***
На следующий день Тадаши сказали отправиться в подвал и следить с парочкой таких же солдат одного мальчика. На вопрос, что за мальчик и зачем за ним следить, старый хрыщ, который по совместительству был их начальником, не ответил, лишь перекатил зубочистку зубах и хмыкнул. Вообще, Хамада не любил свою работу. Будучи солдатом, он повидал много страшных вещей, и должен был бы уже к ним привыкнуть, но почему-то не мог. Что-то человеческое, что выедалось у всех, кто прошёл сквозь ужасы, никак не хотело выедаться у него. Что-то, что осталось от того доброго парня, дружелюбного и справедливого студента с тёплой улыбкой и сияющими глазами. Каждый раз, когда ему приказывали совершать отвратительные поступки, например, убивать людей, то в сердце что-то ёкало и скрипело, отчаянно прося этого не делать и опустить пистолет со снятым предохранителем. Но он стрелял, смотря в глаза жертве и взглядом прося прощения, когда палец с тихим щелчком, поглощённым громким выстрелом нажимал на курок и внутри карих глаз отчётливо сверкало сожаление. Как бы то ни было, он стрелял. Даже если дико ненавидел это. Тадаши ненавидел свою работу и не понимал, когда превратился из светящегося энтузиазмом и жаждой справедливости парня в орошённого кровью солдата… От мыслей его отвлёк тихий скрежет двери в подвал. Помещение встретило его прохладой и лёгкой сыростью с запахом ржавчины. Сам подвал был не слишком большой, часть была отгорожена решётками, образующими камеры. Как в тюрьме. На другом конце уже сидели пара мужчин в такой же форме, что и он, играющих в карты. У одного была сигарета в зубах, у другого тёмно-зелёная бандана на голове. Они мельком глянули на него и махнули рукой в знак приветствия, после чего продолжили партию. Хамада махнул в ответ и перевёл свой взгляд за одну из решёток. За ней сидел мальчик лет четырнадцати, сложив ноги по-турецки и поставив подборок на ладонь. Он тоже посмотрел на солдата. Чёрные волосы, находящиеся в странном беспорядке, чуть колыхнулись, и одна прядь упала на глаза. Тёмно-синяя толстовка была немного испачкана и местами изодрана, как и песчаные штаны. Видимо, приволокли силой. На руках и видной части ног было видно пару ссадин. — Думаю, тебе интересно, на какой хрен нам сказали за ним следить? Не знаю всех подробностей, но этот парнишка вроде как нужен начальству. Так что, просто расслабься, он ведь за решёткой. — Хорошо, спасибо. Тадаши нашёл взглядом стул и сел на него, вновь обращая взгляд на мальчика. Тот тоже сверлил его внимательным изучающим взглядом. В его карих глазах не было страха или чего-то подобного, он просто разглядывал его. Хамада отвечал тем же, продолжая эту своеобразную зрительную баталию, если это так можно назвать. Вот так прошло около получаса, под тихий шорох кидаемых карт и тихих ругательств проигравших. Потом два игрока вышли из подвала, сказав, что придут минут через двадцать. Тадаши кивнул и продолжил смотреть на парнишку. Когда дверь со скрежетом закрылась, мальчик поднял голову и чуть подвинулся. Хамада едва нахмурился на такое действие, но ничего не сделал. — Эй… можешь, пожалуйста, дать мне рюкзак? Солдат удивлённо вскинул брови. — Зачем? — Эм, ну, у меня там кое-что, что мне надо. — Ты же понимаешь, что я не могу дать его? — Но у меня там нет ничего такого… — С чего бы мне тебе верить? — Можете сами посмотреть. Он вон там. Мальчик указал рукой на стойку с разными вещами. Тадаши скептично выгнул бровь, но всё же поднялся и подошёл к указанному предмету. Небольшой рюкзак из плотной ткани был довольно лёгким, и Хамада без труда приподнял его, с лёгким вжиком расстегнул молнию и открыл его. Внутри оказалось не так уж много вещей, лишь пенал, небольшой альбом А4 и ещё парочка каких-то непонятных предметов. Тадаши немного удивился и взял альбом в руки, после чего открыл. На листах бумаги были изображены люди. Много улыбающихся людей. Были разные лица и композиции, но всегда были улыбки. Когда мягкие и невесомые, оплетённые сеточкой