Джордж Мартин и Маркиз де Сад

      Часто приходится читать, что литературный цикл Джорджа Мартина «Песнь Льда и Пламени», посвященный событиям в вымышленной вселенной, условно именуемой «Планетос» (по аналогии с континентами «Вестерос» и «Эссос»), является образчиком «реалистичного» фэнтези. Это стало практически общим местом — см. типовой отзыв:       «Классика серьезного фэнтези. Если искать сравнение для этой серии, то на ум приходит красочное полотно, где каждый штришок, каждая яркая деталь служат созданию общей живой и реалистичной картины проработанного мира. Своего рода война и мир в фэнтезийной оболочке. Громадное количество героев и персонажей, каждый из которых уникален и проработан. Живой мир. Эпичность серии просто потрясает. Мир Мартина жесток и суров, как и полагается средневековью. Любой герой может погибнуть, что заставляет вдвойне переживать за полюбившихся персонажей[1]».       Интересно, что как признак «реализма» приводится то, что «умереть может каждый» — об этом мы ещё поговорим. Но сначала предлагаю задуматься над самим понятием «реализма». Можно понимать «реализм» как относительно достоверное воспроизведение тех или иных черт конкретной эпохи. В этом плане, скажем, «Война и Мир», несмотря на всю идеологизированность Льва Толстого — образчик реализма. Но если кто-то хочет почитать про фэнтези, достоверно воспроизводящее черты реального Средневековья, то ему надо идти не к Мартину, а, скажем, к Кэтрин Куртц с её циклом про Дерини, где автор очень подробно воспроизводит ряд аспектов средневековых жизни и менталитета.       О том, до какой степени мир Мартина НЕ «реальное Средневековье» (привет от стотысячной армии Ренли Баратеона), по-хорошему, можно было бы писать многотомные исследования — причем это вынуждены признавать даже дружественные к Мартину авторы[2]. Попытки оправдать отдельные наиболее бредовые фрагменты типа евнухов-воинов («Безупречных») фэнтезийным допущением положение не улучшает — как говорил барон Мюнгхаузен в одноименном нацистском фильме 1943 года, «я ещё могу поверить, что на Луне растут контрабасы, но вишни-то здесь откуда?». Туда же — совершенно анахроническое сочетание черт раннего Средневековья (раздробленность, слабая королевская власть, бесправие простонародья) с элементами Ренессанса и даже позднего Нового Времени (сугубо прагматический характер политики, низкая до четвертой-пятой книг роль госрелигии, наличие «модерновых» элементов типа тайной полиции).       Собственно, сам же Мартин признает, что достоверное моделирование общества для него второстепенно по сравнению с иными задачами: «Теперь так уже не пишут: Костейн почти не интересуется анализом социально-экономических закономерностей или культурным сдвигом, уделяя все внимание войне, тайным встречам, убийствам, предательствам, интригам и прочим пикантным подробностям. Костейн замечательно написал о Плантагенетах, а я попытался написать в том же духе про Таргариенов»[3]. По сути, история видится Мартину как история «великих людей» и их приключений. «Реализмом» тут и близко не пахнет — такой подход к истории высмеяли ещё в XIX веке.       Как честно признается сам Мартин: «В колледже мне не давалась история, но я и не собирался становиться историком. Меня интересовали лишь исторические сюжеты — в особенности те, которые написаны кровью: где действуют короли, принцессы, полководцы и шлюхи»[4]. Это заявление весьма любопытным образом сочетается с его параллельными непрерывными декларациями о том, что он противник насилия и гуманист («отъем жизни всегда будет тяжким грехом»), но его западные фанаты, возносящие его на щит, об этом, видимо, особо не думают.       Ссылки на «суровые средневековые реалии» Мартину нужны в основном для того, чтобы обосновать наличие в тексте расчленки и изнасилований — как будто другие эпохи (Античность и Возрождение в ряде отношений были даже более жестокими эпохами, чем классическое Средневековье), включая нашу, бедны на такое «добро». Доходит до смешного — цветущую в мартиновском мире педофилию, где малолетняя Санса Старк — объект всеобщего вожделения, оправдывают традицией ранних браков, хотя брак далеко не всегда сразу консумировался, да и жена могла быть далеко не главным объектом вожделения, учитывая, что средневековая т.