With all love

Чонгук заходит в комнату медленно. Он его никогда не любил, никогда полюбить не сможет, но каждый раз возвращается в эту квартиру. Их квартиру. Это случилось так неожиданно, совершенно спонтанно. Просто хён, заносчивый, маленький, неуклюжий Чимин, стоял около стены в тени и, наверное, плакал так горько и жалобно, что сердце Чонгука не выдержало, сжалилось над ним. Чонгук обнимал его крепко, стоял твёрдо и впитывал чужие слёзы в свои плечи и грудь. И Чимин, этот недотёпа, видимо не так все понял, потому, отстранившись, он смотрел в глаза с нежностью, взглядом побитой собаки, прижимался всем телом, а потом его губы… Хён целоваться не умеет. Это Чонгук понял сразу. Кажется, что это вообще был его первый поцелуй. С тех пор последний. Глупо как-то вышло. Чонгук не этого хотел, но к Чимину привязался, и Чимина к себе он тоже привязал. Приручил. Выдрессировал. — Хён? В ответ тишина. Непривычно. Брови сводятся к переносице. Чимин знает, Чонгук не любит играть в прятки, как не любит и сюрпризы, и подарки, и ещё целый список того, что он не любит лежит у Чимина во втором ящичке, в тумбочке рядом с кроватью. Там также лежит смазка, две нелепые игрушки, любимое совместное фото и пара чонгуковских трусов. Что с этим делает хён, Чонгуку всё равно, лишь бы он не переставал, потому что, кажется, Чонгук немного подсел. Чимин у него течёт по венам. — Хён? — Чонгук зовёт чуть громче. Проверяет туалет, ванну, кухню. Чимин в это время всегда готовит. Сервирует стол. И стоит около прихожей, ожидая своего «возлюбленного», как самая верная жёнушка. Но сегодня свет на кухне не горит. Чонгук заходит в комнату медленно. Чонгук его никогда не любил и никогда полюбить не сможет, а вот Чимин, кажется сходит с ума. — Что ты делаешь, хён? — Чонгук-и? Чимин собирает вещи. Укладывает всё в сумку, так аккуратно и бережно, что тошно становится. — Ты никуда не пойдёшь. — Не я. Ты. — Что? — Это моя квартира, Чонгук-и. — Ты меня выгоняешь? — Я тебя отпускаю. Чонгук готов выть. От боли, от жалости. От любви. — Я никуда не пойду, — со злости вытряхивает все вещи из сумки, кидает их по всей комнате. — Я никуда не пойду, слышишь! Это все так глупо, так обидно. Чимин ведь не железный, он тоже ломается, всё своё мужество собирает в кулак, только чтобы подойти к тому, кто так громко сейчас кричит, тёплыми ладошками взять это милое, красивое лицо и шептать, так нежно, сколько есть сил. — Я так больше не могу. Тебе со мной плохо. Мне с тобой невыносимо. — Нет, не говори та… — Ты меня не любишь. Ведь так? Не любишь, Чонгук-и. А я люблю, и от этого мне так сильно больно. Я в этой квартире загниваю. Мы друг другу не подходим. Уходи, Чонгук-и, оставь меня, — Чимин бережно убирает назад чужие волосы, вытирает непрошенные слёзы рукой и сам держится из последних сил. Он так долго к этому шёл. Так долго старался быть сильным, все стерпеть ради него, ради них. — Не плачь, Чонгук-и. Хочешь, я уйду побыстрее, а? Тебе не придётся меня больше видеть. Не придётся больше видеть своего глупого хёна. — Я хочу чтобы ты меня поцеловал. И они целуются. Так словно не могут друг другом насытиться. Жадно, мокро, с привкусом жгучих слёз. Чонгук жмётся сильнее, кажется, что он собирается залезть Чимину под кожу. Воздуха уже не хватает, становится тяжело, но останавливаться никто не собирается. Как будто, это значит конец. Стоит им оторвать рты друг от друга, и они уже никогда не смогут вернуться туда, в их привычную, спокойную жизнь. — Я… — Чонгук говорить не даёт. Зажимает крепкой рукой рот, и смотрит так, словно хочет его глазами разрезать. — Заткнись, Чимин. Достаточно