морщин, иногда яркие и широкие с ямочками в уголках губ. Лёгкие очертания были приятны глазу, а сами рисунки казались живыми, и радость, запечатлённая на лицах, невольно заставляла улыбнуться самому. Тадаши ненадолго завис, разглядывая чужие лица и впитывая в память эту незамысловатую мимику, после чего вернул альбом в рюкзак и отдал его мальчику. Тот явно обрадовался этому, если судить по дёрнувшимся вверх уголкам губ и засиявшим глазам. Тонкие пальцы перехватили сумку и подтянули к телу, доставая альбом и пару карандашей из пенала. Парень открыл альбом и, что-то обдумав пару секунд, начал аккуратно наносить штрихи. Хамада отходить не спешил, с любопытством наблюдая за мальчишкой. Было что-то обворожительное в том, как этот паренёк рисовал. Его движения были чёткими и плавными, они притягивали к себе взгляд чуть ли не больше, чем сам появляющийся на бумаге образ. Вдруг его осенило. — Как тебя звать? Мальчик поднял голову и странно на него посмотрел. — Хиро… А тебя? — Тадаши. Хиро улыбнулся. — Приятно познакомиться, Тадаши. Хамада чуть помолчал, после чего выдал: — Взаимно, Хиро.***
— Почему ты всегда рисуешь улыбки? — задал вопрос мужчина. Прошло где-то пара недель с тех пор, как они познакомились. То, почему Хиро поселили в подвале, было странно, но тем не менее, жил он там нормально. Двух охранником убрали, так что теперь с ним был только Тадаши, и у них было много времени на разговоры и молчание. Хамада узнал, что начальству Хиро нужен из-за исключительного ума, которым он обладает. Гибкого, глубокого и неординарного. Мальчишка оказался чуть ли не умнее самого солдата, что делало его особенно интересным собеседником. Они могли разговаривать на самые разные темы, от высшей математики до любимых пород кошек. С маленьким гением было удивительно легко общаться, и Хамада оценил это по достоинству — в последние года он мало с кем так свободно контактировал. И вот такая возможность. Довольно быстро Тадаши привязался — если это можно так назвать — к этому пареньку. Его общество было так приятно, словно бальзам на душу. Будто когда он рядом, то все года, проведённые в армии исчезают из памяти, и груз с плеч тает, как снег в апреле. Даже уголки губ вновь научились образовывать улыбку. В один такой момент Хиро ненадолго подвис, удивлённо рассматривая лицо Хамады, словно запоминая. Вечером того же дня в альбоме появился рисунок с его лицом, озарённым лёгкой улыбкой. — Хм… Даже не знаю, если честно. Верней, это как-то странно. Мне нравиться рисовать людей, которые счастливы. На миг ли, или в целом, но мне нравиться изображать счастье. Ведь… ведь это хорошо, когда человек счастлив. Он не чувствует боли в этот короткий период, не ощущает зла этого мира, даже если всего пару секунд. Улыбки делают нас… добрее. И я вижу в этом какую-то… эстетику что-ли. Эстетику добра. Заметь, ты ведь хочешь улыбнуться, когда видишь чужую улыбку? А теперь представь, что весь мир так вот друг другу улыбнётся. И, даже если на секунду, может быть забудется жестокость, прекратятся войны и забудутся обиды? Хоть на секундочку… Ведь это было бы так здорово, да? Тадаши замер. А ведь и вправду, это было бы так здорово… — Ты извини, наверное, я мыслю совсем как ребёнок- — Нет, ты прав. Это было бы очень здорово…***
Хиро скучающе оглядывал подвал. Он сидел в этом помещении уже около месяца, изредка прогуливаясь дальше своей «комнаты», то есть, камеры. Хорошо конечно, что ему было позволено ходить в душ, который между прочем был прям на этаже, что было крайне удобно, учитывая что наверх ему подниматься запрещали. Время проходило довольно медленно, и если бы не ежедневно приходивший сюда Тадаши, то он бы загнулся со скуки и применил свой интеллект с исключительной целью — сдохнуть. Компания солдата была приятной и интересной, с ним у них за это время было много разговоров, приносящих обоим удовольствие. Иногда, совсем редко, они позволяли себе касаться друг друга. Хиро очень ценил тактильные ощущения. Он считал это чем-то