н. «куртуазная» любовь была направлена в первую очередь на чужих жен. При этом ранние браки в Средневековье были порождены низкой продолжительностью жизни и высокой младенческой смертностью.       Связано это было с тем, что средневековая медицина, особенно «народная», мягко говоря, не отличалась эффективностью — «лечебные средства» из крови младенцев, спермы повешенных и человеческого жира не дадут соврать. У Мартина же (непонятно как) зародилась своего рода протонаука — т.н. мейстеры, а высокая младенческая смертность на момент действия книг же скорее исключение, чем норма. Так откуда в мартиновском мире, якобы невероятно реалистичном, возникла традиция ранних браков и массовая одержимость маленькими девочками? Да оттуда, что автора заводит эта тема (см. выше что он пишет о своих «художественных» вкусах), а остальное побоку.       Но может, под реализмом подразумевается проработанность персонажей? Мотивация персонажей действительно прописана неплохо, но ничего специфически «средневекового» в ней нет — их легко можно перенести хоть в Античность, хоть в Возрождение, хоть в наше время. Да и раскрывает персонажей Мартин по одному и тому же шаблону — их кто-то за что-то гнобит (скажем, Серсея Ланнистер страдает от свинского поведения мужа, её брат Тирион и Сэмвелл Тарли — от того, что их не любят родители, Джон Сноу — от того, что в обществе Вестероса не принимают бастардов, и т.д. и т.п.), а они по этому поводу рефлексируют и пытаются это дело компенсировать. Иными словами, и в этой сфере «реализм» Мартина может быть поставлен под сомнения — он ограничен одним-единственным топорным приемом автора («заставить героя страдать»).       Вообще, говоря о «реализме», нужно учитывать, что само по себе это понятие — идеологическое, поскольку само понятие «реализма» представляет притязание на знание определенных законов, по которым функционирует реальность, а таковое притязание невозможно без определенной идеологии. Какова же та идеология, на основании которой Мартин создает «реалистичную», как ему кажется, вымышленную вселенную? В разговоре о ней нужно оговориться, что она может представлять из себя как сознательную жизненную позицию самого автора, так и обслуживание определенных запросов со стороны читателей, поскольку Мартин — писатель, на мой взгляд, скорее коммерческий[4].       Что же представляет из себя эта идеология? Тут уместно вспомнить друга и единомышленника Мартина — Скотта Бэккера, который в свое время писал:       «Король Ричард III, как выяснили историки-криминалисты, был не просто заколот ударом в голову, его тело впоследствии было осквернено — кто-то, возможно пытаясь запятнать память о нём, воткнул меч ему в прямую кишку с силой достаточной, чтобы оставить царапины на тазовых костях. Существует подозрение, что в таком виде его тело было посажено на лошадь и выставлено на всеобщее обозрение. Само собой, было бы нелепо полагать, что этот факт не свидетельствует о чём-то невероятно важном — касающемся и жизни самого Ричарда, и тех времён и даже человечества в целом».       Поняли, да? Высшая степень «реализма», говорящая «о чём-то невероятно важном», для Бэккера выражается не в создании достоверного мира (см. смущающие даже его фанатов вопросы из серии «что жрут миллионы шранков, не умеющие в экономику»), а в описании гипотетического эпизода насилия над трупом с сексуальным подтекстом (характерно, что сперва Бэккер применительно к насилию над телом Ричарда использует оговорки вроде «возможно» и «существует подозрение», но затем выступает в априористском духе — «само собой») — привет инопланетным некропедозоофилам-инхороям и их столь же некропедозоофильским порождениям, тоже, надо думать, очень «достоверным» и «жизненным».       