Гонка вооружений

      15:03       Альфред поймал зазевавшегося русского в коридоре по выходу из переговорной и, бесцеремонно схватив за запястье, потащил за собой, увлекая прочь от людных коридоров куда-то в одному ему известном направлении. Америка убеждал себя, что ему откровенно плевать, как это выглядит со стороны и что о них подумает высокое начальство.       Под строгим костюмом по спине Джонса пробегали мурашки — от ощущения чужой кожи, напряженных мышц и сухожилий под пальцами, и от тяжелого взгляда, которым исподлобья наградил его мужчина. Альфред украдкой поежился от пробежавшего между ними холодка, успевая подумать, что у Брагинского всегда ледяные руки. Каждое его прикосновение как будто странным образом промораживало до кости, но американец избегал чужих ладоней не только по этой причине. Как будто хоть один из присутствующих мог на мгновение обмануться, что они «друзья».       Все, что Штаты делал сейчас, было вопиющим нарушением дипломатического этикета.       Кто-то из сопровождающих попытался придержать парня за локоть, но тот, раздраженно зыркнув на наглеца, небрежно стряхнул чужую руку, как случайную нитку с дорогой ткани своего пиджака, продолжая продираться сквозь толпу делегатов с упертостью танка. Перед ним расступались с разве что слегка недоуменным видом, переглядываясь между собой с вежливой заинтересованностью.       Сдержав душераздирающий вздох, Россия вынужденно поспешил следом, спиной чувствуя, как чужие недовольные взгляды прожигают его затылок.       Впереди ему наверняка предстоит допрос с пристрастием, что именно от него хотел Джонс, со всеми возможными подробностями, и мысль об этом не доставляла удовольствия.       Иван неохотно прибавил шаг, стараясь идти в ногу с неугомонным парнем: тот несся по коридору как умалишенный, без особого труда волоча мужчину за собой. Руку уже ощутимо саднило и, чувствуя боль в пережатой конечности, русский все же не мог не восхититься силой, скрытой в этом молодом теле.       — Куда ты меня тащишь? — попытался уточнить он, но Альфред только энергично отмахнулся, воровато оглядываясь, и Брагинский, скрипнув зубами, снова уставился себе под ноги.       Замысловатый растительный орнамент на красном ковре, еще не выцветшем от времени, определенно отвлекал. Россия отстраненно поймал себя на мысли, что старается идти, не наступая на цветные линии узора — это было странно и немного по-детски.       Ваня улыбнулся самыми уголками губ, даже не думая прекращать.       На русского Джонс не смотрел и, не отдавая себе отчета, только сильнее сжимал чужую руку. Собственное сердце билось где-то в глотке, оглушительным звоном отдаваясь в ушах. Почти дикий взгляд непрерывно скользил по стенам, высматривая жучки: последние четыре дня превратили американца в настоящего параноика.       Что он только, черт возьми, творит?       Брагинский слегка запнулся, когда Америка, резко остановившись, без предупреждения дернул его в одну из ниш, спрятанную между двумя массивными колоннами посреди просторного зала. Замерев на мгновение, парень снова выглянул наружу, с подозрением просматривая коридор с двух сторон, а после прошелся придирчивым взглядом по окружению, удовлетворенно кивая своим мыслям.       Чужое шумное дыхание казалось почти оглушительным в тишине высоких стен, отделанных позолотой, и Россия тоже украдкой перевел дух. Альфред снова пристально смотрел на него сквозь тонкие стекла очков, кажется, даже не моргая. Он делал то же самое пять минут назад и за час до того.       Да, Джонсу определенно что-то нужно, и эта мысль привела русского в чувство.       Скрипнув зубами, он грубо вырвал онемевшую руку из чужой хватки: привыкнув терпеть боль, Брагинский почти забыл об этом. От сильных пальцев американца на запястье остались красные следы, и Иван раздраженно одернул рукав пиджака, стараясь не смотреть на них лишний раз. В противном случае желание размазать парня по стене казалось почти нестерпимым.       В ответ на хмурый взгляд Альфред едва заметно дернул плечами и выжидающе скрестил руки на груди.       — Да ладно тебе, — вины за собой он определенно не ощущал, но все равно поежился, — я же не нарочно.       Мужчина прохладно улыбнулся в ответ, напряженным движением руки разглаживая несуществующие складки на собственном костюме-тройке.       — Ну разумеется.       Россия не сразу понял, что американец, резво преодолев небольшое расстояние между ними, подскочил почти вплотную, жадно заглядывая ему в лицо. Альфред был так близко, что мужчина мог чувствовать его горячее дыхание на своей шее. Попытавшись отодвинуться, Брагинский уперся в стену. Просторная ниша оказалась слишком мала для них обоих.       — Нам надо поговорить, — это прозвучало больше похоже на приказ. — Вот прямо сейчас. Очень срочно!       Джонс как обычно драматизировал. Иван тоскливо уставился на пустой коридор поверх его головы, размышляя, сколько негласных правил нарушит, если, оттолкнув американца с дороги, сбежит без объяснения причин. И не увяжется ли тот следом. Русский был бы благодарен любому, кто прервет эту вынужденную беседу тет-а-тет.       Проследив за его взглядом, Америка отчетливо нахмурился и, не найдя ничего лучше, уперся рукой в стену поверх чужого плеча, перекрывая пути отступления. Наклонив голову, Россия прохладно смотрел на него с привычной улыбкой. Вязкий спертый воздух между ними почти искрился от видимого напряжения.       Молчание затянулось.       — Разве ты не должен «вот прямо сейчас» доставать своего босса? — наконец проговорил Иван неопределенным тоном. — Ну или чем ты обычно занимаешься.       — Ничем, Брагинский, — процедил Америка с поистине убийственной интонацией, — ни-чем. Мне абсолютно нечем заняться!       Они были в шаге от того, чтобы, сцепившись, покатиться по полу, и оба понимали, что ни к чему хорошему это не приведет. В какой-то степени Джонс даже чувствовал себя в безопасности — их несомненно разнимут скоро, и даже мысль о кулаках русского в черных кожаных перчатках не вызвала привычного всплеска адреналина. В его фантазиях Брагинский всегда был в перчатках.       Азарт назревающей драки кружил голову, но Альфред здесь для другого. Наступив на горло собственной гордыне, он решил немного изменить стратегию, поубавив градус напряжения.       Отодвинувшись подальше от русского, американец демонстративно надулся, обиженно скрестив руки на груди. Его лицо снова приобрело мальчишеское выражение.       — Ты не понимаешь! — воскликнул он и, хмурясь, пожаловался вслух. — Эти бесконечные переговоры, официальные визиты, школы, театр… Скука! Я пытался сбежать с балета во время антракта — так нет же: остановили и обратно развернули[1]. Даже в буфет нормально не сходить!       Последнее несомненно расстраивало парня больше всего.       Американец хмурился, морщился и обиженно покусывал нижнюю губу, даже не замечая этого. Его голос то и дело менял тональность, иногда настолько громкий и звонкий, что резал по ушам. А еще Джонс дышал слишком шумно, выпалив свою эмоциональную тираду на одном духу: его грудь часто вздымалась под шелковой рубашкой. Запыхавшись, Альфред не глядя дернул плотную ткань, неаккуратно расстегивая пуговицу своего пиджака.       Пялясь в пунцовое лицо парня с невольным любопытством, Россия только растерянно приподнял брови в ответ на его требовательное пыхтение: Америка бросался жалобами со скоростью пулемёта, и мужчина не представлял, как на это реагировать.       — Ээ…       Переведя дух, парень недовольно фыркнул — он надеялся на нечто более осмысленное.       Джонс прекрасно отдавал себе отчет, что несет несвязную чушь, но кому не наплевать? Мысль о том, что дипломаты в обморок грохнутся, если услышат, даже забавляла.       — «Позвольте проводить Вас, мистер Джонс», «Вам что-нибудь нужно, мистер Джонс?», «Разрешите помочь Вам, мистер Джонс»! — кривляясь, передразнил он неприятным голосом. — Эти твои мордовороты из КГБ следят за каждым моим шагом.       Ваня не сразу нашелся, что ответить. И дураку понятно, что каждый шаг американца влево не по регламенту будет отмечен записью в протоколах советских спецслужб.       — А на что ты рассчитывал? — пробормотал он наконец, пожимая плечами. — Никто не даст тебе шастать где вздумается.       А Альфреду только это и надо было. В своей голове он прокручивал диалог уже довольно долго. Парень даже успел накалякать план на старом черновике соглашения о сотрудничестве в области охраны окружающей среды, пока советник по национальной безопасности не отобрал у него ручку. Скомканный до нечитаемого состояния лист так и остался лежать в кармане — не оставлять же улику.       — Ага! — слегка приподнявшись на мысочках, чтобы казаться выше, Джонс обвинительно ткнул пальцем в грудь русского, задиристо вздернув подбородок. — Это все потому что тебе есть что скрывать.       — Вовсе нет, — Брагинский поймал себя на странной мысли, что вынужден оправдываться перед американцем и, фыркнув, тряхнул головой.       — Ты ничего мне не показываешь, — Альфред еще ненамного повысил голос, – что я должен думать?       Поморщившись, Россия почти неслышно вздохнул и, задумчиво склонив голову, машинально уставился на лакированные носы чужих туфель — черные, блестящие, без малейшего изъяна на любовно выделанной коже. А вот его собственные, хоть и вычищенные до блеска гуталином, все еще видали виды. Тоже кинув невольный взгляд на свою обувь, Америка, угомонившись, снова опустился на всю стопу и постарался как можно более независимо тряхнуть головой.       Да, американец определенно испытывал его терпение, но Ваня почти не злился. В конце концов, парень так по-детски неумело пытался взять его на слабо, что это даже забавляло. Навевало воспоминания.       Осознав, что пауза чересчур затянулась, Брагинский наконец соизволил неопределенно хмыкнуть. Нарочито небрежно отодвинув чужую руку, он доброжелательно улыбнулся и медленно проговорил с в меру заботливой интонацией:       — Потеряешься — ищи тебя потом… Мне скандалы не нужны.       Америка чуял не иначе как нутром, что, вопреки собственным словам, русский готов сдаться.       — Не потеряюсь, — уверенно пообещал он с нагловатой усмешкой, — ни на шаг от тебя не отойду! В конце концов, мы же должны улучшать наши отношения — разве не для этого все затевалось?       