личным и добровольно делился лишь с близкими, поэтому подобное поведение невольно показывало, что Хамада стал ему важен. Это было приятно, иметь друга, ведь у него давно не было кого-то близкого и любимого, ведь тётя умерла, а друзей не было вообще. А потом его схватили на очередных боях ботов, за которыми он прогуливал свой всемогущий интеллект, и отвезли силком сюда, в какой-то подвал вместо обезьянника. Хотя, различий особо не было. И случился солдат, который вошёл в комнату с равнодушным лицом и сразу притянул себе взгляд. На тех двоих, играющих в карты, парень вдоволь успел насмотреться, и они его больше не интересовали, но вот Хамаду, казалось, можно было разглядывать сколько угодно. Было интересно наблюдать за ним, за его действиями и привычками, незаметно меняющимся выражением лица и ответными взглядами. Ещё было забавно осознавать тот факт, что солдат думал, что только он изучает мальчика. На самом деле Хиро тоже изучал его. Будь он с кем-либо другим, то делал бы это в целях побега — не зря же он гений. Но в данном случае он это делал из интереса, из любопытства и банально желания узнать хоть чуточку ближе нового знакомого. Пока что получалось сносно. От мыслей парнишку оторвал вошедший солдат. Хамада с характерным скрежетом закрыл за собой дверь и устало выдохнул. У него был тяжёлый день. Хиро сразу приметил усталость и решил не утомлять военного разговорами. Тот в свою очередь прошёл дальше по комнате и плюхнулся на диван, прикрывая глаза. Сейчас он чувствовал себя студентом, который пришёл с университета и ночной смены на подработке, то есть, выжатый как лимон. Лёгкий шорох заставил приоткрыть глаза, и солдат увидел, как Хиро всего лишь достал из рюкзака альбом и карандаши. Успокоившись, Тадаши снова закрыл глаза. С мальчиком он мог расслабиться и не быть тем хладнокровным воякой, мог отдохнуть и стать собой. Хоть на чучуточку. Лёгкий скрип грифеля по бумаге и шум собственного дыхания вперемешку с дыханием подростка усыпляли, и вскоре Хамада заснул, будучи готовым вскочить в любой момент. Что уж сказать — привычка войны. А Хиро просто продолжал рисовать дремлющего Тадаши с умиротворённым выражением лица, на котором была совсем лёгкая улыбка.***
Сегодня, когда солдат пришёл в подвал, парнишка был подозрительно тихий. Он сжался в комочек в углу камеры и обнял колени, бездумно смотря перед собой. Будто только сейчас понял, где оказался. Но это было далеко не так, и причина такого поведения крылась в другом. Но Хамада не мог понять в чём. Он, привязавшись к нему всей своей одинокой солдатской душой, не знал, что делать и как помочь, хотя Хиро помощи не просил. Но Тадаши просто чувствовал, что она нужна. Знаете, как старший брат, который шестым чувством знает, что маленькому братишке грустно, и пытается его развеселить. Вот и Тадаши. Он знал, что Хиро что-то гложет, но вот что — нет. Поэтому он тихо открыл решётку и вошёл внутрь. В самом подвале была включена только настольная лампа в углу комнаты, поэтому в камере царил полумрак, скрывающий в себе худую фигуру подростка. Тот, услышав шаги, перевёл взгляд на вошедшего. Глаза были сухими, но почему-то казалось, что они блестят от слёз. Или так отражалась в них некая обречённость? Тадаши тихо сел на корточки возле Хиро. Он смотрел на него внимательно и довольно мягко, как бы прося рассказать о гнетущем. Мальчик сначала молчал, но потом отвёл взгляд и сиплым голосом начал: — Сегодня… в этот день… в этот день несколько лет назад умерли мои родители. В этот же день, но через пару лет, меня покинула тётя… И снова, в этот же грёбаный день, я родился… Какое классное сочетание, не правда ли? Подросток отчаянно хохотнул и затих. Тадаши посмотрел на него с сочувствием. — Знаешь, мои мама с папой умерли даже не из-за несчастного случая. Просто… тупое стечение обстоятельств. Как говориться, не в то время не в том месте. Мы с ними шли из торгового центра. Я держал в руках сахарную вату, мама держала меня за руку, а папа радостно