслабляется, и Алекс входит в медленно поддающуюся плоть до упора. Его губы всё ещё на шее — пульс под губами срывается в бешеный темп. Терпение на исходе, но он выжидает, оглаживает оцепеневшее тело и ласково шепчет какой-то бред в полыхающее ухо. Не сразу, но это срабатывает: внутри уже не так тесно, и Алекс начинает двигаться. Смазки много и он скользит по ней размеренно и почти технично. Медленно, потом всё быстрее. Пальцы живут своей отдельной жизнью и жадно вдавливаются в скользкие от испарины бёдра, вскидывая их себе навстречу. Член обжимает короткими спазмами — плотно, горячо. На очередном толчке он прислушивается к ощущениям, чтобы убедить себя, что всё, как обычно; но меньше всего это похоже на обычно. Это Ярче. Полнее. Пронзительнее. Почти неподконтрольно и так невыразимо хорошо, что сдерживать собственное ошалевшее от возбуждения тело становится всё труднее. Микаэль возбуждён не меньше: дышит часто и, кажется, близок к новому оргазму. Он бормочет что-то горячо и сбивчиво — не разобрать, но Алексу кажется, что это повторяющаяся просьба, и каждый раз она оканчивается его именем. Глаза Микаэля полуприкрыты, влажные потемневшие пряди облепили лоб и скулы, а мокрые ресницы трогательно дрожат над тонкой полоской белка; и Алекс замедляется, целует одно, потом — другое. Чуть сдвигает разгорячённое и явно измотанное непривычной нагрузкой тело и, снова наращивая темп, требовательно шепчет: — Помотри на меня, Эли. Я хочу увидеть это ещё раз. Тот заторможено и с видимым усилием подчиняется, и Алекс почти сразу жалеет о вырвавшейся просьбе. От увиденного темнеет в глазах. Душный, насыщенный желанием воздух комнаты куда-то разом исчезает, заставив задохнуться. Затянутый мутной плёнкой наслаждения взгляд, сведённые в ломаную линию брови и стон, прокатившийся вибрацией возбуждения по каждой его клетке — уже знакомые детали складываются в выносящий мозг пазл, который сбивает Алекса с ритма. Его движения становятся рваными, почти отчаянными. Микаэль словно только этого и ждал: на очередном толчке он крупно вздрагивает, и его бесконтрольно ведёт навстречу. Два тела совпадают, как потерявшиеся и нечаянно найденные половины целого — предельное напряжение срывается в опустошающий чувственный всплеск. Алекс продолжает вглядываться в запрокинутое лицо напротив, и как в зеркальном отражении, узнаёт в нём то же тихое пламя, что яркими вспышками нестерпимого наслаждения загорается внутри него самого и пульсирующими толчками растекается по венам. Раствориться в другом оказывается так просто и правильно. Стирается мир. Немеют звуки. Остаётся только серый океан с чёрными омутами неестественно расширенных зрачков… Движение назад сродни подвигу. Под рваный выдох и долгое протяжное «Э-э-эли-и-и» тяжёлые капли летят на вздрагивающий в последних спазмах живот.