Все затевалось, чтобы, перегрызшись в очередной раз, они ненароком не уничтожили весь мир ядерными боеголовками между делом: разрядка международных отношений — как-то так. Но повторять очевидное вслух Брагинский не стал.       В чем-то Ваня мог его понять — конечно, неугомонному парню было тяжело в четырех стенах. Он постоянно ерзал в кресле, двигался чересчур резко, слишком громко смеялся и каждый вечер бегал к автомобилю своего босса, чтобы обсудить стратегию переговоров в приватной обстановке. Всеобщее напряжение давило на психику.       Что уж, самому русскому тоже иногда хотелось свалить в отпуск куда-нибудь в ГДР — побродить по аллее с липами, распивая с Гилбертом по бутылочке немецкого пива, и не думать о Кремле хотя бы пару счастливых минут. Последние несколько месяцев перед столь ожидаемым приездом американской делегации стали для Брагинского его личным бюрократическим адом.       Очевидно, что тщательно спланированные заранее экскурсии по образцово-показательным учреждениям не могли удовлетворить жажду действия американца и обычное так свойственное им человеческое любопытство.       — Ладно, — ухмыльнувшись, русский скрестил руки на груди, — будет тебе развлечение.       В эту игру можно играть вдвоем.              15:15       — Садись, — Иван по привычке открыл перед гостем лакированную дверь натертой до блеска черной машины представительского класса — за грязные подтеки на бампере Брагинский огреб еще накануне и ошибку постарался исправить.       Дизайн автомобиля казался Америке смутно знакомым. И к тому же морально устарел лет на двадцать, но в кой-то веки тот решил сдержать язык за зубами[2]. Хотя удавить в зародыше желание похвалиться перед русским собственным автопромом стоило Джонсу серьезных волевых усилий.       Вместо этого Альфред, с непринужденным видом поправив узкий лацкан пиджака, ловко забрался на заднее сидение, продолжая одной ногой мешать русскому закрыть дверь. Штанина его брюк слегка задралась, игриво приоткрывая взгляду верх носков в цветах американского флага и узкую полоску загорелой кожи.       — Так ты меня похищаешь? — американец сверкнул своей неизменной белозубой улыбкой, насмешливо глядя на своего собеседника снизу-вверх.       Оторвавшись от созерцания чужих ног, Россия медленно скользнул взглядом выше, уделив особое внимание белоснежной шелковой рубашке и строгому синему галстуку с серебряным зажимом. Достигнув лица Джонса, он снова вернулся к звездно-полосатому носку.       Этот элемент одежды настолько выбивался из общей официальной картины, что Брагинский был почти заворожен этим вопиющим несоответствием.       — Хм, что, — встрепенувшись, он задумчиво улыбнулся, — похищаю? Ну, это как получится.       Весело рассмеявшись, Альфред одернул штанину и наконец убрал ногу. Все еще увлеченный мыслью о чужих носках, Иван аккуратно закрыл за ним дверь и, обойдя автомобиль спереди, сел в водительское кресло.       Интересно, трусы у него тоже в цветах американского флага? Эта мысль не давала покоя.       Следя за передвижениями русского сквозь прозрачные стекла, Америка машинально поскреб пальцами чуть потертую кожу сидения и не смог сдержать нахальной усмешки, довольный произведенным эффектом. Скрестив руки за головой, он откинулся назад, устраиваясь поудобнее и прикрыл глаза, продолжая наблюдать за мужчиной из-под длинных светлых ресниц.       Тот, на мгновение положив руки на руль, придирчиво оглядел приборную панель, не отказав себе в удовольствии невесомо щелкнуть пальцем по стеклу спидометра. Далее русский, потянувшись, по привычке слегка развернул к себе зеркало заднего вида и безошибочно уставился на американца в отражении, выжидающе приподнимая брови. Под его пристальным взглядом тот наконец перестал расплываться по сидению, медленно сползая вниз, и, выпрямившись с независимым видом, сел нормально. Только после этого Брагинский повернул ключ в замке зажигания, заводя мотор.       — Здесь недалеко, так что сильно не расслабляйся, — с усмешкой пояснил он, выруливая на дорогу.       Отмахнувшись, американец жадно прилип к окну, почти расплющив щеку и кончик носа о гладкую поверхность. Джонс все еще с отчаянным любопытством пытался рассмотреть из-за стекла автомобиля что-то большее, чем просто красивую картинку с открыточными видами.       За предыдущие четыре дня он не слишком преуспел.       Немногочисленные прохожие в одежде однообразных фасонов и приглушенных цветов, спешившие по своим делам. Женщины в разноцветных платьях из ткани в цветочек на автобусной остановке, группа школьников в красных галстуках, построившиеся парами у перекрестка. Машин почти не было, и это тоже казалось американцу чем-то невероятным.       Альфред с трудом подавил разочарованный стон — опять ничего!        — Нечестно, — невпопад возмутился он со смутным недоумением и, отвернувшись, требовательно уставился в затылок русского. — Так куда мы едем?       — Увидишь, — еле слышно хмыкнув, Россия снова перевел взгляд с него на дорогу.       Яркие теплые лучики пробивались сквозь лобовое стекло, и Ваня на мгновение довольно зажмурился, с охотой подставляя лицо ласковому майскому солнышку. Объяснять что-либо гостю было откровенно лень. На миг поймав чужую улыбку в зеркале заднего вида, Джонс удивленно приподнял брови, но ничего не сказал.       В лучах солнца светлые волосы русского казались золотистыми.              15:29       Чёрный автомобиль остановился через несколько минут на обочине перед скучным административным зданием из бетона. Прилипнув к стеклу, Америка смотрел на него со смесью недоумения и лёгкого разочарования. Он надеялся на что-то более… Занимательное?       Заглушив мотор, Иван выбрался из машины. Постояв немного, мужчина, недовольный заминкой, заглянул обратно в салон и громко объявил:       — Вылезай. Мы приехали.       Вздрогнув, Джонс перевел на него разочарованный взгляд, скрестив руки на груди, и не сдвинулся с места. Даже складки его безупречного костюма выглядели неудовлетворёнными.       — Что? — Иван усмехнулся. — Думал, повезу тебя кататься на чертовом колесе?       — Не отказался бы, — нагло подтвердил американец и, кинув еще один быстрый взгляд на возвышающееся здание, неохотно выбрался из машины. — А это не иначе как застенки КГБ.       Россия негромко рассмеялся, позабавленный чужим ворчанием. Забрав из бардачка потрепанное удостоверение в красной кожаной обложке и черные перчатки, он прикрыл за собой дверь, оставив ключ в замке зажигания.       — Поверь, это не они.       Больше ничего не пояснив, Брагинский сунул руки в карманы и, обойдя автомобиль, поднялся по широкой бетонной лестнице без перил. Альфред с видимой неохотой потянулся за ним.       На верхней ступеньке русский остановился и, резко дернув на себя тяжелую двустворчатую дверь с облупившейся ручкой, распахнул ее настежь.       — После вас, — мужчина жестом предложил американцу пройти внутрь.       Поправив галстук, Америка переступил порог здания первым и, тоже сунув руки в карманы, заинтересованно оглядел проходную. Покрашенные в однотонный бежевый цвет стены, дощатый пол с геометрическим узором, истоптанный коврик грязно-бурого цвета под ногами — когда-то он был красным. Джонс задумчиво запрокинул голову, не понимая, почему так темно, и негромко хмыкнул: на чересчур роскошной люстре горело всего две лампочки.       Не глядя взмахнув раскрытым удостоверением, Ваня кивком поприветствовал охранников в форме и, прихватив озирающегося парня за рукав пиджака, потащил за собой по длинному пустынному коридору.       Стряхнув чужую руку, тот поспешил следом, то и дело оглядываясь назад. Гипсовый бюст Ленина, стопка кожаных папок и тут же хиленький цветок герани в глиняном горшке никак не отпускали Альфреда.              15:34       — А говорил, что не застенки КГБ, — пожаловался Джонс куда-то в потолок, окинув критическим взглядом полутемную лестницу в подвал.       Одинокая лампочка мерно покачивалась на оголенном проводе над его головой, выхватывая из темноты потрескавшуюся от времени кирпичную плитку и узкие ступени, уходящие все дальше вниз к неприметной двери. Брагинский уже преодолел почти половину и, настороженно озираясь, Америка принялся спускаться следом, вцепившись в прибитый к стене деревянный поручень: неровные каменные ступеньки, стесанные по краям, определенно не внушали доверия.       Душно. И куда только этот русский его тащит?       На ладонях остались бордовые частички облупившейся краски. Потерев пальцы друг о друга, американец с выражением недоумения на лице стряхнул ее вниз и, сунув руки в карманы, больше не стал прикасаться к перилам. Очевидно, лестницей пользовались нечасто.       Тяжёлая стальная дверь с тихим щелчком захлопнулась за его спиной, отрезая путь наружу. От неожиданности резко втянув воздух, Альфред усилием воли подавил желание, развернувшись, взбежать обратно, дергая металлическую ручку.       Чужие шаги стихли; только еле слышное дыхание с тихим присвистом нарушало гробовую тишину.       Обернувшись у подножия ступеней, Иван посмотрел на Америку снизу-вверх, выжидающе вскинув брови. В его глазах, почти черных, Джонс мог видеть свое отражение — темную фигуру, в нерешительности застывшую посреди лестницы. И крошечные блики от лампы.       Его собственная тень падала на Брагинского, едва касаясь лица. Тусклый свет, скользя по щеке, мягко очерчивал чужие губы: в полумраке улыбка русского казалась почти настоящей.       Тряхнув головой, Альфред с какой-то растерянностью уставился на мужчину сверху-вниз, машинально поправляя очки. Сейчас Ваня вовсе не выглядел таким уж высоким, тем более угрожающим. Даже взгляд казался скорее теплым, и от этого по спине парня пробегали мурашки. Его сердце билось слишком часто, эхом отдаваясь в ушах: американцу казалось, что еще немного, и русский тоже услышит этот бешеный стук.       Джонс испытал непреодолимое желание вернуться на ступеньку назад и на всякий случай оценить вид оттуда.       Увидеть почти что лихорадочный румянец на его щеках Россия никак не мог, потому истолковал чужую заминку иначе.Продолжая улыбаться, Брагинский демонстративно сделал шаг навстречу Альфреду, держа раскрытые ладони перед собой: чужая тень полностью скрыла его фигуру.       