Тишина

Слэш
R
Завершён
41
Пэйринг и персонажи:
Размер:
12 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
41 Нравится 4 Отзывы 9 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
Примечания:
      В их доме всегда было относительно тихо. Настолько, насколько вообще может быть, если там обитает отряд из семи наёмных убийц Passione, трём из которых нет ещё и двадцати. Впрочем, соседи, даже если бы таковые имелись, не спешили жаловаться.       У них был маленький сад, за которым время от времени, когда он совсем уж зарастал, ухаживал Джелато, и большой обеденный стол, за которым, следую бессмысленному, но такому приятному приказу Ризотто, они собирались все вместе по вечерам. La Squadra? Нет, не так, — банда вчерашних беспризорников с опасными стандами, которым посулили хорошую плату за чужую смерть, во главе с единственным настоящим убийцей, пусть и он по возрасту недалеко ушёл. И, будем честны, он отлично справлялся с дрессурой всей их разношерстной компании.       Гьяччо любил автобиографические книги, стихи Шелли и зимние виды спорта и не любил людей, особенно пристающих с расспросами. Видимо, именно поэтому он работал всегда один, в то время как даже их капо брал с собой Прошутто на все миссии, где опасность не была столь уж велика. И, если уж честно, его всё устраивало. Не нужно было никого опекать, думать о чужой безопасности и вообще разговаривать вслух. Да и общение с командой сводилось к заданиям, редким совместным тренировкам и обязательным ужинам. Всем так было спокойнее — не буди дракона, пока он тихо сидит в своей комнате и не бьёт посуду, взбешённый какой-нибудь мелочью. Всё было так хорошо, пока на пороге не возникло ОНО.       Худощавый парень среднего роста с длинными светлыми волосами, неоконченным образованием генетика и письмом от Босса в кармане. Вопреки резкой и вынужденной смене деятельности, парень не был испуган, скорее, обеспокоен и дезориентирован. Станд с ублюдским название Babyface и ещё более ублюдской силой Гьяччо сразу не понравился, как и его хозяин, но это не помешало Ризотто, внимательно посмотрев на них обоих, изречь свой приговор: — С завтрашнего дня работаете вместе.       Вначале парень подумал, что ослышался. Его станд позволяет замораживать воздух на несколько метров вокруг и создавать непробиваемую броню, зачем ему вообще напарник? Хотя оспаривать решения Ризотто Неро — себе дороже, если планируешь прожить ещё пару лет. — На кой хрен он мне? — он почти кричит, точнее, кричит почти на максимально возможной громкости, указывая пальцем на сидящего буквально в метре юношу, которому Прошутто уже успел налить чаю с немалой долей портвейна. Тот молчит и явно чувствует себя здесь не в своей тарелке, но поза вальяжная, а взгляд наглый и любопытный. — Кто-то всегда должен прикрывать спину, — красные глаза с сюрреалистичной чёрной склерой прожигают в нём дыру, но своё драгоценное одиночество Гьяччо не готов менять на компанию незнакомого пацана. Неро отворачивается, без слов завершая разговор, а на плечо ложится, касаясь мизинцем оголённой кожи, чужая тёплая рука. Парень разворачивается и резко бьёт по тому месту, где предположительно должна быть голова незваного гостя. Тот уходит в сторону, так что удар лишь догоняет одну из длинных пшеничных прядей, а сам отскакивает, выставляя руки вперёд в примирительном жесте и удивительно довольно улыбаясь. — Хэй, великан сказал, что мы будем работать вместе, так что, может, хоть познакомимся? Я Мелоне, — он несмело протягивает руку, а Гьяччо так и тянет сплюнуть на чистую ладонь впереди. Его бесит, бесит, бесит этот шлюховатый новичок! Его розовая рубашка, фиолетовые узкие джинсы, его миролюбивое выражение лица и слишком светлая кожа без следа нормального итальянского загара — ярость от всего этого подобна приливу.       Тогда он уходит, лишь в середине следующего дня находя на столе материалы следующей миссии и, весьма неожиданно, личное дело своего новоявленного напарника. Всего на полгода старше и всего на полголовы выше, увлекается генетикой, программированием и девушками с длинными ногами. На втором пункте брови удивлённо ползут вверх — неужели у него есть что-то общее с этим изращенцем? От самой мысли тянет блевать, ну или столкнуть со стола компьютер. Хотя нет, хобби — это одно, но вот работать с ним он не собирается!       Ризотто и его блондинистой подстилке как-то плевать, что он там не собирается, так что скоро они с розовой ошибкой естественного отбора едут в закат на его машине. Гьяччо не собирается разговаривать, да и вообще продумывает, как бы избавится от обузы, но что-то идёт не по плану. — Так, ладно, это уже похоже на фарс, — голос у него совсем не дрожит, в нём нет страха — уж эти эмоции гангстер читать умеет, но всё-таки к тону примешивается какая-то неправильна, истеричная нотка. Изврат закидывает ноги в лёгких шлёпанцах на приборную панель, нарвавшись на её один испепеляющий взгляд из его коллекции. — Если ты думаешь, что я счастлив быть здесь, то сильно ошибаешься!       Честно сказать, Гьяччо был удивлён. Если у тебя нет выбора, а судя по письму, у Изврата его действительно не было, то какой смысл вообще о чём-то задумываться или жалеть? Зачем жаловаться, если ничего не можешь изменить? Но новоявленного напарника уже понесло. — Я спокойно учился, у меня были нормальные друзья, даже девушка, но тут приходит письмо от вашего ненаглядного босса, и я должен бросать свою жизнь и ехать к кучке фриков, чтобы стать одним из них! Я не знаю, зачем я вам нужен, если есть такие как ты или Прошутто! Так что давай сейчас хотя бы сделаем вид, что мы поладили, а потом я сбегу при первой же возможности! — он переводит дух после долгого и достаточно эмоционального монолога, пропитанного бессильной злобой и отчаянием. Гьяччо размышляет несколько секунд, а потом кивает, принимая чужие условия. — Отсюда не сбежишь, — он ловит чужой взгляд, хотя и смотрит только на дорогу. — Живым уж точно. И я не думаю, что ты будешь первым, у кого это получится.       