Холодает

Дождь с утра зарядил плотно, как будто еще вчера не было по-летнему ясным серое, без единого просвета, небо. Сердце покалывало со сменой погоды, но не так сильно, чтобы беспокоиться всерьез. В конце концов, обычное дело: годы берут свое, тело сдает помаленьку. Уже не молод, да, — но и не старик. Стариками становятся, когда стареет душа, а она пока еще держится, горит. И будет держаться, сколько нужно, и тело тоже. Хорошее тело, рабочее, крепкое. Может довольствоваться малым и вынести многое, хоть и не скажешь, взглянув… Бруно застегнулся, нахлобучил шляпу, бросил быстрый взгляд в зеркало и вышел в дождливую серость. Шагая по лужам, думал об Иоганне Вайсе, с которым должен был встретиться, вспоминал все, что знал о нем. Он был очень способный, этот Вайс, и очень молодой, совсем щегол — и Бруно по-доброму позавидовал на миг его молодости, тому, сколько еще лежало перед ним и другими такими, как он, — они встречались Бруно и раньше, такие юные, так ярко горящие, — какое огромное будущее простиралось перед ними, сколько можно было еще успеть совершить… Мальчишки, какие же еще мальчишки. Только вчера голубей гоняли. В сыновья годятся. Он иногда думал о сыне, которого у него никогда не было и не будет уже, невольно искал его черты в лицах этих мальчишек. Если бы, если… Его сын мог бы вырасти таким же — будто сошедшим со страниц хорошей книги, ясноглазым, смелым, самоотверженным, с горячим сердцем. Пожелал бы он своему сыну такой судьбы? Не мучился бы, видя, какую дорогу выбирает его мальчик, у которого впереди целая жизнь, яркая, полная удивительных и прекрасных моментов, который мог бы прожить ее легко и радостно, который даже и не успел узнать еще, что теряет?.. Одергивал себя: вздор, что за стариковская сентиментальность! Те, кому нечего терять, эту дорогу не выбирают. И тот, кто выбрал ее, — уже не мальчишка. Нельзя его оградить от жизни, которую он избрал сам, защитить, даже предупредить толком об опасностях на этом пути нельзя. Можно только поддержать в самом начале, направить — и отпустить. Дать вдогонку жестокий, врагу не пожелаешь, совет: натягивай на себя чужую шкуру, пусть прирастает наживую, и не смей снимать, как бы тяжко ни было жить в ней. Смог бы он быть таким же жестоким со своим сыном?.. Вздор, вздор. Он ускорил шаг, втянул голову в плечи, пряча нос в воротник, засунул руки поглубже в карманы. Скоро настанет настоящая глубокая осень, снова будут зябнуть руки и ныть суставы перед первыми заморозками, в груди поселится гадкий неизводимый кашель. Чаще придется вставать среди ночи и пить холодную воду, пытаясь унять изжогу, маяться бессонницей, досадовать на стареющее, усталое тело, в котором тесно, неуютно молодой еще, живой, горячей душе, как в плохо, не по мерке, сшитом костюме. Будет иногда покалывать сердце. Но это ничего. Ничего. Придет когда-то и весна.