Как будто маленькое солнечное затмение. А Джонс — Луна. Задумавшись, американец не сдержал глупой улыбки: такое сравнение ему понравилось.       — В чем дело — неужели струсил? — почти ласково поинтересовался мужчина, подначивая мальчишку. –Спускайся. Я не кусаюсь.       Возмущенно фыркнув, Америка с силой провел рукой по шее и неохотно возобновил движение. Волосы на его затылке были слегка влажными.       — Врешь.       — Вру.       Русский согласился неожиданно легко, и Джонс, хмурясь, прикусил губу. Желание проверить чужое заявление на собственной шкуре было слишком странным.              15:37       — Вау! — искренне восхитился Альфред и, не удержавшись, энергично обежал небольшое помещение по периметру, с восторгом трогая бетонные стены, обшитые стальными листами в человеческий рост. — Это же!..       — Тир, да, — Брагинский поморщился: отражаясь от голых стен, толщиной с метр, любой мало-мальски громкий звук возрастал многократно, — ты не мог бы не орать?       Два деревянных стола и приземистая прямоугольная колонна отделяли небольшой освещенный пяточек от остальной части длинной галереи, утопающей в полумраке. Не глядя нашарив щиток, Россия привычно щелкнул выключатель, но ничего не произошло. Хмурясь, мужчина стукнул по нему кулаком: пластмасса под рукой отозвалась жалобным скрипом, но сверху наконец послышалось неприятное потрескивание.       Со второй попытки в глубине помещения с характерным звуком вспыхнули люминесцентные лампы, освещая огневую зону на 25 метров. Следом, мигнув, зажглись остальные, и Джонс, вскинув брови, уважительно присвистнул, на глаз прикинув дистанцию. Всего здесь было ярдов 50, не меньше.       Напротив, у выхода, на стене висели в ряд однообразные стальные ящики с задвижками по бокам. Они начинались у самой двери и, прибитые почти вплотную, тянулись до соседнего угла — около восьми числом.       — Так это все твое? — уточнил американец, простукивая крышку ближайшего костяшками пальцев: металл завибрировал под его рукой, отзываясь звонким скрежетом на прикосновение.       — Да, — Россия помолчал, слушая мерный шум вентиляции, — видимо, мое.       Он не приходил сюда с кем-то уже довольно давно: у Наташи и без того забот хватает, к тому же в последнее время с ней было сложно. В свой единственный выходной на майских они по очереди стреляли по бутылкам из старого охотничьего ружья, пока остальные жарили на мангале шашлыки. Гилберт, встряв не вовремя с шампуром, едва не схлопотал от девушки пулю промеж глаз.       Тащить сюда кого-то еще не имело смысла: старшая сестра не разделяла «мальчишеского» увлечения, Торис всегда поддавался, Эдуард пенял на плохое зрение, а Райвис трясся от страха и нес околесицу, стоило им остаться наедине.       Еще немного послонявшись вокруг, Альфред обернулся, сцепив руки в замок. Поймав чужой взгляд, он самоуверенно вздернул подбородок, двумя пальцами поправляя очки на переносице.       — Спорим, я стреляю лучше тебя?       — Ты совсем дурак? — русский ласково усмехнулся, вешая пиджак на крючок.       У Брагинского было слишком очевидное преимущество, чтобы воспринимать чужой вызов всерьез. Он отвернулся, расстёгивая жилет, и тем самым давал парню понять, что их разговор окончен.       Американец, хмурясь, тоже принялся стаскивать пиджак и, сверля чужой затылок почти ненавидящим взглядом, гневно швырнул его на стол, нервно дергая узел галстука свободной рукой. Тот никак не желал распускаться по-хорошему, и Джонс, плюнув, стянул его через голову вместе с серебряным зажимом. Пунцовый и взлохмаченный, парень замер на месте, с раздражением выдыхая сквозь стиснутые зубы.       Ну почему этот русский никогда не воспринимает его всерьез?       Альфред с трудом сдержал желание с досадой садануть по стене кулаком — мысль о том, что на бронированной стали останутся вмятины от костяшек его пальцев, даже странным образом успокаивала. Американец точно разобьет их в кровь, и это единственное, что его останавливало.       — Ладно! — раздраженно выпалил Джонс в чужую спину и, скрипнув зубами, с силой дернул ворот рубашки. — Я хочу пострелять — дай мне уже что-нибудь.       Не оборачиваясь, Иван с удивлением покосился на него через плечо. Америка, сердито пыхтя, боролся с верхней пуговицей: перламутровая бусинка скользила в его руке, никак не желая покидать петлю. Брагинскому на мгновение показалось, что Альфред оторвет ее к чертям неосторожным движением, но тот все-таки справился и, со свистом выдохнув сквозь зубы, принялся с еще большим остервенением мучить наглухо застегнутые манжеты.       Неужели парень обиделся? Это казалось России до крайности нелепым       Шелковая ткань жалобно треснула под давлением чужих пальцев.       Обреченно вздохнув, Ваня развернулся и, шагнув вперед, аккуратно взял бестолкового парня за запястья. От прикосновений его ледяных пальцев Джонс отчетливо вздрогнул и тут же попытался спрятать руки за спиной, но русский держал крепко и, подергавшись еще немного, Альфред настороженно замер, поднимая взгляд.       Брагинский смотрел на него в упор, отстраненно улыбаясь: в его глазах Америка мог в подробностях разглядеть свое всклокоченное отражение.       Альфред едва заметно поежился от накатившей волны холода: даже очки как будто на мгновение запотели. Или это лицо мужчины настолько близко, что кончик его носа чуть-чуть расплывается перед глазами? Джонс не сразу осознал, что смотрит на русского поверх прозрачных стекол.       — Ты чего это? — с подозрением уточнил он чуть севшим голосом.       — Помолчи, — почти миролюбиво предложил Россия, аккуратно, без лишних движений расстегивая манжеты, и, удовлетворенный результатом, улыбнулся уже значительно теплее, отпуская чужие руки. — Не стоит портить хорошую вещь, знаешь ли.       Снова отвернувшись, русский наконец-то полез в крайний ящик за оружием и парой наушников       Альфред растерянно посмотрел ему в спину, машинально потирая запястья: мягкое давление ледяных пальцев все еще ощущалось на коже. Спохватившись, Джонс нервным жестом закатал рукава рубашки, стараясь унять сердцебиение.       Он почти забыл, с какой заботой Брагинский привык относиться к собственной одежде. Одно из то же потертое пальто, местами поеденное молью, тот носил уже несколько лет: Америка видел фотографии. В их следующую встречу он обязательно подарит Ване новое. И рубашку тоже: пусть постепенно познает прелести капитализма!              15:46       Под тяжелым взглядом русского Альфред без какого-либо пиетета вертел пальцами пистолет Макарова, один из двух. В глазах американца отчетливо читалось разочарование.       — Такой маленький. Это для детей? — наконец пренебрежительно уточнил он, вскользь подбрасывая оружие в одной руке. — И весит тоже как игрушечный.       Резко выдохнув сквозь зубы, Россия сдержал рвущиеся с языка ругательства и, хмыкнув, недовольно закатил глаза. Это было слишком ожидаемо, право слово — Джонс становился крайне предсказуемым, когда дело касалось мелких пушек.       — Это армейский пистолет. Бери что дают, — угрюмо проворчал он вслух, и Альфред, не сдержавшись, рассмеялся в голос, хлопнув Брагинского по плечу, словно тот только что выдал нечто очень забавное.       Мысль о том, что в глазах мужчины ясно читается обещание свернуть американцу шею, как-то не приходила ему в голову.       — Ха, «армейский пистолет»! Вы им комаров отгоняете что ли? — коротко хихикнув удачной шутке, Америка махнул рукой и, не удержавшись, громко похвалился. — А вот у нас — все серьезно! M1911: крупнокалиберный. Просто зверь!       Продолжая держать пистолет одной рукой, Альфред, широко улыбаясь, пальцем обрисовал вокруг него силуэт своего любимого кольта, а после, дабы закрепить эффект, на всякий случай продемонстрировал размер боеприпаса, как будто крича всем своим видом — «вот, смотри как надо»! По мнению Америки выходило, что тот по всем параметрам больше советского Макарова раза в два с половиной, не меньше.       Разумеется, Джонс приукрасил. От слишком громоздкого оружия, тяжелого и неманевренного, быстро уставали руки: вести прицельную стрельбу на скорость становилось попросту неудобно, но по мощи кольту и правда оказалось мало равных как тогда в 1910-х, так и более полувека спустя. Он как будто был квинтэссенцией всего американского и, болтаясь в кобуре на поясе, орал во весь голос — «смотрите, у него есть пушка»! Не самая лучшая стратегия.       Россия усмехнулся одними уголками губ. Да, мальчишка улыбался с таким радостным восторгом, с гордостью выпятив вперед грудь, что хотелось то ли снисходительно потрепать его по голове, ероша светлые волосы, то ли, схватив за горло, хорошенько встряхнуть как цыпленка.       — Мм, — глубоко вздохнув, наконец неопределенно промычал русский в ответ, глядя куда-то в потолок, и, выразительно приподняв брови, с ухмылкой уточнил. — Компенсируешь?       Прищурившись, Альфред со смешком вернул Брагинскому пистолет. Старая шутка давно приелась: они точно так же мерились ядерными боеголовками и межконтинентальными баллистическими ракетами.       Хмыкнув, Россия забрал ПМ из чужих рук и, поставив на боевой взвод, годами отточенными движениями снарядил магазин. Вернув тот на место, мужчина по привычке подбил его снизу. Положив первый пистолет на стол, Иван, не задумываясь, проделал то же самое с другим, а после передал обратно Джонсу. Их пальцы на мгновение соприкоснулись, заставляя обоих, вздрогнув, отдернуть руки.       Не дожидаясь американца, русский, поднял оружие. Дослав патрон об себя, он привычным движением накинул наушники и, неглубоко дыша, прицелился в ближайшую мишень — парень, наблюдая краем глаза, поторопился сделать так же.       В широких ладонях мужчины пистолет лежал как-то нелепо; прохладные пальцы уверенно сжимали темный ребристый металл, закрывая собой. В руках Брагинский как будто и правда держал игрушку — выдавал только стальной блеск затвора и продольные царапины вдоль рамки.       Напряжение в кистях неприятной тяжестью отдавалось по всей руке и, положив указательный палец на спусковой крючок, Россия выдохнул, давя иррациональное желания резко дернуть на себя. Он вряд ли промахнется с такого расстояния, но все же.       