Мелоне-или-как-его-там не плачет, но застывает, словно увидев Горгону. Он явно хотел задержаться в мечтах подольше, хотел, чтобы с ним остался призрак надежды, если уж она мертва. В какой-то степени Гьяччо его понимает. Дальше они едут молча, вслушиваясь в тихий шелест двигателя его обожаемой Феррари, полученной вместо премии в прошлом году. Молчать рядом с ним удивительно легко и уютно, пусть даже сейчас, после их первого разговора, который можно с натяжкой назвать "нормальным". Возможно, у них всё-таки найдутся общие черты, хотя новичок явно сбежит если не из команды, то из их образованного против воли дуэта — слишком уж сложно Гьяччо с людьми, которые не молчат в тряпочку, не следуют командам и не Ризотто Неро. Пусть так. Но пока что можно притворится, что всё хорошо. — Гьяччо, — говорит он, снова считывая чужой взгляд чуть ли не затылком, — моё имя. Но тебя я буду звать Извратом. — Насрать, — коротко отвечает тот, отворачиваясь в другое окно. Они по крайней мере не попытаются друг друга убить, что само по себе большой шаг вперёд. Лента дороги уходит в противоположную закату сторону, а впереди уже намечается крупный город. Вот и выясним, на что новичок способен.       Дело было, мягко говоря, сложным. Человек со способностью призывать летающих обезьян, которые могут тебя касаться, а ты их нет, да ещё и с радиусом метров в двадцать — штука крайне неприятная. Впрочем, теперь чёртов Arctic Monkeys мёртв, все проблемы в прошлом. Ранений они не получили, что не так уж удивительно: из-за особенностей стандов их дуэт вообще редко проливал кровь, по крайней мере, свою.       Честно говоря, у всей команды неделя была сложная. Настолько, что Формаджо теперь отлёживался со сломанными ногами в особняке — его вообще не хотели выпускать из больницы, но выразительный взгляд Прошутто, явно позаимствованный из коллекции Неро, заставил врачей сжалиться над несчастным, а Сорбет щеголял с лёгким сотрясением. У них самих всё прошло почти гладко, хотя свою симметричную аккуратную стрижку Мелоне будет оплакивать ещё долго. Мда. Это не максимум, но обычно у них вообще обходилось без потерь, так что это явно засчитывалось как поражение.       Мелоне честно не помнит, кто предложил сходить в стип-бар, так сказать, «снять напряжение», но сам он не имел ничего против подобного предприятия. Пошли, не сговариваясь, в бар с девушками, что странно, потому что весь их особняк напоминал парню какую-то гейлубятню, кроме, наверное, его и Формаджо, проводившего команду обиженным взглядом. У Иллюзо и Гьяччо он как-то не спрашивал — ну и чёрт с ними, целее будешь.       Девушки были, мягко говоря, хороши. Он проводил завороженным, голодным взглядом каждый их жест, каждый прогиб и каждое движение мышц под влажной от жара кожей. Приоткрытые губы, томный взгляд из-под век, пудра, блестящая в свете красных ламп, длинные ноги, не прикрытые уже ничем. С губ срывается восхищённое «Di molto!» Чёрт, у него слишком долго никого не было. Целых три дня.       Коктейли тут достаточно вкусные и, что самое приятное, им со скидкой — владелец явно входит в группировку. Мелоне на секунду застывает перед огромным разворотом меню, но потом зажмуривает глаза и тыкает наугад. Бакарди опускается на стойку спустя буквально несколько секунд, а бармен — девушка его возраста — смотрит с явным интересом и подкладывает под бокал салфетку, в которую абсолютно точно вложен номер. Он подмигивает не скрытым под волосами и повязкой глазом, пробуя напиток. Надписать на бейдже гласит «Энджела», но в записке куда более приземлённое «Белла». Она замечает и смущается, слегка прикусывая пухлую губу и будто нарочно наматывая на палец рыжий локон. Он наклоняется вперёд, выдыхает рядом с чужой покрасневшей щекой «Свободна днём?» и, поймав положительный кивок, отворачивается. Наконец-то, блять. Эта работа объективно хороша, но секса не хватает. Что-то внутри шепчет, что ему нужна не тупая разрядка, а оставленная год назад Альда — всё ещё прекраснейшая девушка из когда-либо им встреченных. Чёртов Босс. Чёртова угроза убить всех, кто был ему на тот момент дорог.       И всё же работа засасывает. Вот и сейчас он глазами ищет свою новообретённую семью: Сорбета с Джелато нигде нет, по крайней мере, в этом зале, но Мелоне уверен, что ему сейчас не стоит заглядывать в зону привата, Ризотто стоит не так уж далеко и расслабленно потягивает Чёрного Русского, а Прошутто сидит ещё через несколько шагов с Лицом Ангела. И они упорно делают вид, что не смотрят друг на друга. Ха-ха, умноженное на несколько тысяч. Иллюзо тоже не видно, но пилон отполирован до блеска, так что легко предсказать, куда он сейчас забрался, прихватив с собой достаточные запасы подслащённого этилового спирта. К горлу подступает шутливая, дружеская зависть, от которой внутри теплеет. Итак, его нигде не ждут. Ан-нет, вот в том плохо освещённом, хотя и достаточно близком к пилону углу мелькнула знакомая голубая шевелюра с растрепавшимися после тяжёлого задания кудряшками. Технически, там тоже не ждут, но и гнать долго не станут. Мелоне знал, что человеку в любом случае нужен человек, и даже Гьяччо не был исключением, как бы он себя не вёл и как бы не гнал всех от себя подальше. Не получалось, к слову. Команда подкалывала и передразнивала, особенно балбес Формаджо, но помогала всегда и без разговоров, получая в ответ то же самое, только с порцией матов. — Я смотрю, у тебя тут неплохой обзор, — сесть справа, чтобы загребущие ручонки не добрались и не растрепали в очередной раз его, цитата, «крашеные в долбоёбский патлы». — Пиздоманов не звали, — неприветливо, но без крика. Видимо, Гьяччо и сам устал, раз позволяет так беспардонно нарушать своё личное пространство кому-то кроме Ризотто. Мелоне не знал, что капо сделал его напарнику такого хорошего, но ему прощалось всё и даже больше. Вот, кстати, сегодня и выясним. — Я к нему со всей душой, а он… — Мелоне принципиально не звал напарника по имени, пока тот не запомнит его собственное. — А он заебался и дарит вам бесплатную путёвку в пешее эротическое!       