Иными словами, говоря о «реализме», вся эта публика имеет вовсе не достоверное воспроизведение реальности как таковой, в которой и в Средневековье имели место не жестокость и изуверство, но и благородство и милосердие (см., скажем, историю о немецком императоре Конраде, пощадившем защитников крепости Вайнсберг, спасенных своими женами[7]), а именно та «достоверность», что отражает различные проявления человеческой гнусности и низости (что-то напоминает этот подход, не правда ли? Сейчас увидим, что)? Более того, именно в такой «достоверности», по Бэккеру, якобы и состоит лекарство от всех существующих на свете зол — по его словам:       «Что хорошего в том, чтобы всячески ретушировать, скажем, сексуальное насилие, пытаясь таким образом переосмыслить наше далёкое от современных реалий прошлое? Становится ли сексуальное насилие менее распространенным, когда мы его игнорируем, или наша культурная среда просто становится менее беспокоящей, но при этом и менее терпимой к трудным темам?».       В том же духе выступает и сам Мартин — мол, изображая сексуальное насилие и ужасы войны, он не нормализует жестокость, а осуждает её, заодно «показывая правду»:       «Художник обязан говорить правду. Мои романы — эпическое фэнтези, но они основаны на истории, откуда я и черпал вдохновение <…> Исключить это из повествования, которое крутится вокруг войны и власти, было бы неверно и нечестно. Это подорвало бы одну из основных тем этих книг: по-настоящему страшные вещи в человеческой истории случались не из-за «орков» или Темных лордов, но из-за нас самих. Мы, люди, — и есть монстры» [8].       Сию малопочтенную отмазку изобрел ещё маркиз де Сад, с творчеством которого творчество Мартина, при внимательном рассмотрении, обнаруживает множество параллелей, о чем мы ещё поговорим — мол, небезызвестную «Жюстину» он написал вовсе не для того, чтобы удовлетворить свои извращенные желания, а чтобы заклеймить порок:       «Но вывести повсюду порок торжествующим, а добродетель — жертвой, показать несчастную, на которую обрушивается беда за бедой, игрушку негодяев, обреченную на потеху развратников; дерзнуть вывести положения самые необыкновенные, высказать мысли самые ужасные, прибегнуть к приемам самым резким — и все это с единственной целью дать высший нравственный урок человечеству — это значит идти к цели по новой, мало проторенной дороге» [9]. Само собой, обмануться такой риторикой может или очень наивный человек, или тот, кто сам хочет быть обманутым.       Как у де Сада, на практике смакование Мартином тематики насилия, в том числе сексуального, вовсе не ведет к тому, что его читатель проникается к нему отвращением. Наоборот, именно среди читателей Мартина господствуют представления в духе «время такое было» и «для Средневековья жестокость нормальна и в ней ничего плохого нет» (неудивительно, что среди них есть поклонники даже таких кровожадных отморозков, как Болтоны или Григор Клиган), а модной темой обсуждения является то, кто из героев любимого автора получил «по заслугам» (как и вообще общая убежденность, что у их любимого автора персонажи получают «по заслугам» — это-то в мире, где сплошь и рядом торжествует зло разной степени отмороженности). Показ зла и несправедливости в произведении, на мой взгляд, целесообразен, если предполагается путь избавления от него, эволюционный или революционный (в противном случае демонстрация торжествующего зла превращается в его прославление, как в произведениях маркиза де Сада — «Жюстине» и «Жюльетте»). Но Мартин не идет по этому сценарию, пускаясь в софистику:       «Я не тот, кто дает ответы. Я предпочитаю задавать вопросы. Самым приятным в успехе моих книг было то, что они породили такое количество споров».       