Брагинский, не поворачивая головы, покосился на американца: тот, вскинув пистолет, держал его с почти расслабленным и нарочито независимым видом. Непринужденная поза стоило Джонсу серьезных волевых усилий: большой палец левой руки с непривычки лег на затвор, правый так и вовсе грозил поставить оружие на предохранитель посреди выстрела. Нахмурившись, Альфред перехватил пистолет чуть иначе.       Парень из кожи вон лез, чтобы продемонстрировать скуку, на деле же тоже украдкой заинтересованно поглядывал на русского, нервно сжимая рукоять. Их взгляды на мгновение встретились, и Иван неожиданно осознал, что не готов разочаровывать зрителя.       Сосредоточившись на цели, мужчина незаметно выровнял ствол и, чуть наклонившись вперед, с видимым усилием оттянул крючок. Нажатие все еще вышло неравномерным, палец дернулся в самый последний момент, и вместо центральной десятки пуля ушла вправо, пробивая восьмерку. Не сдержавшись, Иван тихо выругался себе под нос, хмуро улыбнувшись куда-то в потолок: слишком долгий ход спуска как обычно сыграл с ним злую шутку.       Раздосадованный, он перехватил оружие одной рукой — так было намного привычнее.       Приглушенный хлопок сбоку заставил Россию чуть повернуть голову, вскользь глянув чужой результат, и усмехнуться одним уголком губ. Со своего места Джонс никак не мог разглядеть снисходительную гримасу, но все равно косился на Брагинского с раздражением, словно тяжелый ход крючка был только его, русского, заслугой.       Америка с трудом сдерживал желание, хорошенько размахнувшись, в досаде швырнуть пистолет в тупую мишень. Тяжелый снаряд наверняка пробьет в яблочко — уж в этом парень не сомневался.       Следующие четыре выстрела русский, стараясь не отвлекаться, последовательно произвел дуплетом. Он не мог с уверенностью сказать, что это было: устоявшаяся привычка, немного демонстративного позерства или просто желание впечатлить американца — возможно, всего понемножку. Обе пары легли с небольшим смещением по вертикали в пределах яблочка мишени, вызывая удовлетворенную улыбку.       Альфред, увы, такими успехами похвастаться не мог. Покосившись на чужую мишень, американец с неудовольствием поджал губы. Из его пуль только одна пробила десятку; остальные скученно пролетели где-то сверху на самой границе черного сектора мишени, и парень при всем желании не мог ответить, почему так. Он все делал правильно — это точно!       С досадой пнув гильзу, Джонс попытался немного изменить подход, и, раздраженно встряхнув онемевшую кисть, уставился на русского. Чужой результат, скажем прямо, впечатлял, особенно на фоне его собственного, впрочем, по мнению американца, соперник как обычно играл нечестно.       — Неплохо! — вслух неискренне выпалил он, и активно жестикулируя, показал что-то на себе, держа пистолет у бедра. — А вот так сможешь?       В демонстрацию собственных слов Америка, примерившись из этого странного положения, навскидку выстрелил по ближней мишени, удачно пробив десятку и, направив дуло в пол, покосился на Брагинского, чуть высокомерно вздернув подбородок. С гордостью надувшись, он почти подпрыгнул на месте от разочарования, осознавая, что его триумфальный выстрел Иван пропустил, сосредоточенно выцеливая следующую по дальности мишень.       Раздраженно нахмурившись, парень скрестил руки на груди, потом демонстративно поправил дужку очков, взмахнул рукой на уровне глаз… Стукнул ладонью по оружейному столу? Попытка привлечь чужое внимание в меру ненавязчиво, очевидно, успехом не увенчались.       Почесав затылок, американец раздраженно подскочил ближе и, шумно сопя, требовательно хлопнул русского по спине: глухо выругавшись, тот ощутимо вздрогнул от неожиданности, едва успевая убрать палец с крючка. Отдышавшись, мужчина кинул на соперника весьма красноречивый взгляд. От тяжелой руки на коже под одеждой наверняка остался отпечаток.       — Ты идиот?       Джонс не услышал — скорее прочитал по губам и, раздраженно хмыкнув, на всякий случай отодвинулся на безопасное расстояние.       — Что? Нет! — возмутился он, на мгновение поджав губы, и, нахмурившись, чуть громче повторил с отчетливым недовольством. — Так ты от бедра стрелять умеешь или как?       Остыв, русский рассеяно взмахнул свободной рукой, указывая пальцем на собственное ухо.       — Ась? Я тебя не слышу.       — Ничего не понимаю — говори громче!       — Где горит четче?       — Чего?       Они уже орали друг на друга во весь голос. Покачав головой от нелепости их странного диалога, Брагинский метким движением ладони сбил наушники с чужой головы. Ну что за разговор глухого с бестолковым? Иван правда при всем желании не мог с уверенностью распределить роли: тут уж оба хороши. Помедлив, он стянул и свои, оставляя болтаться на шее.       — Так что ты там говорил? — наконец поинтересовался русский вслух, ставя пистолет на предохранитель.       Джонс покосился на него с подозрением, поднимая наушники с пола — они, на удивление, оказались целыми. Парня никак не покидало ощущение, что Россия просто над ним издевается, но, хмурясь, Альфред все-таки повторил свой вопрос в третий раз:        — От бедра, спрашиваю, стреляешь?       — Эм… — Ваня честно сделал вид, что задумался. — Нет.       В ответ на откровенно осуждающий взгляд он только хмыкнул, безразлично пожимая плечами, и кротко улыбнулся: такое позерство было совершенно не в его стиле.              15:58       — А Калашников будет? — заинтересованно уточнил Джонс, наблюдая, как русский вскрывает очередной ящик.       Отвлекшись на мгновение, Брагинский снова посмотрел на парня как на идиота, насмешливо вскинув брови.       — АК? Нет, — отозвался он с безразличной улыбкой, — хочешь все здесь разнести?       Русский чуть-чуть лукавил: он мог бы дать американцу АК или даже АКМ, но почему-то делать это откровенно не хотелось. Рассеянно ковыряя пальцем чуть проржавевший засов, Иван ни на секунду не сомневался, что в противном случае услышат нечто в духе: «А вот у нас трава зеленее, солнышко ярче и кучность выстрелов выше».       Наконец распахнув дверцу, мужчина снял со стены винтовку — снайперскую трехлинейку образца 30 года — и с задумчивой полуулыбкой наклонил голову, любовно поглаживая приклад. Недовольный отказом, Альфред чуть нахмурился, с любопытством заглядывая через его плечо. Смерив оружие оценивающим взглядом, Джонс разочарованно поджал губы, но почти тут же широко ухмыльнулся и, вытянув голову, нагло завел свою уже привычную шарманку прямо на ухо русскому:       — А вот М-16…       Еле слышно простонав, Россия с трудом удержался от желания дать парню подзатыльник. Вместо этого дал винтовку, надеясь, что американец заткнется сам, увлекшись новой игрушкой.       В чем-то Брагинский явно просчитался.       Старенькая трехлинейка, казалось, видала лучшие времена. Ее приклад был весь в рытвинах, с темными следами от ожогов, как будто кто-то пролил на рукоять концентрированный раствор марганцовки; стальная рукоять затвора потускнела, покрытая мелкой сетью царапин. Несмотря на это, в углах механизмов не скапливалась грязь, а застарелые сколы на дереве вблизи оказались любовно покрыты тонким слоем лака.       Для своего возраста и солидного послужного списка винтовка находилась в очень хорошем состоянии. Она была по-своему дорога Ивану, хотя связанные с ней воспоминания вряд ли можно назвать приятными. Потому так наивно хотелось, чтобы гость оценил ту по достоинству, но Россия только грустно улыбнулся: последнее весьма маловероятно.       Американец скорее проглотит свой язык, чем скажет что-то хорошее в адрес своего извечного соперника. Иногда казалось, что между ними никогда и не было иначе.       Не замечая грустной улыбки, Альфред медленно провел рукой вдоль ствола и с удивлением потер пальцы друг о друга. Ни пылинки! Очевидно, за стареньким оружием заботливо ухаживали уже много лет. Растерянно подняв взгляд, Джонс продолжал с недоуменным видом держать винтовку на вытянутых руках, словно никак не мог понять, что с ней делать.       — Ну и рухлядь… — Америка не хотел этого говорить, покусывая губы и едва заметно покачиваясь на ногах из стороны в сторону, но все равно не сдержал язык за зубами, мысленно отвесив себе оплеуху. — Она из музея?       — Сам ты рухлядь, — Ваня тихо хмыкнул: ничего другого он и не ждал, — а это — снайперская винтовка Мосина образца 1891/30 годов. Очень надежная.       — Ага! Надежная как твоя «бабу’шка», — парень произнес русское слово, кривляясь на американский манер, и наигранно громко посмеялся своей не самой удачной шутке: попытка разрядить обстановку явно провалилась.       Он не сразу — по молчанию и гробовой тишине, нарушаемой лишь мерным шумом вентиляции — осознал, что на этот раз, похоже, перешел черту.       Сохраняя на лице широкую голливудскую улыбку, Альфред машинально попятился, на всякий случай выставляя оружие перед собой. Не то что бы Америка всерьез рассчитывал, что это остановит русского — в конце концов, оно было даже не заряжено — но все еще надеялся, что Брагинский, заботливо храня ностальгическое старье столько лет, не станет сейчас ломать его об колено, чтобы поквитаться с Джонсом из-за одной глупой шутки.       Американец не боялся, нет — скорее разумно опасался, уже примериваясь, как бы в случае чего нанести превентивный удар. Босс правда будет в ярости, если узнает, что они передрались посреди важного дипломатического визита, но Россия все еще был страшнее.       Ваня хмуро смотрел на него исподлобья, обиженно поджав губы. Его длинные светлые ресницы, как будто покрытые инеем, чуть трепетали, и Альфред с удивлением поймал себя на мысли, что, завороженный блеском сиреневых глаз, мечтает, протянув руку, утешительно коснуться ладонью румяной щеки. Такая обманчивая беззащитность. Выражение чужого лица показалось американцу неожиданно… Детским?       Русский моргнул, тряхнув головой, и наваждение исчезло как не бывало. Невинно улыбаясь, он снова смотрел на Джонса с молчаливым обещанием переломать все кости. Взмокшие волосы на затылке обдало холодом.       — Убью, — ласково пообещал Брагинский, неспешно шагнув вперед. — Быстро. Тут во дворе и закопаю.       Внутренний двор здания был замощен асфальтом, но Америка вовсе не был уверен, что мужчину это остановит. И чего тот, спрашивается, так завелся? Ну подумаешь, пошутили: у него же, бессмертного воплощения нации, ведь даже нет бабушки! Альфреду отчетливо казалось, что какая-то черта характера Ивана упорно ускользает от его понимания.       