В чужом бокале плещется Голубая Лагуна, узнаваемая только по запаху в блеске разноцветных ламп. Уходить упорно не хочется. Они почти год работают вместе, и если сам Мелоне не скрывал ничего из своей биографии, то о прошлом Гьяччо в команде знали крайне мало. Даже Прошутто. Ризотто знает точно, но ровно с той же вероятностью он ничего не расскажет. План «споить-сыграть-разговорить» родился в голове как-то сам собой, хотя и не блистал оригинальностью. Беглый взгляд на часы — ещё только девять, они пришли достаточно рано, так что к свиданию с симпатичной барменшей он должен успеть отоспаться. — А давай сыграем? — в глазах напротив, того же, но одновременно совсем другого цвета, интерес и усталость. — Проигравший платит за всё, что мы сегодня выпьем.       Предложение интересное и крайне заманчивое, особенно учитывая любовь обоих к халяве. Гьяччо не особо азартный, но если уж его понесло, то и семеро не удержат — в крайнем случае, придётся вызывать кого-нибудь с тепловым стандом. — И какие же правила? — тот одним глотком осушает почти полный бокал и отодвигает в сторону бесполезную стекляшку. — По очереди задаём вопросы друг другу и отвечаем на них. Первое же отсутствие ответа — проигрыш, — к азарту примешивается настороженность, но тот коктейль явно был не первым и даже не попал в первый десяток, потому что тот неожиданно соглашается.       Мелоне не ожидал такого. Юноша понимает, что вот он, момент, коего он реально ждал, момент, когда он может влезть в жизнь человека, которого действительно хочет узнать намного лучше. И боится. Боится, что злость его напарника не врождённая, а возникла из-за чего-то. Хотя ладно. Сам же попросил, в самом деле. — Итааак, начнём, — он подзывает официанта и жестом указывает на виски в маленьком меню на столе. Тот коротко кивает и удаляется. Гьччо скрещивает руки на груди и будто бы выжидает. — Начнём с простого: которая? — он кивает на нескольких девушек на пилоне. — Хмм, — тот явно удивлён, но совсем не огорчён выбором, — брюнетка в зелёном бикини. Мелоне наблюдает за выбранной красоткой. Худощавая, хотя не доска, среднего роста, с длинными прямыми волосами, собранными в хвост, и завораживающей плавностью движений. Лет на вид двадцать пять. — Любишь постарше? — разница у них не такая уж большая, но подколоть — святое дело. Как и уклонится от лениво запущенной подставки. — Ладно, твоя очередь. — Как ты пришёл к генетике? — вопрос странный, хотя достаточно логичный. Он не кажется зацикленным на своей науке, но станд связан не в внутренними переживаниями или душевным состоянием, а именно с ней. Мелоне, честно говоря, ждал подобного вопроса. Придумал сотню отговорок и гору правдоподобной лжи, но правда сама слетает с языка. — Я рос без родителей, — опускает пустой шот на стол и пригубляет следующий, — точнее, где-то они есть, наверное, точно так и не выяснил, хотя честно пытался. Из интерната забрали только в двенадцать. Знаешь, это было похоже на чудо, ведь берут всегда малышей, а если тебе перевалило за десять, то смирись — ты в пролёте. Это были чудесные люди, но им нужен был добрый милый и благодарный ребёнок. Получили же они меня. Так и не сдали обратно. Отец был профессором в этой области, вот и рассказал про возможность найти любого человека, запрограммировать ребёнка или даже создать сверхчеловека. Последнее оказалось брехнёй, но меня уже было не остановить. Вот на этом и закончим!       Он стягивает перчатки, поудобнее перехватывая запотевшее стекло бокала. Гьяччо кажется удивлённым больше его откровенностью, чем самой историей. Он расстёгивает куртку, а через секунду и вовсе стягивает её, оставаясь в одной водолазке и длинных перчатках с открытыми пальцами. Его губы посинели от сиропа. — Кстати, ты так ничего и не рассказал о своей семье! — вспоминает Мелоне. Он ещё не пьян, но уже чувствует лёгкость и приятное тепло внутри. — Нечего рассказывать, — глаза кажутся больше за массивными стёклами очков, — они разбежались давным-давно, не сошлись ебучими характерами. У матери, по-моему, есть ещё дети, не уверен. Отец улетел в Америку. — Пиздец нам с семьями не повезло… — Могло быть хуже, — Гьяччо добавляет, но не спорит. Он ведёт себя слишком спокойно, хотя и осушает бокал за бокалом. Мелоне не собирается отставать. — Твоя очередь выбирать, — он запинается на секунду, — из толпы. — Зачем выбирать, если можно взять всех? — подмигивает девчонке, что проходит мимо, и, поймав хмурый взгляд её явного парня, повторяет жест. Хочется казаться крутым, словно ему не двадцать исполнилось месяц назад, а шестнадцать или даже меньше. — И ты, Брут… — Но-но, я просто беру то, что мне нравится. Вообще без разницы. Что-то имеешь против? — Против вас тут поимеешь, блять, — не понять, покраснели щёки из-за алкоголя или от смущения, хотя Мелоне склонен думать, что свою лепту внесли оба фактора. — А ты у нас только по девочкам? — он фыркает в стакан, и бронзовые маслянистые капли пачкают лицо. — Это идёт в счёт? — Мелоне, наверное, забыл бы про игру, но сейчас он кивает, спохватываясь. Такой Гьяччо кажется ему неожиданно милым, и в этом есть что-то неправильное. — Как-то не думал. Да и нахер? Из этой жизни не вырвешься.       