щурился и просматривал фотографии, сделанные за день. Мы шли домой, продолжать отмечать мой день рождения, но… Но в какой-то момент из-за угла выскочил бандит. Наверное, из стоящего неподалёку ювелирного магазина. Он схватил маму и приставил к её виску пистолет, требуя у выбежавших продавцов магазина не звонить в полицию. Всё произошло так быстро… Папа хотел было кинуться за мамой, но когда преступник стал отступать, сзади засигналила машина, и он нажал на курок. Я помню, с каким страхом мама смотрела на нас с папой в последние секунды своей жизни. Поняв, что заложница мертва, бандит нажал на курок снова, только в этот раз целясь в папу. И папа тоже упал на землю. Он хотел было и меня застрелить, но подошедшие прохожие не дали ему это сделать. И я не знаю, благодарен я им за это или нет. Потому что вспоминать тот день… вновь и вновь видеть их пустые открытые глаза, распахнутые в ужасе, это всё равно, что возвращаться в тот момент снова и снова, и из раза в раз становиться пятилетним ребёнком, увидевшим, как воплотился в реальность его самый худший кошмар. Хиро глубоко и неровно вздохнул. — Как же я ненавижу свой день рождения… И снова уткнулся в колени, пытаясь унять накатившую дрожь. Тадаши не сказал и слова, вместо этого осторожно обнимая подростка. Хрупкое тело на миг замерло у него в руках, после чего вновь задрожало, доверительно и отчаянно прижимаясь к тёплой груди. Впервые за много времени он смог позволить себе обыкновенные объятия. И от этого становилось одновременно так легко и так горько. Хамада прижал мальчика к себе, чуть поглаживая по вздрагивающей спине и положив подбородок на макушку, едва покачиваясь из стороны в сторону в такт подростку. Он чувствовал, как разрушился последний барьер, и понял, что просто не сможет навредить этому мальчику. Тепло от появившейся связи комочком свернулось внутри него и ласково заурчало. Они невольно стали опорой друг другу, даже при таких странных обстоятельствах. Солдату показалось, или в глазах защипало? Наверное, но он всё же на всякий случай моргнул. Стало так спокойно и легко, будто так и должно было быть всегда. Семья. Они семья. Самые дорогие друг другу люди, не знающие ни фамилии друг друга, ни прошлого, лишь жалкие клочки. И Тадаши никогда не станет нажимать на курок смотрящего на этого мальца пистолета. Никогда. Ведь он стал ему дороже всего. Но мы то знаем, что чем дороже, тем больнее терять?***
Хамада досадливо скрипел зубами и хмурил брови, с холодной яростью смотря на листочек о командировке в другой город. Почему-то именно сейчас начальству вздумалось отправить его к чёрту на куличики. И всё бы ничего, но ведь здесь останется Хиро, а в охрану ему возьмут каких-то других людей, которым он нафиг не сдался. И осознание этого колотилось в голове ярким звоном, говорящим: «ты не можешь оставить его! Он теперь нуждается в тебе, а ты уедешь и оставишь его с какими-то людьми, которые ни разу не заинтересованы в его охране и могут что-то сделать с ним!». И Тадаши с радостью бы послушал свой внутренний голос, но поставленные условия не давали ему это сделать. Потому что если он отправится в командировку, то ему заплатят за неё приличные деньги и, внимание, дадут возможность проводить с Хиро больше времени и, может даже, позволят взять его к себе, якобы для лучшего наблюдения и постоянной охраны. И именно это заставило его скрипя сердцем подписать бумагу. Ведь риск стоит такой награды? Теперь солдату предстояло сказать об этой новости самому подростку. Но делать этого очень не хотелось, ведь это явно расстроит того, да и вдобавок, хотелось ещё немного потешить себя иллюзией того, что у них есть немного времени поговорить. Тадаши вошёл в подвал и сел на табуретку. Хиро поднял на него взгляд и улыбнулся. — Привет. — Привет… — чуть хриплым голосом ответил Хамада. Тот наклонил голову. — Что случилось? Солдат не ответил. Молчание длилось несколько минут, в течение которых подросток не отводил от собеседника внимательного