Напряжение вязкой субстанцией разливалось в воздухе. Отступив еще на шаг, американец как назло уперся в стену.       — Ээй! А вот угрожать не надо, — нервно проговорил он с широкой неестественной улыбкой; одинокая капелька пота медленно скатилась по виску, — это же была шутка. Шутка!       От всплеска адреналина чуть кружилась голова. Это нисколечко ему не помогло.       Подойдя к парню почти вплотную, Россия зловеще навис над ним, мрачно разглядывая в упор. Чужая тень как будто заслонила с собой весь мир. Стиснув кулаки, американец с готовностью зажмурился, догадываясь, что первыми по-любому пострадают его очки; потом Джонс неожиданно врежет противнику прикладом в кадык, освобождая пространство для маневра.       Протянув руку, Брагинский молча отобрал у него винтовку.       Напоследок шумно дунув в лицо мальчишки, мужчина, развернувшись, вернулся к столу, оставив Альфреда, растерянно моргая, пялиться в широкую спину русского.       Вау. Пронесло!       Держа трехлинейку одной рукой, Россия уверенно повернул рукоять затвора, с тихим скрежетом отводя его назад. В почти оглушающей тишине помещения даже этот негромкий звук неприятно резанул по ушам, и Джонс, не сдержавшись, сморщился, с опаской подходя ближе.       Иван быстро смерил его еще одним угрожающим взглядом исподлобья, тихо скрипнув зубами. Казалось, еще немного, и пальцы мужчины отпечатаются на лакированной деревянной поверхности — с такой силой тот сжимал винтовку.       Одной рукой распахнув нужное отделение ящика, русский отобрал четыре остроконечных патрона и, перехватив Мосинку поудобнее, поочередно поместил их в магазинную коробку, по привычке протолкнув назад. Каждое движение было отработано до автоматизма.       Вернуть затвор на место получилось со второго раза. Действовать приходилось аккуратно, и это давалось нелегко. В таком настроении русскому было вполне по силам неосторожным движением руки напополам разломить старый механизм.       Выпрямившись, Брагинский улыбнулся, со свистом выдохнув свозь зубы: больше всего на свете хотелось приласкать наглого мальчишку прикладом.       — Стреляем по дальним, — установив целик, вслух проговорил он, сверля хмурым взглядом новенькую бумажную мишень с черной точкой посередине. — Я возьму левую.       Ее диаметр едва ли превышал 15 сантиметров, впрочем, это было ерундой. В былые времена Иван со 100 метров попадал по установленной вертикально гильзе от патрона по меньшей мере два раза из трех из этой самой винтовки. Но Россия не брал в руки Мосинку уже довольно давно, Америка же держал ее и вовсе первый раз в жизни.       — Левую, конечно, — усмехнувшись, Альфред подошел ближе и бесстрашно хлопнул мужчину по плечу, чем заслужил еще один убийственный взгляд, — ты же у нас гребаный коммунист.       Да, если старенькая винтовка сегодня уцелеет — это уже будет настоящим чудом.       Выдохнув почти с облегчением, Брагинский вернул наушники на место и занял огневую позицию. Вес оружия привычно лег в руки приятной тяжестью, но не слышать американца было, вероятно, самым большим благом.       Приняв правильное положение, русский прицелился как обычно, выбрасывая из головы все посторонние мысли. Только черный круг на мушке, привычное давление приклада на плече и сухие прохладные руки, уверенно сжимающие винтовку. Приглушенный выстрел прозвучал неожиданно для них обоих — указательный палец плавно оттянул спусковой крючок движением, отработанным до автоматизма, и мужчина едва заметно пошатнулся от сильной отдачи.       Не отвлекаясь, Иван перезарядил винтовку резким движением руки и, вернув в исходное положение, выстрелил снова. А потом, ни на мгновение не задумавшись, проделал то же самое в третий раз.       На все манипуляции ушло не более двадцати секунд.       Для оставшегося патрона Брагинский решил использовать оптический прицел. На сей раз он помедлил, поднимая винтовку чуть выше и примериваясь с особой тщательностью. Прикусив губу, Америка наблюдал за ним с явным нетерпением. Хотелось крикнуть, топнуть, подтолкнуть мужчину еще каким громким звуком или неожиданным хлопком по плечу — после русский несомненно его уроет, и от этой мысли зуд в ладонях становился почти нестерпимым.       Выдохнув, Россия сосредоточенно оттянул курок без лишней спешки: глухой хлопок в оглушающей тишине вернул американцу способность дышать не через раз. Отдачей от выстрела больно шибануло по плечу: конструкция винтовки никогда не была приспособлена к оптике слишком хорошо.       Последняя пуля оставила аккуратное отверстие по центру мишени.       Скинув наушники, Брагинский медленно опустил винтовку, обхватив ладонью рукоять затвора; не отрывая взгляда, Альфред стряхнул свои и снова прикусил губу, следя за его руками. Солоноватый привкус на языке стал неприятным сюрпризом.       С оружием русский обращался бережно, почти нежно поглаживая большим пальцем гладкое дерево. Неспешно поместив еще четыре патрона в магазин, Россия дослал затвор вперед и, вернув вправо загнутую рукоять, протянул трехлинейку Джонсу.       — Ты стрелять-то будешь? — в голосе Ивана не было раздражения, только доброжелательной вопрос, и Америка чуть вздрогнул, осознавая, что молча пялится в пустоту уже некоторое время.       Заинтересованно склонив голову, мужчина держал ее так довольно долго, давая американцу время, собравшись с мыслями, вернуть себе самообладание. Раздраженно тряхнув головой, парень через силу отвел взгляд: почему-то вид русского с винтовкой в руке теперь казался слишком волнительным.       Нервно одернув рубашку, Альфред велел себе не думать об этом.       — Да, — он уверенно улыбнулся, деловито поправляя очки и, обхватив ладонью ствол, наконец забрал оружие, — конечно.       Накинув наушники, Джонс снова был собран, сосредоточен и готов к действию.       Занимая огневую позицию, американец поднял винтовку на уровень глаз, заново привыкая к ее весу в своих руках. Теперь он точно знал, что должен делать. В ладонях Америка держал не музейный экспонат, грозящий взорваться от перегрева в его руках, и не высокотехнологичную игрушку, способную выйти из строя от неудачного чиха — просто оружие. Альфред, конечно, знал, как обращаться с оружием.       Он немного замешкался, примериваясь к оптическому прицелу, и, неглубоко дыша, выровнял ствол винтовки. Неподвижная черно-белая мишень как будто широко раскрытый глаз смотрела на него сквозь стекло.       Американец коротко ухмыльнулся, подмигивая ей в ответ.       Нажатие на спусковой крючок потребовало неожиданно много усилий. Вздрогнув от болезненной отдачи, Джонс с чувством выругался: парень был почти уверен, что из-за его неаккуратного движения пуля ушла влево-вверх, к тому же приклад ощутимо приложил американца по ключице. Теперь он осознавал, почему Брагинский для первых выстрелов предпочел открытый прицел.       Перезарядив оружие, Америка прицелился снова, продолжая использовать оптический из чистого упрямства: ему пришлось еще раз стиснуть зубы, пережидая болезненную отдачу. Утешало, что со второй попытки выстрел определенно лег намного удачнее.       Для третьего американец, приноровившись, решил попробовать открытый прицел. На четвертый — почувствовал удовольствие от стрельбы.       Напоследок заглянув в оптику, Альфред с гордостью убедился, что все пули кроме первой пробили мишень не более чем в дюйме от черного центра. Одна — то ли вторая, то ли четвертая — попала в яблочко.       Для первого раза это было более чем неплохо.       — Хороша «бабуля»! — бодро отрапортовал Джонс, возвращая винтовку. — Посмотришь, что получилось?       Иван неопределенно дернул плечами, забирая Мосинку, но, подняв ее на уровень глаз, все же послушно заглянул в прицел: во многом русскому было плевать, что он там увидит. Ни на мгновение не оторвав взгляда от сосредоточенного лица соперника, он внимательно подмечал самые маломальские детали и уже догадывался о результатах. Линия чужих губ менялась с каждой попыткой, бесхитростно демонстрируя настоящие эмоции парня.       Он скривился вначале, очевидно от боли, и разочарованно поджал губы после первого выстрела. На второй была напряженная, но все еще довольная ухмылка. В третий и четвертый раз лицо Джонса оставалось сосредоточенным — только глаза азартно блестели, выдавая триумф. Возвращал оружие Америка тоже с донельзя самодовольным видом.       — Неплохо, — признал Брагинский, нисколько не удивленный.       Все четыре пули пробили мишень; из них три легли скученно вблизи центра. Результат Альфреда был почти так же хорош как у него самого и несомненно впечатлял. На американца Иван посмотрел даже с уважением.       — М-16 все еще лучше, — счел своим долгом добавить Джонс.       Что-то еле слышно хрустнуло: русскому очень хотелось надеяться, что зубы, а не винтовка в его руке.       Вырвавшийся из горла сдавленный смешок больше походил на приглушенные рыдания.              16:23       — Ладно, выбери себе что-нибудь, — Брагинский устало взмахнул рукой, отчаявшись понять чужие вкусы.       — Yes! — Альфред не сдержал радостного возгласа, почти подпрыгивая на месте, и, довольный, с восторгом хлопнул его по плечу.       Получив долгожданное разрешение, он мгновенно сорвался с места и, пробежавшись вдоль ящиков, принялся с энтузиазмом распахивать их один за другим, азартно потирая руки. Стальные дверцы ударялись друг о друга с громким лязгом, но Америка даже не поморщился.       Содержимое каждого он рассматривал придирчиво, задумчиво кусая и пожевывая губу. То и дело порываясь схватить что-нибудь, парень отдергивал руку в последний момент и, запуская пальцы в волосы, растерянно чесал затылок, после — поправлял очки.       Привалившись к стене, Брагинский наблюдал за Джонсом со снисходительной усмешкой, почти завороженный частой сменой эмоций на его лице: тот улыбался, тут же задумчиво хмурился, радостно открывал рот и, затыкаясь, снова прикусывал губу. От вредной привычки маленькая трещинка слева стала совсем красной — опустив голову, мужчина сдержал желание, шагнув вперед, успокаивающе коснутся ее рукой, ласково поглаживая подушечками пальцев. Светлые пряди упали на лицо, надежно скрывая странный взгляд на мгновение потемневших глаз.       