Его голова постепенно опускается всё ниже к отполированному столу, а глаза закрываются. Мелоне смотрит непонимающе, но как только за спиной напарника материализуется высокая фигура в чёрном, всё становится на свои места. — Ну и зачем? — он вытаскивает из ослабевших пальцев последний шот и выпивает его, смакую горьковатую жидкость. — Он пьянеет в две стадии, так что если не хочешь стать айсбергом, то просто скажи спасибо, — тот тоже в подпитии, потому что говорит обычно мало, по делу и уже точно не сложными предложениями. — Я слышал вашу игру. Неплохой способ вытянуть из него всё. — Не сработал, уж спасибо, — Мелоне не обижен, скорее, раздосадован столь резким вмешательством. — Рассказывай теперь ты! — Два вопроса, — парень поднимает голову, изумлённый поведением капо. — Что ты хочешь узнать? — Его отец же не улетел на самом деле? — это не похоже на правду. Совсем. — Улетел, — неожиданно подтвердил Неро, — у него был долг перед Боссом, а сына он отдал как плату. Молчи об этом — он сам не знает. — Лааадно, тогда почему лёд? Типо, с вами всеми всё понятно, — страх Прошутто постареть, вуайеризм Иллюзо и мелочность Формаджо читались слишком уж легко. Сам Ризотто родился со стандом, ему можно простить, — а с ним что? — Не был в его комнате? — Ризотто закидывает безвольное тело на плечо и они идут к выходу. Мелоне едва успевает бросить на стол деньги, ведь действительно не ответил последним, и отрицательно кивнуть. — Зайди как-нибудь.       Ага, конечно. Гьяччо из дома не выходит, а на дверь в его комнату кто-то повесил знак «Не влезай — убьёт», который обновлялся каждый раз, когда старый терял краски или был грубо отодран. Впрочем, сейчас действительно подходящий момент — он крепко спит, поджав губы. Складка между бровей не разгладилась до конца, но само лицо стало как-то приветливее. Мелоне кинул тоскливый взгляд на громкий, пропахший потом и алкоголем зал, который манил к себе, в родную парню стихию, после чего развернулся и последовал за капо.       Ведёт Ризотто аккуратно, даже соизволив слушаться светофоров, что ему несвойственно. Мелоне тянет пошло пошутить, но он благоразумно затыкается — действие Metallica достаточно болезненно, он уже успел это проверить. Рядом лежит Гьяччо, словно не дыша. Всё происходящее кажется неправильным. — Он думает, что засыпает, когда напивается, — предупреждает капо. Больше ничего не говорит, но всё и без того понятно. Как говорится, молчание — золото, а в данном случае ещё и гарантия безопасности.       Дверь в комнату, которую сам Гьяччо назвал Крепостью Одиночества, ссылаясь явно на Супермена, хотя долго после этого отмазывался от навязчивого прозвища «Эльза», была приоткрыта. Ризотто без лишних нежностей сгрузил подчинённого на широкую кровать в углу и молча вышел. Мелоне же так и остался стоять у дальней стены. В его собственной комнате было много любительских фотографий в рамках, всегда пахло цветками апельсина, а на потолке была нарисована светящимися красками солнечная система с крупнейшими спутниками и астероидами. У Гьяччо на стенах висят грамоты и дипломы, прибиты полки с начищенными до блеска кубками, а пол искрится, как самый настоящий лёд. Наверное, он просто не хотел показывать другим эту слабость. Мелоне удаляется и залазит в поисковик. Столько наград — он не мог не оставить след в мировой паутине.       Так и есть. Будущая звезда конькобежного спорта попадает в аварию, получает травму головы и медленно начинает слепнуть, из-за чего приходится бросить карьеру. Мелоне скрещивает руки на груди, вспоминая любимую науку, которую бросил там, в далёком Кембридже, и в голову приходит глупая мысль, что не такие уж они и разные.       В палате всё такого привычного белого цвета, только монотонный звук какого-то прибора давит на барабанные перепонки. Контуры предметов настолько расплывчаты, что кажется, будто он лежит внутри громадной скорлупы. В голове пусто, а воздух вокруг тёплый и стоячий, без единого порыва ветра. Глаза норовят закрыться обратно.       Дверь открывается, белая, практически незаметная на фоне однотипных стен. Лицо Мелоне неожиданно чёткое даже с тех нескольких метров, что их разделяют. Черты сложились в непривычное и неправильное выражение тревоги, в глазах запоздалый страх, а побледневшие губы непрерывно повторяют его имя. Сознание ускользает по капле, хотя Гьяччо честно пытается удержать себя в этом мире хоть на секунду дольше. Не выходит…       Во второй раз Мелоне дремлет в кресле, которого тут точно раньше не было. Действие обезболивающего понемногу заканчивается, заставляя левый бок неприятно гореть. Вопреки здравому смыслу будить напарника не хочется, пусть тело продолжает наливаться тяжестью с каждой секундой. Он не привык получать ранения, как не привык терпеть боль, по крайней мере настолько сильную. Но эти ребята, кажется, готовились. У одного станд со взрывающимися сферами, у другого простой силовик, но игнорирующий любую броню и с полуметровыми когтями вместо нормальных пальцев. Неприятная парочка. Стоит отдать должное — команда из них получилась хорошая. — Проснулся? — глаза у обоих голубые, но цвета всё равно слишком разные. У самого Гьяччо льдистые, будто синюшные, а у Мелоне тёплые, как летнее небо.       Кажется, что напарник хочет спросить намного больше, но язык отнялся, пусть губы и продолжают своё движение. Гангстер помнит, что едва добрался до места их встречи, заморозив неожиданно глубокую рану, и срывающийся высокий голос, вызывающий помощь по рации, умоляющий не закрывать и без того уже закрытые глаза. — Ты меня, считай, спас, — хрипит он и всё-таки добавляет, — Изврат, — благодарность он выражать не умеет и не хочет учится. Обычно она и не требовалась. Единичный случай. — Если это твой способ сказать спасибо, то принято, — Мелоне скрещивает ноги и складывает руки на колене, будто забыв, как вообще всем этим пользоваться, но на лицо возвращается привычное ехидно-наглое выражение, а в глазах вновь зажигается безумная искра. Неужели та, другая гримаса ему просто привиделась в бреду? — А теперь я пошёл, раз уж ты очнулся.       