взгляда. — Хиро, я… мне надо будет уехать. Ненадолго, я постараюсь вернуться как можно скорее. Мальчик немного помолчал, а потом спросил: — Зачем ты едешь? — Меня отправляют в командировку. Будь моя воля, я бы отказался, но… Если я успешно поработаю, то мне позволят взять тебя к себе в квартиру. Взгляд Хиро просиял. Он улыбнулся. — Это же здорово! — Да. Но тебе придётся быть тут… с кем-то другим… и я не уверен, что они будут беспокоиться о твоей сохранности, Хиро. — Ничего страшного. Они ведь не должны меня трогать, верно? Иначе начальство по головке их точно не погладит. Так что… можешь не беспокоиться, Тадаши, я буду ждать тебя! Глядя на чужую улыбку, Хамада и сам едва улыбнулся. Да, с Хиро ничего не случиться. Верно ведь?***
— Готов. — Тадаши отряхнул руки и заменил магазин. Наушник в правом ухе одобрительно зашумел и Хамада спрятал пистолет за пояс. Руки в боевым перчатках без пальцев ловко подхватили тело под плечи и тихонько уволокли его в подсобку. Плевать, найдут или не найдут, все желали его смерти. Солдат нанёс финальный штрих в виде скрещенных на груди рук и закрытых глаз и отправился прочь из закрытого здания лаборатории. В ней проводились запретные эксперименты биологического оружия. И, честно сказать, Тадаши рад, что убил подонка, который всей этой процессией управлял. Когда Хамада был далеко в поле, здание за ним вспыхнуло и с грохотом взорвалось. Удовлетворённый оскал рассёк лицо. Совсем скоро он поедет домой, его работа здесь закончена. Вернувшись в номер гостиницы, солдат лёг на кровать. Он сильно устал, давненько у него не было сложных военных заданий. Ломота, словно хороший алкоголь разливалась по венам и заставляла желать только одного — лечь, наконец, в кровать. Что, собственно, Хамада и сделал. Закрыв глаза, он хотел провалиться в сон, но сознание упорно не отпускало его в царство Морфея. Перед глазами возникла лаборатория: немыслимое количество биохимического оружия, ядов и записей с жуткими экспериментами. Ради чего это? Ради войн. Ради победы в войнах. Ради смертей. Почему-то, когда он увидел склад, то внутри что-то звонко треснуло. Может, всё ещё теплившаяся надежда в добро и мир без войн, без оружия? Может быть. Но Тадаши солдат, он уже давно должен был смириться с этим и выполнять грязные поручения, свойственные для его работы. Через шесть часов его поезд, и он снова будет рядом с Хиро, по которому нет-нет, да успел соскучиться. Робкая улыбка тронула губы. Да, они скоро встретятся.***
Тадаши всегда знал, что наёмники — люди жестокие. Пусть он и сам своего рода наёмник, но у него были правила морали. Какие-никакие, но они были. Но он — исключение. Потому что как правило наёмники не следуют правилам морали, они продаются за деньги и могут с лёгкостью продать свою мать за кругленькую сумму. Или перейти к другому работодателю, если он платит больше нынешнего. Запросто. И Хамада со всем гневом, яростью и обидой не понимал, почему в охрану к Хиро поставили наёмников. Дешёвых наёмников, которым совершенно плевать на цели начальства и на самого мальчика. Почему, каким образом эти тупые шишки додумались ставить продажных крыс?! Когда Тадаши вернулся в город, он не застал Хиро в камере. Беспокойство костлявой рукой коснулось сердца, но Хамада солдат, он не должен паниковать раньше времени. Но почему, почему он не может не паниковать, почему в груди как-то ноет и колет, почему сердце рвётся и хочет выпрыгнуть из груди, требует найти мальчика поскорей? И Тадаши искал. Пошёл к начальству с твёрдым вопросом, несмотря на небольшой, но всё же настойчивый и гадкий страх получить ответ. Шаги по каменной лестнице отдавались гулким эхом в стенах лестничных пролётов, волнами отбиваясь от них, словно морская вода о скалы, пенясь и вновь растворяясь в тишине, до нового шага. Время тянулось, как резинка, с которой игрались два школьника, то и дело отпуская, чтобы попало товарищу по рукам хлёстким ударом. И было страшно. Почему, почему ему так страшно, как было когда-то давно, когда