Забывая о присутствии русского, американец улыбался, смеялся, злился и грустил так открыто, что Россия был готов молча наблюдать за ним часами со своего места, хоть ненадолго чувствуя себя частью чужой картины мира. Почти никто не вел себя так непринужденно в его в присутствии, и Иван находил это поразительно-восхитительным. Даже сейчас, наедине, Альфред все еще выглядел как маленький ребенок, которому пообещали купить в магазине игрушек все, что он сможет унести в руках: все еще одуревший от счастья, но уже начинающий осознавать подвох.       На третьем ящике Америка запнулся. Протянув руку, Джонс с опаской погладил знакомые очертания длинного ствола, украдкой ежась[3].       — Это что — гранатомет? — в ответе американец не нуждался: настороженно покосившись на Брагинского, он торопливо захлопнул дверцу, со странными интонациями пробормотав вслух. — Ну и кто здесь теперь компенсирует?       Разряжая напряженную обстановку, русский весело посмеялся со своего места и загадочно промолчал. Альфред кинул на него заинтересованный взгляд исподлобья и, задумчиво наклонив голову, внезапно тоже издал тихий смешок.       — Ну правда — зачем тебе эта штука? — весело поинтересовался он и, с ухмылкой глядя в глаза мужчины, непринужденно пошутил. — Ты же сам противотанковый.       — Он в нерабочем состоянии, — тоже с улыбкой сообщил Ваня, пожимая плечами.       Заинтересованно вскинув брови, Альфред смерил его нарочито оценивающим взглядом       — Хм, — задрав голову к потолку, парень, скорбно поджав подбородок, несколько раз кивнул своим мыслям, с невинным видом пялясь куда-то вбок — только что не свистел. — Надеюсь, ты про гранатомет.       — Прибью, — в который раз одними губами пообещал Брагинский, и Джонс, посмеявшись, ретировался к следующему ящику.              16:28       — Вау! — не сдержав восторженного возгласа, Америка без разрешения взял в руки револьвер. — Вот это олдскул!       Оружие несомненно было ему знакомо.       Придирчиво осмотрев со всех сторон, Джонс наконец с благоговением провел тыльной стороной ладони по стволу вдоль выбитых букв. Гладкий блестящий металл приятно холодил кожу: от удовольствия по спине американца на мгновение пробежали мурашки. Гулко сглотнув, он безотчетно погладил лакированную поверхность рукояти, с восторгом ощущая вес револьвера в своей руке. Вырезанный на дереве геометрический узор слегка царапал подушечки пальцев, и Альфред на мгновение прикрыл глаза, наслаждаясь ощущениями.       Со стороны казалось, что сейчас американец начнет его облизывать. Ваня наблюдал за этим с крайним интересом.       Прерывая затянувшуюся паузу, Альфред, не в силах оторвать вожделеющий взгляд от револьвера, с придыханием проговорил со знанием дела:       — Smith & Wesson 32-20 HE, модель 1902 года. Да еще и в отличном состоянии! — сожалеюще вздохнув, Америка с видимой неохотой вскинул голову и требовательно уточнил, уставившись на русского. — Откуда он у тебя?       Иван только в который раз за сегодня пожал плечами. Оружие как оружие — и что только Джонс в нем нашёл? Мужчина хотел было поинтересоваться, с каких это пор винтовка довоенного времени — старая рухлядь, а револьвер начала века — «олдскул», но не стал: с 1917, не иначе.       — Не помню, — безразлично отозвался он и, помедлив, с усмешкой предложил. — Ты еще на вкус его попробуй.       Альфред вовсе не собирался этого делать! Совершенно, однозначно, абсолютно точно. Надо срочно было сделать хоть что-нибудь, чтобы отвлечься от странных мыслей.       Пожалуй, чересчур громко фыркнув, Америка лихо крутанул пустой барабан. Не глядя вернув его на место, он с бесшабашным весельем приставил дуло к виску, и, быстро взглянув на русского исподлобья, с тихим щелчком нажал на спусковой крючок.       — Бах! — криво ухмыляясь, американец резко дернул рукой вверх и, уронив голову на плечо, демонстративно высунул язык. — Буэ…       За его детскими выкрутасами Россия, привалившись к стене, наблюдал со снисходительной усмешкой. Очевидно, вес знакомого оружия в руке оказывал на парня почти опьяняющее воздействие, и это чувство было ему знакомо. Они оба наслаждались шоу в равной степени.       — Сыграем в русскую рулетку? — внезапно предложил Джонс с безумным азартом во взгляде.       Недоуменно моргнув, русский запрокинул голову и громко рассмеялся вслух.       — Ага. Сейчас только патрон достану.       Хотелось надеяться, что американец шутит. Брагинский даже не был уверен, есть ли у него подходящие патроны. Или, вернее, точно знал обратное.       Альфред рассмеялся его шутке, машинально проворачивая оружие между пальцами. Трюки с револьвером всегда были его слабостью, особенно после увлечения кинематографом в начале века. Из всех голливудских жанров Америка обожал вестерны больше всего — эстетика Дикого Запада, зрелищные перестрелки, харизматичный главный герой и обязательный хэппи-энд в конце. Добро побеждает зло, и все такое.       Правда в последнее время они выходили слишком уж неоднозначными на его вкус. Чертова политика. Чертов Вьетнам[4].       Раздраженно тряхнув головой, Джонс перехватил револьвер другой рукой, с силой раскручивая на пальце, и, зачесав волосы назад, с ухмылкой изобразил выстрел. Не глядя роясь в выдвижном ящике, Иван наблюдал за ним краем глаза, с любопытством подмечая каждое движение: американец вращал оружие с удивительным мастерством, почти жонглировал в такт одному ему известному ритму.       — Что ты там копаешься?       Не отвлекаясь, Альфред требовательно протянул ладонь, откидывая барабан. Вздохнув, Ваня только развел руками, закрывая ящик.       — У меня нет.       — Что значит «нет»? — вскинув голову, Джонс, удивленно замер, машинально словив револьвер, и, отчетливо нахмурившись, огрызнулся. — Так найди!       Где именно русский должен отыскать патроны американец не уточнял. Мысль о том, что ему так и не удастся пострелять из любимого оружия, просто не желала укладываться в голове.       — Патронов нет, говорю же, — обреченно хмыкнув, Брагинский поднял глаза к потолку, отстраненно улыбаясь: Америка походил на ребенка, у которого злые взрослые отбирали чужую игрушку. — Выбери что-нибудь другое.        Скрипнув зубами, Альфред разочарованно провернул оружие еще раз без былого огонька.       — Чертов коммунист, — раздраженно буркнул он себе под нос.       Там были и другие, но все уже казалось не тем. Джонс неохотно убрал револьвер на место и, упрямо поджав губы, резко выдохнул со свистом: русский продолжал улыбаться как ни в чем не бывало.       Настроение испортилось.              16:44       Джонс уже некоторое время стрелял по мишеням в одиночестве, дырявя бумагу с удивительно упертым видом, вымещая досаду. Точность выстрелов или емкость магазина не особо заботила парня: Альфред расстрелял уже с дюжину патронов, не меньше, и пока не собирался останавливаться.       Наверное, он должен был прекратить, выдохнуть, откидывая влажные волосы со лба, и наконец вернуть русскому пистолет; иначе в чем смысл их небольшого соревнования?        «Выбери что-нибудь другое», — сказал тот своим обыденным тоном и с неизменной улыбкой застыл у стены, скрестив руки на груди. Прикрыв глаза, Брагинский как будто задремал, больше не обращая внимания.       Он и выбрал: массивный пистолет со звездой на затворе как влитой лежал в руке[5]. На американском флаге были такие же. Как и на флаге СССР. Американец хмуро поморщился: от последней мысли тут же захотелось неаккуратно зашвырнуть оружие куда подальше.       Альфред уже должен был успокоиться, расслабиться немного, наконец сосредоточиться на цели и выкинуть из головы все посторонние мысли, но это явно не тот случай. Джонс злился, раздраженно скрипел зубами и думал.       Эта чертова улыбка — беспечная, почти доброжелательная, немного снисходительная, абсолютно лишенная каких-либо эмоций. Америка ненавидел ее до дрожи.       Россия всегда, с самой первой их встречи, казался ему загадочным, не таким как остальные — особенным — но все как будто не взаимно. Альфред пытался убедить себя, что в семнадцатом году все изменилось, что его глупое юношеское увлечение наконец-то прошло и что этот коммунистический варвар более получит от него ничего кроме наставлений на путь истинный.       В тридцатых Америке и вовсе оказалось не до того: своих проблем было по горло. А потом Брагинский внезапно вернулся с новыми шрамами и огрубевшей кожей на мозолистых ладонях, сильнее чем когда-либо, и все завертелось снова.       Наверное, они даже ладили во время войны; их боссы — точно, во всяком случае. Вокруг было так много новых игрушек: танки, самолеты, атомная бомба — американец просто не задумывался обо всем. А после взаимные противоречия обострились как никогда прежде. Джонсу пришлось с неохотой признать, что ничего не кончилось. Он все еще был одержим желанием превзойти русского во всем, и не только им.       Альфред хотел бы об этом не думать, но Брагинского внезапно стало слишком много в его жизни. Тот был везде, лез, куда не просят, неустанно вставлял палки в колеса, прохладно улыбался при встрече — за одно это американец оказался готов его возненавидеть.       Америка раздраженно дернул головой, стряхивая наушники — слишком громоздкие, неудобные, и с силой стиснул зубы, пытаясь найти выход собственной досаде. Почему он вспоминает обо всем именно сейчас? Не в том место и явно не в то время!       Когда Альфред поцеловал Ваню впервые, тот, снисходительно улыбнувшись, ласково взъерошил волосы мальчишки своей широкой ладонью, затянутой в белоснежную перчатку, в покровительственном жесте. Более столетия назад русский так и не принял его всерьез.       И теперь они здесь, и Россия вечно смотрит с таким до отвращения безразличным видом, что американцу нестерпимо хотелось прописать ему в челюсть.       Увлеченный собственными мыслями, Джонс и не заметил, что тот, чуть приподняв голову, заинтересованно разглядывает его уже некоторое время.       — Альфред, у тебя все в порядке? — беспечный голос русского заставил американца чуть вздрогнуть от неожиданности.       — Да. Абсолютно. Все в полном порядке! — с вызовом огрызнулся он, уверенно усмехаясь, и, нарочито удивленно вскинув брови, осекся на полуслове. — А почему ты?..       