Гьяччо отворачивается к большому окну, за которым виден рассвет, пускай для него это всего лишь мешанина красок. Мелоне подходит ближе и аккуратно надевает ему на нос очки, помогая миру вокруг обрести чёткость. Секунду они смотрят друг другу в глаза, и от невозможности закричать, взбеситься и прогнать напарника что-то внутри выгорает, переворачивается с ног на голову. Мелоне усмехается как-то по-особенному и кладёт ладонь ему на щёку. Гьяччо сбрасывает её, резко садясь и морщась от острой боли. — А знаешь, — розовое недоразумение щурит глаз, не скрытый под яркой чёлкой, — посижу с тобой ещё.       Он тащит вычурное кресло ближе к широкой койке, будто нарочно скрежеща оцинкованными ножками по больничному ламинату. Оно цвета фуксии — единственное яркое пятно в белоснежном царстве медицины. — Нахуя?       Это не решительное «нет», а слабое, недоверчивое «да». Мелоне чуть слышно мурчит, опираясь о чужие ноги, скрытые одеялом. Ответа напарника Гьяччо не дождался, но и сам не произнёс ни слова, когда пальцы, лишённые толстых фиолетовых перчаток, переплелись с его собственными. Ему немного стыдно, что руки такие холодные — они всегда холодные, пусть раньше он об этом не думал. Где-то далеко играет джаз, будто бы и не вышел из моды давным-давно. Похоже на идиллию, которую он не может себе позволить. Только не так, только не после собственного провала на этой миссии, не после того, как был вынужден показать, что не всесилен. Мелоне смотрит спокойно и почти уверенно, не отнимая рук и не уходя — не винит, не говорит, что партнёр облажался сегодня. Неправильное, жалеющее отношение. — Когда ты отключился, действие White Album прекратилось, — он говорит без выражения, стараясь не смотреть на Гьяччо, — не знаю, что они там задели, но крови было чёртово море. Не смей повторять такое, — мужчина подносит его пальцы к губам, заставляя почувствовать слишком нежное прикосновение. Театр абсурда, но… — Больше никогда, если ты сейчас перестанешь истерить.       Перед глазами всё плывёт, хотя это уже не первый их раз — третий, если быть точным, но Мелоне всё никак не может привыкнуть ко всему происходящему. Гьяччо, быстро восстановив дыхание и проведя ладонью по его волосам, будто случайно, ушёл в ванную, ненадолго оставив партнёра в одиночестве в уютном полумраке собственной комнаты. В ней, что парадоксально, достаточно тепло, хотя узкая полоса не закрытого слишком короткой занавеской окна отражает, кажется, всю угрюмость поздней осени, уже лишённой сентябрьских красок и остаточного октябрьского тепла. Этой ночью их дуэт был на задании, так что теперь весь день в их распоряжении. Мелоне хмыкает собственным мыслям — после такого адреналинового всплеска они продрыхнут всю неделю как минимум.       Они ещё молоды, так что Мелоне с лёгкостью списывает это неправильное влечение на их образ жизни или простое отсутствие в команде девушек. Что-то подсказывает, что их наличие мало что изменило бы, но он отказывается в это верить. Он сам стал инициатором, и этот факт продолжает камнем давить на что-то внутри, что-то неожиданно чувствительное. Мужчина садится, слегка морщась — не боль, даже не отголосок, но ощущение всё равно неприятное. К этой ночи, точнее, к утру, он готовился последние несколько дней физически и морально, и оно того определённо стоило, несмотря на дискомфорт. Мелоне приоткрывает окно и вдыхает полной грудью, отмечая, что солнце уже почти в зените. Почему-то хочется закурить, хотя он бросил ещё в старшей школе, а Гьяччо не курил вообще, насколько он знал. А знал он всё ещё чертовки мало, так и не сумев разговорить того повторно — оба предпочитали жить если не сегодняшним днём, то ближайшим будущим. — Я закончил, — тихие сами по себе и приглушённые ковром шаги за спиной и рука на оконной раме, — где ванная ты помнишь.        Голубые волосы почти не изменили формы, даже сильно намокнув. Мелоне смотрит и, кажется, не может отвести взгляд. На Гьяччо только синие пижамные штаны, но смущаться после фееричного секса из-за чего-то подобного всё-таки глупо и совсем не в его стиле. Чужое тело, под одеждой обманчиво хрупкое, свито из сухих мышц и слабо поблёскивает от влаги. Пухлые покрасневшие губы растянуты с слабом подобие улыбки — чуть ли не самое доброе выражение лица. — Эй! — за нос грубо хватают, чтобы отпустить через секунду.       Сам виноват — действительно не стоило так пялиться. Ему и так позволено намного больше, чем любому другому. — Уже бегу, — улыбается пошло и ехидно, нарочно нарушая хрупкую атмосферу. Вслед летит подушка, едва задевая плечо.       На видном месте стоит шампунь без запаха, но в шкафчике другой, со сладким запахом цветов апельсина, хотя и не той марки, какой он привык пользоваться. Заметно, что не только Мелоне готовился к этой встрече. В ванной холодно, а зеркало совсем не запотело — нет, этот придурок настолько тепло не любит? Мужчина включает горячую воду и смиренно ждёт, пока та заполнит немаленькую ванну хоть наполовину. Зеркало отражает его собственное худощавое тело, которое, несмотря на постоянные тренировки и впечатляющую физическую силу, никак не желало показывать мышцы посторонним.       Вода, стекающая с волос, розоватая из-за нескольких слоёв дорогой краски. Мелоне млеет, за несколько дней умудрившись отвыкнуть от таких температур, втирает в кожу масло, которое пронёс сюда ещё в прошлый раз. Если честно, тут всё и началось две недели назад — слишком неожиданно, хотя оба явно изучали предмет и как-то невербально договорились на тот день. Воспоминания до странности чёткие и приятные, так что Мелоне невольно думает, что хотел бы запереть их в стеклянный сосуд, как в модном сейчас Гарри Поттере, и проигрывать время от времени, заперевшись в комнате. Его. Только его и больше ничьи.       