Изменение к лучшему, глобальное или локальное, в мире Мартина маловероятно. Общество за тысячи лет своего существования практически не изменилось, экономика не развивается, сохраняется господство феодальной раздробленности и бесправие в социальном и политическом отношении большей части населения; органы сословного представительства и низового самоуправления отсутствуют. Ответственных и успешных правителей вроде Джейхейриса I Миротворца или Дейрона II Доброго, при которых можно говорить о относительном мире и процветании, можно пересчитать по пальцам одной руки, да и их реформы носят в основном косметический характер и толком не исполняются[10].       Но может, это всего лишь случайность, связанная с общей застойностью значительной части фэнтези-миров? На самом деле, такое объяснения тоже нельзя исключать до конца — реалистично проработать историю вымышленного мира так, чтобы он динамично развивался, довольно трудно. Но тема бессилия добра у Мартина так и сквозит не только при описании глобальных исторических тенденций (скажем, при Таргариенах в Семи Королевствах сохранялось некое подобие порядка, а Эйгон V даже пытался, пусть и неудачно, проводить про-плебейские реформы, тогда как после их свержения окончательно восторжествовал феодальный партикуляризм), но и при описании конкретных коллизий и персонажей. Ярчайшая иллюстрация тому — род Старков, которые назначены автором на роль «сюжетных идиотов» именно потому, что пытаются вести себя (насколько удачно — другой вопрос) относительно порядочно.       Эталонный пример тут, конечно, жизненный путь Неда Старка. Он отправляется в столицу для того, чтобы защитить своего друга, короля Роберта Баратеона, от набирающего силу клана Ланнистеров, но не думается взять с собой достаточное количество людей, вследствие чего его свиту режут как баранов. Затем он узнает о том, что дети королевы Серсеи Ланнистер — не от короля, и собирается рассказать об этом Роберту, но, не желая, чтобы дети королевы погибли (хотя своим откровением он в любом случае обрекает их на бедствия), он предупреждает Серсею о том, что собирается рассказать её мужу правду. Результат? Серсея организует убийство короля на охоте, после чего Старк оказывается в тюрьме, где его вынуждают признаться в государственной измене (угрожая жизни его дочерей), а затем ему отрубают голову под улюлюканье толпы. Что это? Разумеется, чистейший, ничем не замутненный де Сад с идеей, что все попытки «добродетельных» сопротивляться «порочным» заранее обречены на поражение[11].       Причем примечательно, что план Серсеи, в сущности, не умнее плана Неда — убийство короля на охоте осуществляется тупо за счет того, что его с помощью соблазненного Серсеей оруженосца напоили алкоголем с «веществами», ослабив организм, а на охоте ему очень удачно попался кабан. А если бы кабан не попался, или королевские гвардейцы не пустили бы кабана к королю (или оруженосец не согласился соучаствовать в цареубийстве)? Весь план накрылся бы медным тазом. Но, опять же, по всем десадовским канонам «порочные» должны побеждать, поэтому в столкновении их с «добродетельными» они побеждают почти со стопроцентной вероятностью. Тут мне вспоминается соответствующий отрывок из книги «Жюльетта, или успехи порока»:       » — Мы не собираемся опровергать ваши слова, мадам, — отвечал наш провожатый. — Одна из вас четыре дня находилась в поместье министра, вторая приехала туда сегодня к вечеру. Прошло также четыре дня с того времени, как семью Клориса привезли в тот самый дом, следовательно, одна из вас наверняка сумеет ответить на наши вопросы, и все вы останетесь здесь, пока мы не получим разъяснений.       К этому трое других добавили, что если мы не хотим говорить по доброй воле, у них есть средства заставить нас.       — Нет, я этого не допущу, — решительно вмешался старик, — здесь не будет никакого насилия. Мы не должны употреблять методы наших врагов, чтобы не брать на себя их грехи. Лучше попросим этих дам написать министру письмо с просьбой срочно прибыть сюда, послание будет составлено таким образом, чтобы он ничего не заподозрил и поторопился. Он приедет, и мы спросим у него самого, в конце концов, ему не останется другого выхода, и он скажет, где мой сын и его семья и что с ними. Если он откажется, тогда вот в этой руке, хотя она и дрожит, достанет силы вонзить кинжал в его сердце… Вот что такое деспотизм и тирания! Вот каковы их ужасные следствия! О, французский народ! Когда же ты поднимешься на злодеев? Когда, устав от рабства и осознав свою безграничную мощь, ты поднимешь голову и сбросишь цепи, в которые заковали тебя коронованные преступники, когда, наконец, обретешь свободу, которую даровала тебе великая Природа?.. Дайте им перо, чернила и бумагу.       — Отвлеките их, — прошептала я на ухо Клервиль, — я сама займусь письмом.       Я написала следующий текст: «Дело исключительной важности требует вашего присутствия здесь. Дорогу вам укажет податель сей записки. Приезжайте как можно скорее». Я показала письмо нашим похитителям, и они одобрили его. Подписывая адрес, я улучила момент и приписала постскриптум: «Ворвитесь силой, иначе мы погибли, силой же нас заставили написать вышесказанное».       Заклеив конверт, один из братьев ушел вместе с ним, а нас отвели в большую комнату на верхнем этаже; дверь закрылась на засов, на страже стал второй брат Клориса. Когда мы остались одни, я шепотом сообщила Клервиль, какие слова приписала к записке. Она с сомнением покачала головой.        — Этого недостаточно, чтобы я успокоилась, — сказала она. — Потому что если он ворвется сюда силой, эти скоты тут же перережут нам горло. А что если попытаться соблазнить нашего тюремщика?        — Ничего не получится, — ответила я. — Ведь это не наемные убийцы. Эти люди руководствуются честью, не говоря уже о кровных узах, и ничто не заставит их отказаться от мести. Мне кажется, Клервиль, ваши принципы еще не стали моими, поэтому меня страшит мысль о том, что по случайности или какой-то фатальности — называйте это, как хотите, — в конце концов восторжествует добродетель.        — Никогда и ни за что. Победа всегда достается сильному, а по силе злодейству нет равных в нашем мире. Такие мысли говорят о твоей непростительной слабости».       (далее министр Сен-Фон присылает заложников в дом Клорисов, и те сажают их за решетку к Жюльетте и Клервиль, даже забыв обыскать и забрать оружие)       Коллизия абсолютно идентичная — хотя де Сад искусственно оглупил «добродетельных», сделав их благородными до идиотизма, хитрость, к которой прибегли Жюльетта или Клервиль, чтобы спастись, также при внимательном рассмотрении выглядит абсолютно надуманно: будь враги героинь элементарно повнимательнее, они бы играючи покончили и с ними, и с их друзьями. Другая характерная для творчества де Сада тема — любовь и сострадание к кому-то как проявление слабости. У Мартина, при внимательном рассмотрении, этот мотив также не замедлил обнаружиться.       Все несчастья, что произошли с Недом Старком, в конечном итоге объясняются его — и его жены Кейтилин — стремлением помочь Роберту, другу юности Неда, и чрезмерным доверием к Петиру Бейлишу, другу юности его жены Кейтилин. Робб Старк, сын Неда, пытающийся отомстить за отца и даже нанесший армии Ланнистеров ряд поражений, погибает потому, что старается поступать по совести: освобождает лучшего друга (ценного политического заложника, переходящего на сторону врагов Старков) и женится на лишенной им девственности Джейн Вестерлинг, поссорившись тем самым с бывшим союзником Уолдером Фреем, с девицей из рода которого он был помолвлен.       Сама Кейтилин вносит вклад в гибель сына, отпуская из плена пленного Джейме Ланнистера в обмен на обещание (разумеется, не исполненное) освободить её пропавших дочерей. Бастард Неда Старка Джон Сноу, пытавшийся честно следовать своему долгу «защитника царства людей» и примирить Ночной Дозор с Одичалыми, получает «нож в печень». И наоборот — в сериале «Игра Престолов», снятом по «Песни Льда и Пламени», в последних двух сезонах выжившие Старки приходят к успеху за счет кривосудия и предательства — см. анекдотический «суд» над Бейлишем с аргументами в духе «я Трехглазый Ворон, я это видел» или убийство Джоном Сноу влюбленной в него Дэйнерис Таргариен.       