Брагинский смотрел на Джонса очень внимательно, буквально сверлил ненавязчивым взглядом. Но не лицо — за его забавным выражением Ваня успел понаблюдать вдоволь с почти что восторженным блеском в глазах. Сейчас же русский, задумчиво приподняв брови, уставился на чужие руки со странной смесью недоумения и, кажется, восхищения? Америка не был уверен, что истолковал правильно сложную эмоцию. Растерянный, он тоже опустил взгляд, с неподдельным интересом рассматривая собственные ладони       Альфред не сразу осознал, что все это время держал пистолет направленным в грудь мужчины.       Он и сейчас продолжал это делать, не в силах пошевелиться. Джонс знал, что должен опустить оружие — направить гребаную пушку в пол, но не мог даже разогнуть палец, убирая фалангу со спускового крючка. Его тело как будто жило своей жизнью.       Брагинский с улыбкой наклонил голову.       Что он делает? Угрожает России пистолетом!       Американца колотила крупная дрожь.       Теперь тот точно его убьет. Или он сам застрелит русского. Бессмертное воплощение нации ведь можно застрелить? Или оружие волшебным образом даст осечку? Джонс прикусил губу до крови, пытаясь унять дрожь в пальцах. От всплеска адреналина снова чуть-чуть кружилась голова.       Он не хотел проверять. Это все его вина.       — Альфред, — негромко повторил Иван, медленно, без резких движений, делая шаг вперед: его голос, мягкий, даже мурчящий, нежно ласкал чужое имя, почти гипнотизируя. — Что ты делаешь, Альфред?       Гулко сглотнув вязкую слюну, Америка с удивлением осознал, что тянется к русскому, пристав на самые кончики пальцев. Его тихий тембр звал, завораживал, манил к себе, уговаривая шагнуть навстречу, но ноги как будто назло приросли к полу, мешая сдвинуться с места. Джонс замер, покачиваясь и бесконтрольно облизывая губы.       Брагинский подошел ближе. По виску Альфреда стекла капелька пота. Чужие движения, нарочито ленивые и неспешные, казались почти угрожающе медлительными. Американец чувствовал, как напрягается все тело в предчувствии чего-то.       На губах русского застыла отстраненная улыбка. Америка стиснул зубы, побелевшими пальцами сжимая рукоять. Его руки уже отчетливо тряслись от усталости.       Всегда одно и то же выражение лица, даже под дулом пистолета.       Джонс раздраженно сощурился. Что этот гребаный коммунист о себе возомнил?       Разве Альфред сделал слишком мало чтобы заслужить нечто большее. Разве приложил недостаточно усилий, чтобы Брагинский думал о нем каждый гребаный день своего существования?       Сколько еще ядерных боеголовок нужно, чтобы стереть эту отстраненную улыбку с его лица?       Звук шагов, чуть шаркающий, едва слышный, прекратился, и Америка, сглотнув, вынужденно поднял голову. Иван подошел почти вплотную, возвышаясь над ним как карикатурный злодей из комикса.       Ствол пистолета уткнулся ему в грудь: русский мог чувствовать давление металла на своих ребрах. Улыбнувшись, мужчина без резких движений обхватил его ладонью и, смотря на американца в упор, настойчиво потянул вверх. Тот не сопротивлялся.       Закусив губу, он упрямо пялился на Брагинского снизу-вверх, силясь разобрать хоть грамм эмоций в хорошо знакомом выражении лица, как всегда безуспешно. Через мгновение американец, прикрыв глаза, отчаянно подался вперед, резким рывком сокращая считанные сантиметры между ними.       Джонс замер, жадно прижимаясь к сухим обветренным губам. Он чокнулся — эта мысль вертелась где-то на самом краю сознания, но американец только сильнее зажмурился, неловко сминая чужой рот в отчаянной попытке добиться хоть чего-нибудь. Он мог бы целовать гранитную скалу — нет, айсберг — с тем же успехом: Россия разве что ненамного теплее сосульки.       Парень чувствовал, как ствол пистолета, зажатый между ними, упирается в ключицу. Русский мог выстрелить в любой момент, в клочья разрывая шелковую ткань, мышцы и сухожилия под ней. Заливая кровью безупречно белую рубашку. От невнятного обрывистого образа по взмокшей спине сбежала одинокая капля пота.       Шумно выдохнув, Брагинский медленно наклонил голову, изменяя угол; Альфред счел это за приглашение. Отодвинувшись на считанные миллиметры, он скользнул языком по губе русского, облизывая, лаская, жадно исследуя каждую трещинку, с нажимом чертя влажные линии на сухой коже. Жаркое дыхание, одно на двоих, и железный привкус во рту — его собственный.       Ну же, давай, ответь что-нибудь!       Мужчина чуть-чуть разомкнул губы — самую малость, но этого было достаточно. Не колеблясь ни секунды, Джонс не слишком умело засунул язык в чужой рот, почти тут же упираясь в очередную преграду. Зажмурившись, американец протолкнул его дальше изо всех сил, до боли царапая чувствительный кончик об острые грани зубов; еще сильнее вжимаясь в грудь русского, размазывая капли слюны по подбородку, стискивая пальцами хлопковую ткань его рубашки до разноцветных мушек перед глазами.       Внутри было тепло, влажно. Его мягкий язык обволакивал, почти невесомо касаясь со всех сторон, заигрывая, дразня, и Альфред с приглушенным стоном снова забывал дышать. Светлые ресницы мелко подрагивали от напряжения.       Россия отстранился, и Америка, не отдавая себе отчета, потянулся следом. Холодные пальцы мягко сомкнулись на его запястье, удерживая на месте, заставляя невнятно мычать что-то протестующее. Воспользовавшись возможностью, Иван поставил пистолет на предохранитель и не глядя отложил подальше, ласково касаясь чужой щеки. Мягкая нежная кожа лихорадочно горела под его пальцами.       Широко распахнув глаза, американец протестующе дернулся, избегая прикосновения. Если этот чертов русский только попробует снова взъерошить его волосы, он не!.. Не что?       Хмурясь, Альфред громко, возмущенно дышал сквозь стиснутые зубы; его ноздри гневно раздувались, жадно втягивая воздух, побелевшие от напряжения пальцы продолжали цепляться за чужую рубашку. Джонс разрывался между желаниями, вспылив, оттолкнуть мужчину подальше и, жмурясь, скользнуть рукой ему на шею, трогая, оттягивая, сжимая в кулаке светлые пряди на затылке, такие же влажные как его собственные, наверняка мягкие. Они вкусно пахнут?       Улыбнувшись, Брагинский только плотнее прижал ладонь к лицу парня. Ледяные пальцы мягко поглаживали запястье вдоль венки, поднимаясь чуть выше, обводили контуры чужой ладони, горячей и чуть влажной, изучая линии его рук. Это было немного щекотно.       Русский смотрел почти насмешливо, заинтересованно наклонив голову набок. Нервно усмехнувшись, Америка машинально облизнул губу.       — И давно это у тебя?       Тихий мягкий тембр все еще заставил чуть вздрогнуть и машинально зачесать волосы назад в попытке скрыть собственное замешательство.       — А, это… Не помню, — Джонс хотел легкомысленно улыбнуться, уверенно пожимая плечами, но все еще запнулся на полуслове: собственный голос звучал неожиданно хрипло. — Я не… Я не думаю о тебе каждый день, знаешь ли.       Улыбка русского стала чуть шире: он совершенно определенно не должен был этого говорить. Дурак! Теперь Брагинский точно знает, что ты о нем думаешь.       — Но часто? — вкрадчивый шепот на ушко меньше всего походил на вопрос.       — Нет! — шумно выдохнув, американец упрямо вздернул подбородок, все еще влажный от собственной слюны. — Вовсе нет.       Иван выпрямился, чуть отодвигаясь: Альфред снова мог заглянуть в его лицо, жадно скользя взглядом по немного покрасневшим щекам, привычному ироничному изгибу губ, чуть прищуренным глазам… Это никогда не помогало: его выражение, по-прежнему доброжелательное, все еще оставалось нечитаемым.       — Хм. Карибский кризис?       — Пас, — Америка поморщился: даже сейчас Россия первым делом давил на больное.       — Тегеран?[6]       — Да.       Под внимательным взглядом русского мальчишка немного покраснел, тихо выругавшись себе под нос. Раздраженно поджав губы, Альфред тем не менее продолжал с непонятным вызовом пялиться на мужчину исподлобья: отступать было не в его привычках.       — Женева?[7]       — Что? — нахмурившись, американец удивленно вскинул голову. — Нечестно! Тегеран был раньше.       Ваня кротко улыбнулся: теперь он был точно уверен, что это не недавнее явление. Выбранные наугад события путали, сбивали с толку, заставляли Джонса торопиться, делая ошибки. Вскользь упоминать то, что Брагинскому знать не следовало. Интересно, если он назовет Крым — Америка вспомнит по аналогии Ялтинскую конференцию или сразу Крымскую войну?[8] Мысли мальчишки, очевидно, витали где-то далеко в прошлом.       — Вот как. Запуск Аполлона-11?       Возмущенно чертыхнувшись, Альфред снова закусил губу.       Черт-черт-черт. В последнее время в его жизни слишком много русского.       И сейчас тот смотрел так до отвращения понимающе, извращая, плетя свою сеть из случайных слов и событий, что хотелось несдержанно закричать ему в лицо, схватить за грудки и трясти, пока все эти странные мысли и воспоминания не покинут чужую голову. И желательно собственную.       Америка, зажмурившись, тряхнул головой: он не должен отвечать. Обязан заткнуться, уверенно поправить очки, протирая чуть запотевшие стекла, и, ухмыльнувшись, сообщить Брагинскому, что все это было глупым розыгрышем — а он повелся как маленький.       Из перехваченного спазмом горла не вырвалось ни звука. Продолжая улыбаться, Россия кивнул каким-то своим мыслям.       Большой палец Брагинского на его щеке как будто жил своей жизнью, медленно поглаживая, лаская горячую кожу, наощупь исследуя кончик чужого носа и носогубную складку, обводя по контуру мягкие губы, оттягивая и чуть надавливая в уголках. Заставляя американца задумываться, что будет, если тот прямо сейчас возьмет его в рот.       — Ситка, 1867?[9]       Вздрогнув, Америка растерянно посмотрел в чужие глаза.       — Так ты помнишь?       — Это было слишком неожиданно и не по протоколу, — задумчиво улыбаясь, Брагинский пропустил пшеничную прядь между пальцев, — у меня хорошая память.       Чуть наклонившись, Россия снова сократил расстояние между их лицами до считанных миллиметров. Его рука ненавязчиво скользнула на затылок, властно удерживая на месте, не позволяя отстраниться. Судорожно сглатывая, Альфред чувствовал горячее дыхание на своей коже и леденящий холод чужих прикосновений каждой клеточкой тела.       