с тебя на сегодня драмы, — и столько злости в этих словах, столько гнева в них вложено, что кажется Чонгук вот-вот лопнет, взорвется от своей беспомощности. Он валит их на пол, руками прижимает чужие запястья к холодному полу. Совсем не жалеет силы и мощи, до покраснения сжимает хрупкие кисти. — Сейчас я хочу, чтобы ты раз и навсегда запомнил: тебе без меня будет только хуже. Ты без меня не сможешь и дня прожить, понимаешь? Завтра же приползёшь, на коленях будешь просить вернуться, а через неделю что, коньки отбросишь? Какой способ ты выберешь, а? — Чонгук за словами в карман не лезет, говорит, что думает, а затем целует. Снова. Медленно, тягуче, полный страсти и желания. Чимин в нём задыхается, крошится в пыль. Это, чёрт возьми, больно — слышать правду. Сколько же ещё можно бегать, сколько можно себя мучить. Метаться в этом темном котле, ожидая, что кто-то тебя вытащит. Чимин себя не чувствует. Он в ответ не целует. Он, кажется, плачет. — Перестань, Чимин. Давай же, — Чонгук к себе прижимает, пытается быть мягче, потому что в груди всё сжимается. Слёзы хёна драгоценней любых бриллиантов этого прогнившего мира. — Я никуда не пойду. И ты тоже. Мы друг без друга не сможем. Чимин плачет навзрыд. Бьётся в конвульсиях и истерике, пока Чонгук, сломленный, пытается лечить чужую боль, зализать, залатать раны на сердце, что сам же так неосторожно и неаккуратно оставлял. Они два потерянных щенка, что ищут матери и пытаются найти её друг в друге. Заблудшие, неопытные, неуклюжие малыши, запутавшиеся сами в себе. — П-поцелуй… — Чимин не просит, умоляет. В этот раз нежно, можно ли сказать целомудренно, словно жених целует свою невесту… Чувственно, кажется, с каплей любви. Нет. Со всей любовью, на которую он только способен. Чонгук Чимина ловит за руку, он его вытаскивает на берег, достает из пучин снова и снова. Он его не любит, нет. Но… — Я буду стараться, — они сидят вдвоем на холодном полу, обнимают друг друга, к груди прижимая все то, что так дорого. — Ради тебя я буду стараться. Я научусь заново, слышишь? Не потому что мне тебя жалко, нет. Потому что я хочу, чтобы ты, хён, улыбался. Я не знаю, как должен себя вести, но мне так сильно хочется, чтобы ты был счастлив, если бы ты только знал, Чимин-и хён. Давай будем любить друг друга? Они снова целуются. Так легко и нежно. Разве это не бабочки в животе? Возможно. Обессиленные, пытаются перебраться на кровать. Отпустить руку друг друга кажется сумасшествием. — Ты замёрз, — Чонгук проводит ладонью по чужой кисти, перехватывает крохотные ручки, целует ласково каждый палец по очереди. Он не знает, не может объяснить почему, но сейчас позаботиться о Чимине кажется самым важным делом на свете. За руку он ведёт его к шкафу, где остались пару толстовок, что не успел сложить в сумку Чимин. — Лучше? — в ответ кивок, смущённый взгляд в пол и нежное касание щёк губами. Хён такой мягкий, сейчас кажется совсем плюшевым. Они валятся на кровать, шурша одеялом забираются под него и снова целуются, словно это их воздух, их кислород. — Любовь. Это ведь наш выбор. Все говорят, сердцу не прикажешь, но это ведь ложь, — иногда Чонгук пугал. Говорил всякие разные умные вещи, словно не он тут самый младший. Ставил в тупик, потому что, ну вот как это вообще работает. Чимин не знал. — Я люблю тебя, — шепчет в самые глаза, в самое сердце. Чимин пронзает с хирургической точностью. Чонгук на секунду замирает, чтобы потом сильнее хёна к себе прижать, чтобы поцеловать в макушку и её же приложить к своей крепкой груди. Пусть Чимин слышит его сердце. Оно умеет говорить лучше других.