На кончиках пальцев

— Как думаешь я... Скоро умру?— Курапика задаёт вопрос, параллельно рассматривая свои плечи в широком зеркале. Проводит пальцами по острым ключицам, шее, ведёт их до самых кистей и даже там обнаруживает пульсирующие ранки. — Ты не умрёшь,— Куроро отвечает бесстрастно, поправляет белоснежные манжеты и встряхивает слоистый жабо, встаёт с кровати и заплетает длинные черные волосы в слабый хвост,— По крайней мере, пока ты этого сам не захочешь, — сладкая, очень сладкая ложь. Курута закатывает глаза и плавно, в ритме вальса, подлетает к своему господину. Лёгкая длинная хлопковая рубаха повторяет движения и вздымается, будто от ветерка. — Точнее, пока ТЫ этого не захочешь,— на лице вырисовывается ироничная улыбка. Куроро не отвечает. Просто несвойственно добро усмехается и берёт хрупкую фигуру парня на руки. Тот смеётся непривычно звонко и даже не сопротивляется. Курапика похож на дорогую куклу в антикварном магазине, где-то расписанную сусалью в виде точек-родинок; как кистью разрисованный белым мрамором из кожи и голубых вен. Золотая маковка из атласных лент высшего качества, струнные фаланги фарфоровых пальцев и природный аромат пшена со свежескошенной травой. Этот запах въелся в тело пожизненно, ещё с детства, когда они с Пайро весело проводили деньки в поле, играя на огромных просторах. Это благовоние не затмит ни одна дорогая склянка с вонючей жидкостью. Прекрасное создание, почти идеальное в своем существе. И Куроро очень рад, что смог отобрать у жадной природы этот лакомый кусочек. Они падают на перину кровати и шелковые простыни соскальзывают на пол. Курапика до сих пор улыбается с лисьим прищуром, иногда игриво посмеиваясь. Что-то жестикулирует, как ребенок складывает из пальцев странные фигуры и сам от этого веселится, а в глазах играют искорки неестественного задорства. «Неужели этот препарат так подействовал?» Куроро кладёт в ладонь его лицо, рассматривает, бережно поглаживая щёку большим пальцем. Холодный серебряный перстень с рубином успокаивает пылающую кожу. Курапика перехватывает руку у своего лица, сплетает пальцы и с улыбкой целует каждый из них. По комнате разносятся слабые причмокивающие звуки. — Ты сегодня полон энтузиазма, Mon ange*,— Люцифер не изменяет привычно добрую, бывает даже слишком радостную мимику, но все же медленно вытягивает руку из слюнявых клещей и вытирает о край кровати. Не сказать, что данное зрелище ему противно — в какой-то степени приятно наблюдать за податливостью обычно мятежного ангела, но сейчас он находится явно не в сознании и скорее всего не вспомнит и секунды из происходящего. Подведя итоги — наблюдать за этим приятно, но не так весело, как если бы этот момент отпечатался в памяти блондина. Куроро отстраняется, надевает вельветовые черные перчатки и собирается уходить, но тонкая ножка преграждает путь. Курапика приподнимается на локтях, покачивает головой и затуманенным взглядом водит по фигуре своего господина. «Видимо, дозу слегка переборщили. Он стал не то чтобы смиренным, а слишком возбуждённым. Думаю, нужно попросить Фейтана уменьшать дозировку или применить что-нибудь более слабое». Куроро делает выводы и в один шаг оказывается у двери, игнорируя фривольности своей «игрушки». Комната опустевает. Слышно только ритмичное постукивание стрелок на часах, приближающихся к девяти часам вечера, и свист ветра через оконную раму. Алебастровое тело с блондинистой макушкой лежит беззвучно, тихо, словно его сейчас вообще нет в этом помещении и где-либо ещё. Сознание потихоньку покидает Курапику, оставив во сне до утра следующего дня. * * * Восемь утра. Завтрак. Прислуга носится по дому и готовится встретить новый день. Повара заготавливают ингредиенты для обеда и полдника, разливают напиток в железные чайники и отдают служанкам, чтобы те разбудили оставшихся после вчерашнего бала гостей свежим Цейлонским чаем. Но