он ещё не был солдатом, познавшим горе, мор и войну? Сердце билось и трепыхалось, как птица в клетке, но когда взору предстала дверь в кабинет начальства, оно ухнуло куда-то вниз и остановилось, напрочь отказываясь биться и гнать кровь по венам. Проверь кто пульс, сказали бы: «нету». А Тадаши всё шёл, шёл, приближаясь к двери, что вела к страшным ответам на страшные вопросы, и с каждой секундой хотелось развернуться и убежать, как маленький мальчик, перед которым стоит страшный дядька, убежать к маме и папе, обнять их и никогда не отпускать. К маме и папе, что давно погибли. Тряхнув головой, Хамада осознал, что уже несколько минут стоит перед дверью, не решаясь постучать и войти. Но надо, надо, ради возможности увидеться с Хиро и забрать его отсюда. Собравшись с духом, солдат поднял кулак и постучал костяшками пальцев по белой двери. «Как в психушке» — на секунду мелькнула мысль и тотчас угасла. — Войдите. Хамада вошёл с безучастным лицом, как и полагается солдату, побывавшему в горячей точке. — А, это ты, Хамада. Что тебя принесло? — Мальчик, к которому меня поставили в охрану и которого обещали отдать после выполнения миссии. Где он? — А, ты про этого гения. Его убили. Ему послышалось? — В каком смысле? Хоть бы голос не дрожал, хоть бы голос не дрожал. — В прямом. Наёмники, которых приставили к нему, зарезали по пьяни. Их наказали. Это всё? Многолетняя выдержка полетела к чертям. — В каком смысле зарезали?! Они должны были обеспечить ему охрану, а не смерть! Как такое могло произойти?! Он же крайне важный объект для вас, нет?! Как вы могли позволить такому случиться?! Он говорил про интересы начальства, хотя на самом деле думал о том, что не верит. Не верит, не верит, как это могло произойти?! Ведь..... он не мог, да? Он не мог у…йти… Он ведь не мог, да? Не слушая ответ, солдат вышел из помещения, грубо хлопнув дверью. Он не слышал ничего, кроме звона. Такого громкого и протяжного, как после гранаты. И всё вообще напоминали взрыв гранаты. Глушка, самая натуральная. Только тело в порядке, а душа как в контузии. Хочется кричать, хочется отрицать и выть, плеваться огнём и крушить всё вокруг, или же просто забиться в угол, но больше всего — найти Хиро и обнять его. Сказать, что любит. Ну ведь не мог, не мог, не мог этот лучик света и добра исчезнуть! Этот взгляд, наполненной искренней, детской верой в то, что добро есть, что оно прекрасно, надеждой, что «даже если на секунду, может быть забудется жестокость, прекратятся войны и забудутся обиды»… Эта вера в счастье, стремление нарисовать его и подарить всем вокруг..... Как, как это может исчезнуть?! Исчезнуть от рук людей, которых он хотел хоть на секунду сделать счастливыми, заставить улыбнуться… А вдруг вышло? Ведь этот маленький человечек не может не заставить улыбаться, даже если всего пару мгновений. Даже солдат, потерявший душу и смысл жизни, улыбнулся, проникся этой детской, светлой, невинной цели, так почему.? Почему такую маленькую, сильную, непорочную душу забрали…? Бог забирает лучших… Да какой к чертям Бог?! Нахрен нужен такой Бог, который берёт тех, кто делает мир лучше, и оставляет всю погонь без света?! Солдат, сам того не осознавая, пришёл в подвал. Теперь он заметил кровь. Пятнышки, бурыми цветами впитавшиеся в камень и ткань. Раньше, до прихода подростка, этот подвал был похожим на тюрьму. Холодный, страшный, будто сам ад, сделанный из одиночества и сырости. Потом он стал уютным. Тадаши приносил всякие безделушки по просьбе мальчика, разные плакаты, лампочки, немного мебели. И вскоре тюрьма стала походить на небольшой бункер группы подростков. Постеры на стенах, диванчик с забавными подушками, пусть и немного грязными от борьбы, небольшая кровать раскладушка с красным одеялом, на котором были пришиты несколько стикеров, маленький коврик, гирлянды, рабочий стол с карандашами и всякими прикольными вещичками, та же бочка с картами и те же стулья. Ад стал напоминать кусочек рая, где было тепло и хотелось