Мысли плавятся, трансформируясь в странное желе, где настоящее неотличимо от прошлого или туманных предсказаний будущего. Мужчина задерживает дыхание и погружается с головой, оставляя глаза открытыми, пока их не начинает щипать, и наблюдая за узорами, что выписывают собственные неровные волосы. Ему нравится так. Нравится быть неправильным.       Он почему-то вспоминает Беллу, кратковременный роман с которой вылился в длительную и прекрасную секс-дружбу, её длинные, великолепные ноги, её стопы, скользящие по торсу вниз. Она умела соблазнять, умела быть привлекательной и желанной, чем и завораживала. Слишком гордая, кем бы она там не работала, но с изрядной долей нежности. А потом мысли, завершив эту идеальную петлю Мёбиуса, возвращаются в настоящее время, где прелестница уехала в далёкий Неаполь с новым ухажёром, а он стоит в чужой ванной, слушая шум воды. Зеркало начинает запотевать от пара.       Гьяччо и эти их недоотношения, о которых нельзя говорить и думать. Он сердитый, вечно ворчащий, если не выпьет немного, с неизменно сгорбленной спиной и массивными стёклами очков, без которых мало что может увидеть. Постоянно холодный, слишком жёсткий для кого-то вроде Мелоне. Он знает, что и сам не идеален, как бы к нему не стремился, но…       Его кожа смуглее, а в полумраке кажется серой. Слишком крупные черты лица, слишком дурацкая причёска, хотя эти кудряшки действительно невозможно привести в порядок, Мелоне пробовал, слишком сильные ноги, привыкшие к конькам. Всё настолько слишком, настолько не в его стиле, что мужчине становится страшно. Альда, Белла и ещё с полсотни имён плавают в подсознании — прекрасные, цветущие девушки и юноши, но ни на кого из них он бы не променял реальность. Он мог доверить им многое, кто же спорит, вот только жизнь — никому другому.       Промакивает волосы подозрительно ярким малиновым полотенцем, и те падают на плечи, заставляя подрагивать от холода. Проводит пальцем по яркому пятну на виске, что легко скроется под повязкой. Пускай. Мелоне сейчас не хочет думать о чём-то сложном — даже о завтрашнем полёте в Англию для восстановления теперь на заочном.       Если ванная была хоть как-то нагрета паром, то в комната, кажется, прыгнула за время его недолгого отсутствия на несколько тысяч лет назад, в ледниковый период. Кубки, часть которых так и стоит на криво приколоченных полках, блестят в почти полной темноте. Мелоне замирает в самом центре комнаты, на мягком чёрном ковре, которые уже почти год покрывает сверкающий пол, запутавшись, что делать дальше. Он должен забрать комбинезон, одеться и пробраться в свою комнату в любимом розовом цвете, но почему-то ноги отказываются слушать разумные приказы мозга. — А тебе, блять, что, отдельное приглашение? — Гьяччо приподнимается, на локтях и смотрит в его сторону, не щурясь — всё равно не поможет. Очки лежат на тумбочке, сложенные.       Мелоне отмирает и делает шаг в сторону кровати. Он должен остановить себя, но не может и, если честно, не так уж и хочет. Кровать широкая, но всё-таки не двуспальная, так что им тесно вдвоём, а узкое одеяло, тоже не рассчитанное на двух взрослых мужчин, вынуждает прижаться ближе. Тело напарника непривычно, неправильно, иррационально тёплое, а руки довольно грубо притягивают к себе за плечи. Мелоне выпутывается и сам обнимает в ответ. За окном день, но занавески плотные, а сон достаточно крепкий.       В тот день, вопреки всем законам жанра, было солнечно, а облака будто спрятались, чувствуя гнев остатков их маленькой команды. Их обоих похоронят сегодня, но раздельно, хотя в завещании каждого была чётко прописана общая могила. Любой, кто усомнился в Боссе, будет отвергнут даже после смерти. Это отношение кажется неправильным, особенно ему, воспитанному уважать смерть любого живого существа, даже если при жизни тот совершенно не вызывал положительных чувств.       Гьяччо сидит на диване в гостиной, закинув ноги на остов разбитого стеклянного столика — единственный элемент хаоса в элегантной обстановке комнаты, и бездумно щёлкает на кнопки широкого пульта. Ни один канал не привлекает совершенно, так что пульт летит в открытое окно, запинается о занавеску и с преувеличенным грохотом падает на пол. Впрочем, ему уже было плевать.       Два человека с сильными стандами, один из которого дальнего действия, умерли в один день, в одном месте, будучи одними из первых членов La Squadra. Из-за денег, что теперь стали делом принципа. Гьяччо с трудом поднимается на ноги, создаёт две статуи — бесцветные, но словно живые, с улыбками на загорелых лицах, а потом бьёт их изо всех сил, разрушая, уродуя, выкорчёвывая ставшие в один миг обузой воспоминания из собственного мозга. Сорбет — строгий, саркастичный, оставляющий после себя стойкий запах геля для волос, куда бы не пошёл, и Джелато — мягкий, безумно хитрый и знающий больше пошлых анекдотов, чем вся остальная команда вместе. Их не хватало. Безумно. Почему именно они, а не безмозглый новичок Пеши? Почему, в конце концов, не он сам?       