Руки американца покрылись мурашками. Тоненькие волоски встали дыбом в тревожном ожидании: как будто последние секунды до взрыва.       Этот поцелуй имел мало общего с предыдущим. Губы русского, казавшиеся такими мягкими и податливыми, до боли сминали его собственные, жадно сдавливая, посасывая, почти до синяков втягивая нежную кожу, будто пытались оставить отпечаток. Его язык, жесткий и требовательный, очерчивал их контуры, грубо лаская, скользя меж приоткрытых зубов, бесцеремонно исследуя глубины чужого рта.       Брагинский держал мальчишку за волосы; терзал, не позволяя отстраниться. Вместо мягких прикосновений — требовательные укусы: до крови, до болезненного стона, до гибкого тела, напрягающегося в его руках. До собственного головокружения от нехватки кислорода. Россия без преувеличения дышал Джонсом.       Он мог бы догадаться раньше.              16:52       — Что ты?.. — Брагинский сдавленно кашлянул, закрывая рот рукой. — Зачем?       Он стоял, сгорбившись, опираясь на стол одной ладонью. Тяжелое дыхание со свистом вырывалось из груди. Джонс, запрокидывая голову, жадно ловил каждый его вздох, цепляясь пальцами за стальную пряжка.       Тихий металлической лязг заставил мужчину вздрогнуть, безотчетно сжимая чужое плечо. Американец не сдержал тихого стона: от жесткой хватки руку как будто прошило разрядом тока. Капля пота скатилась по спине. Наверняка останутся синяки. Возможно, он даже захочет, чтоб остались.       Эмоции коктейлем Молотова плескались в потемневших глазах. Их взгляды на мгновение встретились, и Альфред медленно облизнул пересохшие губы. Его прикосновения стали смелее, требовательнее.       Джонс хотел этого. Он привык получать, что хочет.       Выдохнув, Россия запрокинул голову, сдержав стон. Все тело было болезненно напряжено. Он безотчетно сжал руку сильнее, удерживая мальчишку: еще немного, и под пальцами хрустнут кости.       — В чем дело? — наклонив голову, Америка усмехнулся через силу. — Проблемы с «гранатометом»?       Улыбнувшись, русский почти ласково коснулся рукой его горла, большим пальцем поглаживая сонную артерию. Зажмурившись, Альфред резко подался назад в попытке избежать прикосновения: от холода на мгновение перехватило дыхание. Иван не позволил. Чужая ладонь скользнула на затылок, с силой сжимая у основания шеи, удерживая на месте, сдавливая до протестующего стона и оглушающего шума крови в ушах.       Россия смотрел на него с ноткой безумия во взгляде. Бешенный пульс эхом отдавался в кончиках ледяных пальцев. Джонс гулко сглотнул вязкую слюну, жадно хватая ртом воздух.       Прикрыв глаза, Брагинский зарылся пальцами в его волосы, растрепанные и влажные на затылке. Со свистом втянув воздух сквозь крепко стиснутые зубы, мужчина сжал в кулаке светлые пряди. Когда американец, сильнее запрокинув голову, отчаянно подался вперед, их натяжение струной отозвалось в паху.       Жарко.       Жар горячей волной поднимался выше, охватывая тело, струясь по венам, заставляя комнату кружиться перед глазами. Россия, шумно выдохнув, с тихим рычащим стоном прикусил губу, и американец на миг замер, стараясь унять чуть подрагивающие кончики пальцев. Это не помогало.       Наплевать. Не отрывая жаждущего взгляда, Альфред снова дразняще провел ладонью по чужому бедру, не спеша возвращаться к большему. Он не остановился, когда накативший волной приступ боли электрическим разрядом прострелил руку до черных пятен перед глазами; только сдавленно застонал, до крови прикусывая губу. Наклонившись, мужчина медленно провел по ней языком, слизывая алые капли.       Америка все еще чувствовал давление его пальцев на своем плече, но на сей раз вывернулся без труда, настойчиво трогая, поглаживая, сжимая, с восхищением ловя прерывистые вздохи; напряженное тело чутко отзывалась на каждое прикосновение.       Горячо.       Шумно выдохнув, Ваня снова оперся на стол, судорожно сжимая кулаки и вновь через силу выпрямляя пальцы. Чужие движения, более резкие, алчные, заставляли, жмурясь, жадно глотать ртом воздух, кусая и тут же облизывая пересохшие губы. Его влажные волосы разметались по лбу, покрытому испариной. Светлые ресницы чуть подрагивали в предчувствии экстаза: уже недолго.       Россия напряженно выпрямился с глухим рыком, запрокидывая голову, сильнее, до боли, сжимая чужие волосы в кулаке. Сердце мужчины оглушительно колотилось, как будто готовое, разворотив ребра, вырваться из грудной клетки. Почти непрерывный звук пульсацией отдавался в каждой клеточке тела. Потянувшись, американец смахнул капельку пота с его виска и медленно ухмыльнулся, поглаживая чужую щеку.       Уже не такой невозмутимый, да? Стереть извечную улыбку с лица русского оказалось даже приятнее, чем Альфред мог себе представить.       Но этого было мало.       Брагинский, восстанавливая дыхание, неохотно приоткрыл глаза. Их незнакомый взгляд, чуть расфокусированный, все еще замутненный удовольствием, на мгновение заставил Джонса разучиться дышать. Из груди как будто разом выбили весь воздух — словно маленькое падение и мгновение невесомости.       Америку снова обдало жаром с ног до головы.              17:19       Россия и Америка сидели на столе плечом к плечу, чуть привалившись друг к другу. Альфред лениво болтал ногой. Без очков его лицо выглядело иначе.       На полу перед ними небрежно валялся скомканный шелковый платок с инициалами «A.F.J». Джонс попытался возмутиться, почему его — Брагинский лишь неопределенно хмыкнул в ответ.       Тишина казалась почти умиротворяющей и лишь немного неловкой. К сожалению, она продлилась недолго.       Желудок американца требовательно забурчал, напоминая о себе. Выдохнув, Альфред с невозмутимым видом скрестил руки, прикрывая живот. Самые кончики ушей немного покраснели, в остальном парень вел себя абсолютно естественно.       — Есть хочется, — вслух отметил он, чуть повернув голову.       Ваня молча развел руками: еды у него не было. Америка душераздирающе вздохнул, разочарованно опустив голову. Воротник его рубашки был застегнут неправильно, перекошенный с одной стороны.       — Ну хоть что-нибудь?       Все еще оставалась надежда, что Россия припрятал шоколадку в кармане пиджака — Джонс так и делал. Свою он сжевал украдкой еще с утра и теперь немного жалел об этом. Но Брагинский только, наклонив голову, заинтересованно приподнял брови.       — Например?       — Ну не знаю. Бутерброды? — на мгновение задумавшись над непривычным словом, Альфред машинально добавил. — С икрой.       Иван негромко хмыкнул. То есть, по мнению американца, он должен сейчас достать их — откуда? Из широких штанин, не иначе. Вслух русский, впрочем, ответил другое:       — Тебе же не нравится икра.       — Да, но есть-то хочется, — Америка с философским видом пожал плечами.       От безысходности Джонс был готов проглотить даже рождественский пудинг. Он ненавидел пудинг — это странное коричневое нечто с говяжьим жиром и сухофруктами, абсолютно неаппетитное на вид. Справедливости ради, все, что готовил Англия, так или иначе выглядело как кусок дерьма. На вкус… Альфред мог предположить, что все еще чуть получше, но ненамного.       Помолчав некоторое время, американец, широко зевнув, снова возмутился:       — Вечно у тебя ничего нет! Бургеров нет. Колы нет. Даже в сэндвиче…       Продолжая лениво попрекать русского, он все еще думал о бутербродах. Да что с ними вообще не так! Почему эти непонятные люди не докладывают в сэндвич второй ломтик хлеба? То есть икра и красная рыба — нормально, а еще один кусок — ни-ни. Эта странная несправедливость определенно ускользала от его понимания.       Россия заинтересованно склонил голову, добродушно улыбаясь.       — У тебя все измеряется едой?       — И патронов у тебя нет, — из врожденного чувства противоречия добавил Джонс, машинально уворачиваясь от ощутимого тычка в плечо.       Проглотив ругательство, Россия шумно выдохнул, возводя глаза к потолку. Улыбка на его лице теперь казалась чуть обреченной. Все еще дико хотелось схватить мальчишку за волосы, хорошенько приложив лицом об стол.       Было бы глупо надеяться, что между ними что-то изменится, да?       — Хочешь, подарю тебе этот гребаный револьвер? — внезапно предложил Ваня и, щурясь, добавил. — Только заткнись.       Несказанная щедрость застала американца врасплох. Вскинув голову, он уставился на Брагинского с откровенным подозрением. «Заткнуться» — так просто? Русский всерьез подарит ему это шикарное произведение оружейного искусства, если он, Альфред, помолчит пару минут? Да быть такого не может — здесь точно есть какой-то подвох.       — Очень смешно! — Джонс раздраженно фыркнул, пихнув мужчину локтем. — Да меня с оружием на порог Кремля не пустят.       — Не переживай, — Иван усмехнулся. — зато в КГБ всегда будут рады.       Америка вздернул подбородок, спрыгивая со стола. Его желудок снова протяжно буркнул не вовремя.       — Чертов коммунист!       — Свинья капиталистическая, — пробормотал тот себе под нос, не оставшись в долгу.              17:55       Оба стояли в разных концах переговорной и, понурившись с покаянным видом, получали выговор от начальства за свою «безответственную выходку». Шквал критики вполголоса летел со всех сторон: «удрали с важных переговоров», «исчезли, не сказав ни слова», «поставили под угрозу саму цель дружественного визита».       — Это просто возмутительно!       — Я разочарован.       — О чем ты только думал?       — По возвращении — месяц без фастфуда.       Успев по пути перехватить где-то долгожданный бутерброд, Альфред сосредоточенно заталкивал его в рот, слушая вполуха. В стороне, запустив руки в карманы, Россия терпел ругань с неизменной улыбкой, думая о чем-то своем. Никому не нужные перчатки все еще лежали там.       — Хей, Брагинский! — на мгновение обернувшись, окликнул его американец с другого конца зала. — Аттракционы. Завтра. И возможно ты увидишь мои клевые носки.       Русский машинально оглянулся, растерянно приподнимая брови: Джонс подмигивал ему с привычной самоуверенной улыбкой, невозмутимо стряхивая крошки с лацкана пиджака. Помедлив, Ваня слегка наклонил голову в ответ.       Предложение звучало крайне заманчиво.