Курапика не выходит есть со всеми. Он вообще не часто выходит из своего убежища — только если поместье не принимает гостей, да и тогда его максимальная свобода ограничивается музыкальным залом, садом на заднем дворе и спальней главы дома, куда он по своей воле ни за что не придёт. Выделенная для Куруты комната находится прямо параллельно спальне Куроро, так что горничным не составляет особого труда перенести бессознательное тело на свое место после ланча их господина. И сегодня, как и всегда, Курапика просыпается в привычной мягкой койке с сиреневым балдахином. Будит его запах свежего клюквенного сока и горячей говядины. Отлично подойдёт при малокровии. Во рту вырабатывается слюна и держать себя почти невозможно. «Черт», — беззвучно ругается и шипит, прикусывая язык. Он не должен есть, он не позволит себе дотронуться до этой тарелки. Гордость не позволит, но истощенный организм кричит об обратном. Собственная беспомощность и слабость доставляет почти физическую боль, и это чувство намного сильнее, чем он испытывал когда-либо. До белых костяшек на запястьях, до мокрых блестящих глаз и сжатых зубов — он ненавидит себя. За то, что сдался, что дал себя покорить однажды, загнать в золотую клетку. Дать обрезать и без того сломанные крылья, лишить малейшей надежды на полет. Но больше он ненавидит себя за то, что ему это нравится. Ему нравится запах смолистых волос, ему нравится блеск больших графитовых печальных глаз, порой отливающих осенним багрянцем; нравится его руки, его бледные губы и даже боль — он теперь зависим. Боль Курапика ощущает особенно приятной. Когда жизнь постепенно и неторопливо, порой резко и жестоко покидает тело через две небольшие ранки, оставленные его клыками. Так сладко умирать ему нравится, и он ненавидит это. Курапика отходит от тарелки подальше, садится на пуфик напротив зеркала у дальней стены и снимает рубашку. Там он не видит себя, только потрёпанную неживую куклу. «Отвратительно» —Синяки, лопнувшие венки и отёки, гематомы от укусов, маленькие шрамы чуть смуглее снега, и татуировка прямо на груди в области сердца. Большой белый паук с длинными тонкими лапками — так молодой граф помечает свою собственность, ограждая от всяких желающих забрать его сокровище. Эта метка даёт неприкосновенность среди общества кровососов, но и полностью ограничивает свободу носителя. Каждое движение, вдох или выдох, все что происходит с его телом подвластно Люциферу. — Я отвратительный,— Курапика смотрит себе в глаза через зеркало и все ещё надеется, что отражение ответит ему тоже самое. Но тот Курапика молчит, только открывает рот, как рыба и лишь передразнивает настоящего Курута... А настоящий ли он на самом деле? Возможно он сам находится в Зазеркалье и все это лишь сон или долгое видение, и до пробуждения осталось совсем немного, нужно только потерпеть. Курапика пытается убедить себя, что все ещё достоин жить. Но с каждым днём верить становится все сложнее. — Ты не отвратительный,— знакомый голос раздаётся как гром перед началом бури. По телу бегут мелкие мурашки и в горле будто ком, мешающий вылететь любому звуку. — Ты прекрасен, mon ange,— Куроро называет Курапику своим ангелом — вездесущим и свободным существом, чистым и невинным служителем огромного неба, сыном Божьим — называет и тем самым лишь больше унижает его, утверждая в собственной омерзительности. Ведь какой ангел способен отречься от Бога и пасть к ногам самого Люцифера? Он явно не ангел. Более подходящее сравнение — ange déchu, падший ангел, как размышлял когда-то Курута. Курапика старается не смотреть себе за спину, но фигура в черном бархатном сюртуке и вельветовых перчатках настойчиво склоняется к лицу. — Ты мне ответишь что-нибудь?,— холодное, безучастное дыхание, как змея оплетает его разум. Пальцы Люцифера касаются руки юноши. «Неприятно» — Курапика сдерживает себя, чтобы не вскочить и не начать показушно отряхиваться, сдирать кожу и чесаться, ведь ему настолько гадок этот злосчастный вельвет. И Куроро это знает. — Что вы мне подмешали вчера?, — вполголоса спрашивает блондин. Наклоняет голову и старается спрятать взгляд от пронзительных червонно-серых глаз. — Ну... Некий транквилизатор с сывороткой, скажем так, — Куроро даже не утруждается соврать. Курапика почти до посинения смыкает губы, — Просто в последнее время заметил, что ты стал слишком нервным, поэтому и решил дать «успокоительное». Ты же не против, да? Mon ange?