То же самое с Дэйнерис — когда она пытается вести себя человечно, ей неизменно «прилетает». Пощадила изнасилованную кочевой ордой её мужа Дрого мейегу Мирри Маз Дуур — та извела её мужа и сына. Обманула правителей Астапора и устроила в городе резню, уничтожив всё взрослое население — получила армию суперсолдат-евнухов. Взялась бороться с рабством в Заливе Работорговцев — настроила против себя правителей всего региона и вооруженное подполье в захваченном ей Миэрине. В «Игре Престолов» нам показали дальнейшую её судьбу, где она шла к успеху по пути всё большей жестокости (закончив уничтожением столицы и сотен тысяч её жителей), и погибла лишь из-за остатков человечности, доверившись своему любовнику Джону Сноу, убившему её.       То же самое у Мартина и с отрицательными персонажами. Джейме Ланнистер в первых книгах — самовлюбленный эгоист, ради сохранения тайны своей любовной связи с сестрой Серсеей готовый убить случайно увидевшего их мальчика. Стоило ему показать себя с другой, человечной стороны, освободив своего брата Тириона, несправедливо осужденного на смерть — и погиб его отец, а сестра-любовница отвернулась от него. Он не захотел прийти на помощь Серсее, когда ту взяли под стражу религиозные фанатики — и теперь, скорее всего, её и её детей ждет гибель (если книги, конечно, будут дописаны), особенно ввиду вторжения в Вестерос сторонником реставрации Таргариенов во главе с человеком, выдающим себя за Эйгона Таргариена, сына принца Рэйгара Таргариена.       Идеальный мерзавец у Джорджа Мартина — Петир Бейлиш по прозвищу «Мизинец», способный предать кого угодно, рассматривающий всех остальных людей лишь как инструменты для своих целей, цинично убивающий собственных исполнителей (по заветам злодеев де Сада, которые также считали, что нужно избавляться от «переживших свою полезность» инструментов) и идущий по трупам от одной победы к другой. Но в сериале он, похоже, не на шутку «влюбился» (если это извращенное чувство, конечно, вообще можно называть любовью) в Сансу Старк — и вследствие этого закончил тем, что Старки его успешно уничтожили. В который раз мы видим, что человечность или даже некие её извращенные остатки у Мартина означает слабость, а жестокость и аморализм — силу и успешность.       Конечно, могут возразить, что отрицательные или, по крайней мере, морально неоднозначные персонажи Мартина тоже «получают по заслугам» — достаточно вспомнить судьбу персонажей типа малолетнего короля-самодура Джоффри «Баратеона» или наемника-изувера Варго Хоута. Однако тут всё же опять же по схеме де Сада — чаще всего одного мерзавца пожирает ещё больший или, по крайней мере, сравнимый со своей жертве в злодействе (так, в «Жюльетте» по этой схеме Сен-Фона убивает Нуарсей, например). Примеры же полноценной победы хороших людей над плохими — за вычетом побиения клишированно-злых рабовладельцев отнюдь не однозначно-положительной при внимательном рассмотрении Дэйнерис — незначительны и немногочисленны.       Более того, Мартин, на самом деле, дополнил и усилил десадовский мотив «непобедимости» зла. Непобедимость зла у де Сада выглядела откровенно неубедительно — чтобы сделать зло непобедимым, ему пришлось превратить всех положительных персонажей в тупых овец. Мартин не гнушается, разумеется, и этим приемом (см. выше про Старков), но приводит в действие и свой собственный, показывая, что положительные персонажи в попытке противостоять злу неизбежно сами же творят зло — большее, а то и сравнимое. Армия Старков, защищая Речные земли от разорения Ланнистерами, бесчинствует там не хуже врагов, Дэйнерис искореняет рабовладение с помощью кровавого террора (в итоге признавая его неэффективность и склоняясь к некому компромиссу с рабовладельческой верхушкой), брат Роберта Баратеона Станнис в борьбе с узурпаторами-Ланнистерами за «свой» трон готов на что угодно (включая союз с религиозными фанатиками и человеческие жертвы), а семейство Тиреллов, чтобы предотвратить брак девицы из своего дома с отморозком Джоффри, устранив короля, делает козлами отпущения невиновных.       