улыбаться. Забавный факт, что даже в таком месте этот мальчик сумел принести свет… Тадаши вошёл в открытую камеру, теперь похожую на комнату подростка. На коврике виднелись бурые следы от рук. Маленьких, детских. Хамада рухнул на колени, перед самым ковриком. Кровь уже застыла, навсегда отпечатываясь на мягком материале. Солдат провёл по ней рукой. Почему-то стало обидно. Очень обидно за мальчика. Добрый лучик света, безжалостно поглощённый тьмой человеческой жестокости и пороков. А потом стало больно. Ярко, пронзительно, будто это его тут резали. Почему Хамада теряет всех, кто становится ему дорог? Будто это какое проклятье, замкнутый круг, где все его близкие, рано или поздно, вынуждены страдать и умирать, а он ничего не может с этим сделать. Как долго он не плакал? Сколько лет на его глазах не было видно хрустальных капель, крови души, прозрачной, как море? Что это? Слёзы? У него? Да нет, не может быть, он же солдат! Но ведь солдаты тоже люди, тогда он чем не человек? Давно позабытое чувство душащих рыданий разрывало грудь, и Тадаши заплакал. Громко, как в детстве, когда ему сказали: «Мама с папой не вернуться», как в юношестве, когда ему сказали: «Твои друзья были сожжены заживо при пожаре института», как на войне, когда его товарищ, ставший лучшим другом, был убит при исполнении на его глазах… и как хотелось тогда, когда ему сказали: «Мёртв. Зарезан по пьяни». Он кричал, так, как хотелось все эти годы одиночества. Всё равно никто не услышит, ставший родным подвал поглотит все рыдания в свои каменные стены. Он чувствовал, как тонет во тьме, где уже нет света. Света, который рисовал улыбки людей и часто смеялся. И это топило ещё сильней. Вдруг взгляд наткнулся на альбом рядом с раскладушкой. Открыт, несколько листов вырваны и разбросаны, видимо, эти ублюдки ещё и в личных вещах копались. Хамада потянулся рукой к первому попавшемуся листу. Тонкая, шуршащая бумага неохотно потянулась за пальцами, с тихим хрустом — из-за крови — оторвавшись от пола и оказавшись в жилистых руках. Вздох застрял где-то в груди, вместе с пульсом, что опять расхотел выполнять свою работу. Мягким карандашом, изящными линиями был его собственный набросок. Тёмные, яркие штрихи были уверенными, а светлые, будто пробные, как первые первая игра на струнах, на проверку, не расстроен ли инструмент. Чёрные волосы растушёваны, было впечатление, что это не карандаш, а тушь. Глаза будто светились внутренним светом, целеустремлённостью и яркими эмоциями, а ещё… улыбка. Широкая, как говорят, «белоснежная», пусть и на почти жёлтой бумаге, с ямочками в уголках губ и незаметной сеточкой морщин у глаз, прям совсем-совсем незаметной, ведь кожа молодая, широкие плечи гордо и уверенно расправлены… Как в юности. Да, Тадаши узнал себя в юности. Именно так он выглядел много лет назад, когда жизнь была полна целей, когда молодой юноша только перешагнул порог желанного университета. Точь-в-точь, словно он вернулся в прошлое и посмотрел в чёрно-белое зеркало. Он уже много лет так не улыбался, не светился уверенностью и счастьем. Уголки губ невольно дёрнулись вверх. Неужели Хиро смог это увидеть в его чёрствой душе? Неужели этот мальчик всё это время видел его? Такого… настоящего, спрятанного глубоко внутри, но живого, каким он был когда-то. Истинного его. Губы растянулись в глупой улыбке, такой же широкой, как на рисунке, только в глазах слёзы и благодарность. Тадаши уткнулся лбом в рисунок, сгибаясь пополам и сотрясаясь в рыданиях. Внутри что-то окончательно хрустнуло. Вера. Да. Вера в справедливых людей и мир, где все счастливы. Глупые, глупые люди сами уничтожили добро. Каждый лучик света, что ещё несёт в себе каплю справедливости и искреннего счастья, которое стремится отдать всем… Люди сами их тушат, безжалостно, чтобы потом рыдать в поисках света. Как дети, из вредности задувшие свечу и теперь отчаянно просящие огонь зажечься вновь… Глупые, глупые людишки… Вы познаете эстетику добра только тогда, когда его совсем не останется.