Аккуратные, тихие шаги в прихожей могут принадлежать только Мелоне — слишком уж лёгкие и узнаваемые после четырёх лет близкого общения. Он бледен, губы искусаны до подтёков крови на подбородке, красная капля сверкает рубином на белоснежном воротничке парадного костюма. В чёрно-белом, без перчаток и яркой повязки он будто выцвел, а призванные оживить угрюмую палитру сиреневые волосы собраны в низкий хвост, перекинутый через плечо. Гьяччо помнит, как часто издевался над прилипчивым розовым цветом, которого сейчас так сильно не хватает, поэтому молчит. — Ты как? — голос тоже серый, надломленный, лишённый живых оттенков, а глаза почти стеклянные, с выделяющимися больше обычного капиллярами. Гьяччо знает, что сам сейчас выглядит ничуть не лучше: сломанные очки, держащиеся на точечном воздействии White Albom, куртка, изодранная чуть ли не в клочья, царапины и налитые кровью синяки по всему телу. И всё-таки чужое присутствие немного успокаивает. — Вообще заебись, пиздец как хорошо! Ща уссусь от счастья! — высокий потолок покрывается инеем, а температура понижается градусов на десять. Мелоне подходит ближе, останавливается в нескольких шагах и смотрит, кажется, без выражения. Протягивает руку с сильно отросшими ногтями в его сторону и отпрыгивает, когда пальцы сковывает ледяная корка. Ему абсолютно точно безумно больно, но чувства будто не отражаются на неподвижном лице — да, она там, вот только явно не своя.       Гьяччо чувствует липкий страх, струящийся вдоль позвоночника. Навредил тому, кого сам когда-то давно решил защищать ценой многого. Монстр. Ледяное чудовище. Он не достоин окружающих, а они — достойные, нормальные, контролирующие себя — сейчас лежат где-то там, под слоем свежей земли. Призраки окружают плотным кольцом, шепчут всякий бред о том, что ему не стоит винить себя в произошедшем, в том, что громче всех кричал о бесчестности Босса.       Смотрит на лицо Мелоне, изуродованное минутной болью и потерей, и внезапно думает о том, как они были близки к смерти. Джелато с Сорбетом взяли на миссии, потом уже перетащив в их общую квартиру, желая показать безнаказанность и осведомлённость. Вот только это задание хотели взять они, отказавшись практически в последний момент. Если бы… если бы они тогда откликнулись? Гьяччо срывается с места, на ходу отменяя действие станда.       В его комнате настоящий погром, а большую часть мебели проще выкинуть. Мужчина прячется за кроватью, приваливаясь к ней спиной в узкой полосе пространства у стены. Навязчивые мысли перерастают в видения, которые никак не удаётся прогнать. Что бы сделал он, оказавшись бессильным, если бы перед ним, буквально в нескольких незначительных метрах, кто-то заживо разделывал Мелоне? Светлая кожа, испачканная кровью, загибающаяся на месте болезненного, неаккуратного разреза, широко распахнутые глаза и крики, которые он не смог бы слушать. А наоборот? Те же глаза, те же влажные дорожки слёз, собственная почти осязаемая боль, смешанная с чужим отчаянием. Гьяччо хватается за голову, рвёт заледеневшие волосы и слышит откуда-то сбоку свой вой, так долго и напрасно удерживаемый в лёгких.       Мелоне поднимает один из немногих чудом уцелевших кубков, ставит на полуразвалившийся стол, поправляет завалившийся на бок разбитый компьютер, чуть не поскальзываясь на свежем ледяном паркете. Он уже снял пиджак и галстук, отстегнул пурпурные запонки и стянул с волос резинку. Переходный этап между его партнёром и призраком вечного траура, встреченным несколько минут назад. Тяжело вздыхает и подходит ближе, опускается перед ним на корточки, касаясь острыми коленями чужой груди в слишком узком проёме, дотрагивается до плеча лбом. — Зачем припёрся? — от самого присутствия Мелоне сейчас становится хуже, а фантазии обретают краски, которых так не хватает реальности. — Я знаю, о чём ты думаешь, — он не улыбается, смотрит серьёзно. Глаза красные, как у героинового наркомана, а голос немного хрипит. — Это могла быть наша смерть. Поэтому я не смог там долго находиться.       Гьяччо дрожит и почти не дышит, взгляд остановившийся и абсолютно пустой. Он отказался идти на похороны, не объяснив причины, а сейчас безумно жалеет, что не смог проститься. В груди щемит, не давая вдохнуть, а мир, и без того нечёткий, заваливается вправо. Руки дрожат, как после недельного запоя. Мелоне садится напротив, вытягивая ноги по мере возможности, и увлекает к себе, обнимая всеми конечностями, путаясь пальцами и носом в мокрых кудряшках, пока Гьяччо снова не начинает дышать. Голубой цвет его глаз чудовищно медленно, но всё-таки возвращает себе теплоту, а горячие окровавленные губы целуют подставленную шею и щёки.       Мелоне мягко берёт в одну руку оба его запястья, по очереди целует, оставляя красноватые следы, а потом валит на кровать, одновременно снимая сломанные очки с чужого носа. Теперь его лицо размыто до безумия, но прикосновения такие же нежные, полные нужды, а в глазах едва ли не мольба. Немая просьба позволить прикоснуться, ощутить себя хоть сколько-то живым и нужным. Кто знает, кому из них это сейчас нужно больше? Гьяччо тихо выдыхает, затихая, расслабляется и закрывает глаза, давая немое разрешение.       Помочь забыть хоть на несколько коротких минут.       Мелоне не верил в предчувствия, но после смерти Формаджо и Иллюзо в груди что-то умерло, будто покрывшись коркой льда. Льда, который давно перестал казаться врагом. Прошутто и Пеши отбыли сегодня, они с Гьяччо должны страховать завтра. Как же глупо: они пошли против самого Босса, а сейчас скрываются, пытаясь одновременно охотиться на дочь этого ублюдка, сопровождаемую неожиданно сильной бандой Бучеллати. Лёд ещё сильнее сковывает сердце, будто сам виновник этого искусственного холода утратил контроль над стандом. Мелоне совершенно и не без оснований не боится за себя, но Гьяччо ведь тоже не бессмертен и, голова начинает болеть от осознания, не неуязвим, как не пытается показать себя таковым. Хотя White Albom невероятно силён, ледяную броню всё ещё можно расплавить.       Мужчина поднимается с дивана и потягивается, поправляя изрезанный комбинезон. Снизу, из небольшого тренировочного зала, слышатся маты и глухие удары, так что Мелоне, задумавшись на долю секунды, идёт туда. Ризотто тоже уехал вчера, наскоро простившись со всеми, раздав приказы и пообещав рассказать обо всё post factum. Их капо вечно себе на уме, но спустя столько лет это вызывает лишь улыбку. Вызывало, когда они все ещё это умели… Зачем он, сам настолько нелюдимый, превратил их в своеобразную семью?       