Не менее символично, что восьмой сезон «Игры Престолов» заканчивается полным жизненным крушением тех персонажей, которые хоть кого-то любили, в совершенном соответствии с принципом де Сада «любовь / привязанность к предмету похоти — признак слабости». Дэйнерис Таргариен, уже столкнувшись несколько ранее с заговором своих «сторонников» против своей особы, не принимает никаких мер безопасности, по сути позволяя своему любовнику Джону Сноу себя безнаказанно убить. Самого Джона его родственники и «друзья», использовав для ликвидации Дэйнерис, выпинывают на мороз, сослав за Стену. Джейме Ланнистер погибает в тщетном акте самопожертвования, пытаясь спасти Серсею (неудачно, разумеется), которая ранее уже успела наставить ему рога с Эуроном Грейджоем и послать по его душу наемного убийцу (сам же Джейме успел повоевать за врагов Серсеи). «И так у них всё».       Сюжет книг маркиза де Сада «Жюстина, или несчастья добродетели» и «Жюльетта, или успехи порока» вращается вокруг двух сестер, старшей Жюстины и младшей Жюльетты, одна из которых добродетельна и её преследуют несчастия, а другая всё больше погружается в порок и «идет к успеху». Ту же ситуацию воспроизводит Мартин в «Песни Льда и Пламени» на примере дочерей Неда Старка, старшей Сансы и младшей Арьи. Добрая и мягкая Санса подвергается унижениям и домогательствам со стороны окружающих и становится орудием в их политических махинациях, тогда как помешавшаяся на идее отомстить за отца малолетка-Арья эволюционирует в малолетнюю Мэрисьюху, беспрепятственно перемещающуюся по охваченной войной стране (к вопросу о ррреализме и «умереть может каждый»), вступающую в ряды тоталитарной секты наемных убийц и убивающую людей с мотивацией категории «несправедливо, что такой-то прожил дольше, чем мой отец» (сериал же окончательно превратил её в имбу, убивающую главкома армии нежити).       И кстати о «умереть может каждый». Как офигенный реализм это могут воспринимать только те люди, которые насмотрелись в юности разного рода «Звездных войн», где Легионы Смерти Темного Властелина не могут попасть в героев и с сотого выстрела. Да и то нельзя не заметить, что массовку и второстепенных персонажей Мартин «мочит» несравненно чаще, чем ПОВов (персонажей, от лица которых ведется повествование) — собственно, из ПОВов за все пять книг погибли только Эддард Старк и его жена Кейтилин. Вот такой «суровый реализм, где каждый может умереть», а на самом деле — своего рода «августинизм от литературы», где есть «предопределенные к спасению» (автором) и «предопределенные к погибели» (им же).       Другая заметная параллель с де Садом — клишированная похотливость злодеев, от масштабных фигур типа нимфоманки Серсеи или озабоченного садиста Эурона Грейджоя (насиловавшего в юности собственных братьев!) до рядовых исполнителей вроде Григора «Горы» Клигана, а также интерес автора не только к сексуальному насилию, но и к различным наказаниям с сексуальным подтекстом. Скажем, основателю рода Баратеонов его будущую жену привели обнаженной и в цепях. Тайвин Ланнистер устроил групповое изнасилование жены своего сына Тириона — Тиши — а затем велел изнасиловать её ему самому. Со смаком описано позорное шествие по улицам столицы Серсеи, обвиненной захватившими власть религиозными фанатиками в разврате (хотя где это было видано в реальном Средневековье, чтобы мать короля водили по улице нагишом и обрили).       Женщины — из подробно расписанных — у Мартина, по заветам де Сада, делятся на три категории: «патриархальные дуры», «похотливые самки» и «бабы комплексующие, мечтающие стать мужиками». Первую категорию он особенно презирает и подвергает всяческим унижениям — привет, например, Кейтилин Старк, верная и любящая жена, которая всячески обгажена, показана как идиотка, фиг знает зачем чморящая бастарда мужа, по глупости которой заодно ещё и гражданская война началась. Но, может, это Мартин так критикует патриархальную модель семьи и призывает женщин к самостоятельности? Как бы не так, с «самостоятельными» женщинами у Мартина, если подумать, ещё хуже.       