— «Какая нескрываемая насмешка» — Курапика понимает, к чему ведёт весь этот фарс. Его нагло и без стеснения пытаются вывести на эмоции. — Мне все равно,— уклониться от ответа остаётся единственным решением,— Я же твоя с о б с т в е н н о с т ь, — Курапика выплёвывает накопившийся яд вместе со словами прямо в лицо графу. Прятаться нет смысла. Теперь ему не спастись и не искупить грехи; остаётся только удовлетворять пылкую и жадную месть небольшими порциями по возможности, ненавидеть всеми фибрами сломанной души. Пусть эта ярость разольётся темным вином по венам, давая стимул существовать и не сдаваться. Не стать чьей-то куклой — единственное желание в данный момент. И каждый раз показывая себя непокорным бушующим ураганом он играет с огнём, слегка наивно предполагая, что сможет спастись. — Ты прав, mon ange,— графитовые глаза с осенним багрянцем неспешно и поддельно ласково моргнули, — Ты — мой. Каждая клетка твоей кожи, каждый волос и капля крови принадлежат мне. Любое твое действие, ощущение и мысль принадлежат мне и только мне — никому другому. Ты навсегда останешься моей любимой игрушкой. Я постараюсь сохранить твое прекрасное тело как можно дольше, не дав прогнить ему в этом сумасшедшем мире. Или увековечить во время, сделав плоть неразлагаемой, а разум бессмертным. Лишить сосуд ненужной и только портящей его жизни... — Нет! — Курапика резко вскакивает с пуфика, от чего тот опрокидывается на бок с характерным шумом. Яркость окутывает его полностью. От пальцев ног до темечка. Кровь в жилах забурлила и повздувались вены, между бровей на переносице показалась извилистая морщинка. Курапика медленно теряет самообладание и впивается руками в стол, отвернувшись от главы дома, ведь ещё пару секунд и он сорвётся. Но одно движение и Куроро уже держит его за горло, чуть приподняв над собой. Нехватка воздуха быстро отрезвляет юношу, приводит в сознание и заставляет оценить ситуацию. Короткая вспышка гнева и снова он ему проиграл. Курута старается освободиться от удушающей хватки, но тщетно. С каждым новым рывком горло сжимается все сильнее. Куроро любуется им. Как живо он борется за жизнь и как красиво умирает. Воздуха все меньше, лицо синеет и пульс сходит почти на нет. Тонкие руки съезжают с сомкнувшего горло запястья и обвисают. Люцифер устало вздыхает и разжимает пальцы. Курапика падает на колени и начинает ненасытно глотать воздух, держась за шею. Неужели он настолько ослаб, что всего минута без кислорода может его убить? Видимо, да. «Теперь-то ты поймёшь, что нужно есть, пока дают». Наконец надышавшись Курапика поднимает глаза. Как низко сидеть на коленях перед тем, кого ты ненавидишь. — Ты правда подумал, что я обращу тебя? — Куроро присаживается на корточки напротив юноши и подпирает рукой подбородок, — Потерять такую кровь просто кощунство для высокоуважаемого вампира, Mon ange. Я буду пить тебя, пока сосуд полностью не исчерпается. Ведь в вашем роду поистине благородная и без сомнения самая желанная кровь, испить хотя бы глоток которой желает каждый, но увы, последний из рода Курута достанется семье Люцифер, — Куроро говорил громко, как будто хотел, чтобы его услышал некто, кто сейчас находится не в зоне видимости (Блондин сразу это понял). Курапика не отрывая глаз начинает пятиться назад. Он устал, очень устал, все тело горячее и мокрое