В маленьком-маленьком зале, рядом с большой-большой грушей прыгает маленький-маленький человечек и матерится так искренне и умело, что словить на это фетиш уже не кажется таким уж невозможным. Перчатки и куртка свалены в дальнем углу, а лёд, покрывающий руки, не скрывал сбитых чуть ли не в мясо костяшек. Злящийся, орущий на всех Гьяччо — повседневность, но такой… всё тот же громкий голос, раздражающий барабанные перепонки, но ощутимый привкус отчаяния, смешанный с пронизывающей болью утраты, делает всё остальное незначительным. Мелоне не пытается нарваться или зайти со спины, считывая болезненные, разрушительные эмоции, — слишком драгоценно чужое доверие. Он садится в паре метров, сгибая ноги в коленях и пряча лицо. С волос уже начинает смываться краска, обнажая натуральный блонд и делая вопрос «красить или не красить» достойным шекспировского Гамлета. С одной стороны, мертвецу не нужен стиль, с другой, в гробу тоже нужно хорошо выглядеть. — Да не ной ты! — взгляд всё ещё устремлён на грушу, а лёд импровизированных перчаток продолжает краснеть, но фраза явно адресована ему, не сказавшему ещё ни слова. — Четверо наших мертвы, а ещё двое сейчас рискуют своими жизнями, — Мелоне поднимает глаза, но будто бы не видит ничего перед собой, устремив мысли вдаль. — Все мы знали, на что идём! — можно ли считать крик сквозь зубы искусством?       В голове что-то перемыкает, ломается, тело действует само по себе, преодолевая в два широких шага расстояние между ними. Нет, чёрт возьми, он не знал! Речь шла тогда только о собственной жизни, а не о чужой, которую, как оказалось, терять гораздо больнее! Хочется высказать всё в лицо этому эгоистичному мелкому ублюдку, руки сжимают чёрную мягкую ткань его водолазки, почти отрывая от земли удивительно тяжёлое тело. Гьяччо смотрит озлобленно, но бьёт намеренно мимо. Лёд приятно холодит правую щёку. Рот Мелоне приоткрыт, как в беззвучном крике, а где-то очень глубоко в чертах лица читается горечь. Он отпускает напарника и, чуть пошатнувшись, с размаху падает на колени под изумлённым взглядом льдистых глаз. Руки бессильно опадают вдоль тела. — Что мне делать, если ты погибнешь? — в голове он так и не смог закончить эту фразу, в реальности же сам в ужасе от этого срывающегося, хриплого шёпота, слетевшего с собственных губ. Закрывает глаза, чтобы не видеть реакции, и мелко дрожит от сквозняка, к которому, казалось, привык. Он ждёт пощёчины, смущения, даже грубого, собственнического поцелуя, но не объятий. Чужие окровавленные руки в волосах и на спине кажутся горячими, хотя на самом деле чудовищно холодны. Это совсем не похоже на нежность, скорее, нужда услышать родное сердцебиение. — Не психуй, Дьявол тебя дери, я смогу защитить себя! Я смогу защитить нас обоих! — он почти шипит, прижимая крепче, и этот тон никак не вяжется с действиями.       Гьяччо вновь касается щеки, проводит по брови большим пальцем, будто рисуя что-то кровью на лице партнёра, мажет по лбу пухлыми холодными губами, обещая защиту, хотя на самом всё ещё лежит ужасающая печать ярости. Ему тоже больно, возможно, даже больнее, ведь всех ушедших он знал всё-таки дольше. — А если нет? — сказка пусть остаётся сказкой, ему нужно быть реалистом. Пытается разомкнуть руки, но те держат крепко. — Я, блять, сказал, чтобы ты прекратил?! — звук достигает рыка и медленно затихает. — Мелоне, я… обещаю, что буду жить. И ты будешь.       Он всхлипывает на границе слышимости, обнимая в ответ и замирая, забывая, насколько силён сам. Они сидят так, наверное, с четверть часа в полной тишине, нарушаемой лишь дыханием. Уже вечером, засыпая перед долгой дорогой, Мелоне вспомнит, что днём его впервые назвали по имени в лицо. — Остерегайся новичка — его нужно убрать первым. Я найду Мать получше и создам усиленного, абсолютно неуязвимого Младшего! — привычный звук, как будто на том конце облизывают губы. — Что это ещё было? Походило на змею. — Что там? — вопрос чисто для галочки, ведь Мелоне в людном месте и за много километров от угрозы. — Что змея делает на вокзале в Риме? — неясный шум и что-то про того новичка, о котором он говорил секундой ранее, неясный короткий вскрик и звук падения. — Приём! Хэй, Мелоне, ты где? — голос срывается в бессильной ярости.       Гьяччо бьёт некогда любимую машину, крича какие-то проклятия. Борьба, миссия, выживание — всё в один миг теряет всякий смысл. Он нарушил своё опрометчивое обещание. Так давно зарекался не говорить громких слов, но, единожды пообещав, умудрился потерять самое дорогое из всего, что когда-либо имел. Перед глазами пролетают моменты прошлого и ставшего невозможным будущего. Так много вопросов. Киллер не может заставить себя сбросить вызов, надеясь на чудо, которого никогда не знал, надеясь, что родной голос сейчас рассмеётся в трубку и скажет, что это его очередной тупой розыгрыш. Мелоне никогда не шутил на подобные темы.       Кто убил? Ему действительно нужно это знать! Куда ехать сейчас? За врагами или туда, забрать тело Мелоне? Верить ли вообще в эту бесполезную победу? Победить в следующем бою или дать убить себя? О, сейчас он был бы рад умереть!       Телефон в руке слабо вибрирует, вынуждая ответить. Надежда умирает мгновенно — это номер Ризотто. Сейчас у Гьяччо есть иллюзия выбора: пойти дальше, укрыться где-то с поддельными документами, достойно похоронить Мелоне и вечно скорбеть рядом с ним или же пойти за их капо. Их грёбаный Ризотто Неро, который в абсолютно том же положении, но сейчас диктует что-то в трубку. Ах да. Это же чёртов самообман. На самом деле никакого выбора у него нет.
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.