от пота, глаза слипаются, а руки дрожат, как от мороза. — И я бы хотел,— продолжает Люцифер,— Чтобы ты тоже это понял, Mon ange, — одно неторопливое движение и бритвенно острые клыки с хрустящим звуком входят в плоть. Режущая боль пронзает всего Курапику насквозь. Он беззвучно открывает рот, еле удерживая себя от крика. И эта боль, ранящая и саднящая, проходит по всем артериям, заставляя буйствовеную горячую кровь приостыть, сделаться ровной, теплой и почти не обжигающей. И вместе с этой болью приходит что-то странное. Сладкая истома большим густым комом скатывается от места укуса к паху, провоцируя небольшую эрекцию. И с каждым глотком тело юноши отзывается все сильнее. Глаза закатываются, а изо рта вырываются почти неслышные стоны, которые он так рьяно пытается подавить. Странное ощущение утекает в ноги, делает оборот и стремится опять к голове. Поглощает его всего, накрывает тяжёлым одеялом сладострастия и укутывает сознание во влажную туманную дымку, из которой почти невозможно убежать. Куроро высасывает каплю за каплей, от чего Курапика снова уходит в забвение. Небольшая анемия теперь всегда с ним. Белая перламутровая кожа чуть желтеет, руки, до этого крепко сжимавшие воротник сюртука опустились, и Курута почти падает, но уже отстранившийся от своей сладости Куроро легко придерживает и опускает выжатую тушу на пол. Поправляет золотые пряди за ухо, поглаживает шею, снимает перчатки и собирает на пальце остатки багровой жидкости. Не торопясь рассматривает, а затем смакуя языком облизывает, не оставляя и следа. — Какая невероятная жадность, граф,— из-за большой деревянной двери выходит высокая фигура в ярком красном пиджаке с черной бабочкой и широких малиновых шароварах. — Лорд Моро, какая исключительно приятная встреча, но меня больше интересует: почему вы ещё не покинули поместье и почему так открыто вели за мной слежку? — Люцифер знал, что Хисока Моро следит за ним, и даже знал, чего он хотел этим добиться и что (точнее «кого») хотел получить, но времени на словесные игры сейчас нет, поэтому лучше не мусолить и расспросить в лоб. — Вы даже не соизволили пригласить дорого друга на столь изысканную трапезу! Это очень обидно с Вашей стороны, граф, — Хисока театрально прослезился и в полупоклоне зашёл в комнату. Его лицо осветили лучи яркого дневного солнца, оттеняя острые черты скул и носа. Глава дома с привычной нестираемой улыбкой наблюдал за действиями незваного гостя. Позади лежащие тело кротко шевельнулось, обратив на себя внимание вампира в красном. Куроро тоже это заметил, но не подал виду. — Думаю, ему стоит отдохнуть, — Люцифер кидает неоднозначный взгляд на изнемождевого Курапику, а после два раза хлопает в ладоши. В темном проёме у двери появляются две близняшки горничные, склонившие головы в аккуратном реверансе. «Накормите, вымойте и уложите на кровать» — Куроро отдал приказ и в ответ получил синхронное: «Да, господин». Вскоре комната вновь опустела, горничные закончили свою работу, а глава дома и незваный гость ушли, оставив после себя в воздухе слабо ощутимый шлейф ароматной крови и каких-то известных на вкус лишь сливкам общества пряностей. * * * Стрелки на часах вновь пробили девять утра. Курапика сжимает мокрую от слез простынь, утыкается носом в подушку. Безнадёжно. Через три минуты его глаза полностью опустели и потеряли жизненный блеск. Взгляд покрылся белой пеленой, а где-то глубоко, на самом дне души, звонко оборвалась тонкая прозрачная нить. Он больше не чувствует. Ничего. Курута достает из изголовья кровати найденный в саду старый серебряный кинжал, которые он долго хранил для особенно случая. Раз. Сердце пронзает холодный метал. Зияет кровавая трещина. Последний штрих. Два. Теперь он полностью идеален. Теперь он, как птица, свободен. Теперь он по-настоящему любит себя. Три. «И теперь Ты сможешь забрать хоть всю мою кровь. Гори в аду, Люцифер».