Вот например, кто такая Серсея Ланнистер, помимо того, что клишированная злодейка (я о книжной, не о сериальном «сильнонезависимом» терминаторе)? Извиняюсь за выражение, но — тупая пизда, всерьез воображающая себя великой государыней, но без поддержки серьезных людей (типа папы-Тайвина или Бейлиша) терпящая фэйл за фэйлом и набирающая в свое правительство жополизов и предателей и не способная придумать иной тактики, кроме как «предложить свою вагину исполнителю в оплату за услуги». Из той же серии — дорнийская принцеска Арианна Мартелл, которая открыто спит с кем попало (это в Средневековье, да) и за счет этого мутит какие-то нелепые интриги.       Ну и наконец женщины, мечтающие стать мужиками… простите, воинами. Про психопатку Арью Старк с её вигилантским комплексом, в принципе, и писать подробно не стоит. Есть ещё «женщина-рыцарь» Бриенна Тарт с её нелепой влюбленностью в короля-дегенерата Ренли (привет сюжетной линии «Жюстины», где Жюстина влюбляется в полное чудовище Брессака). Что характерно — обе, мягко говоря, не красавицы. То есть «мораль» у нас такая: «Если женщина несамостоятельная, то она забитая патриархальная клуша. Если самостоятельная и красивая — шлюха, причем тупая. Если самостоятельная и не шлюха — значит некрасивая». Привет Бельмору, персонажу де Сада из «Жюльетты или успехов порока», с его многостраничной речью о неполноценности женщин.       Нельзя не заметить даже стилистического сходства Мартина и де Сада как писателей, выражающегося в любви к злоупотреблению пафосом. У де Сада как человека эпохи Просвещения с ориентированностью на философию это километровые речи персонажей, почти всегда — злодеев, посвященные прославлению Зла С Большой Буквы как принципа мироздания. У Мартина это подробное описание девизов, гербов, доспехов, шмотья и прочих атрибутов персонажей, а также пафосные погоняла героев и не менее пафосные названия для битв типа «Рыбья Кормежка» или «Бал Мясника».       Ещё одна черта, роднящая Мартина и де Сада — сюрреализм. У де Сада его герои-злодеи способны сношаться без передышки и осеменять коз (а у одного из них, Минского, и вовсе «фаллос размером с кирасирскую дубинку»). У Мартина, если приглядеться, всё то же самое — достаточно вспомнить идиотскую казнь Визериса Таргариена расплавленным в котелке на костре (!) золотом (ну в самом деле, нельзя же было просто сломать хребет или задушить? неэпично!) или таверну, где подпольно продается человеческое мясо.       Правда, нельзя не отметить и одно отличие Мартина от де Сада — причем не в пользу Мартина. Де Сад — это тролль 80-го уровня, категории «так толсто, что уже тонко» (достаточно упомянуть о том, что в его мире есть злое абсолютное начало, возможно — по словам Сен-Фона — персонализированное). Читая его, порой даже не понимаешь — глумится он над морализмом католического и деистского извода («зло всегда побеждает, потому что оно зло» вместо «добро всегда побеждает, потому что оно добро») или же над собственными злодеями с их демагогической недофилософией зла, или же над всем этим, вместе взятым. Мартин же убийственно серьезен, искренне полагает, что пишет нечто охрененно реалистичное, великое и важное и всерьез ставит себя в один ряд с писателями уровня Льва Толстого[12]. То же самое относится и к его сопалатнику по гениальности Бэккеру, искренне убежденному, что он в своем творчестве круто и убедительно ниспровергает неких абстрактных «плохих» «моралистов».       Но есть и ещё одно отличие Мартина от де Сада в худшую сторону. Де Сад произвел грандиозный опыт по деромантизации зла — его злодеи это откровенные дегенераты, способные только толпой насиловать какую-нибудь беспомощную и неспособную дать сдачи жертву (чаще всего — ещё и принципиального адепта «непротивления злу насилием» вроде Жюстины), неизменно везет которым исключительно «потому что сюжет». Мартин же, наоборот, зло романтизирует — его злодеи это яркие, харизматичные, обаятельные персонажи, показанные как мастера войны и/или интриги. Сам-то он, конечно, оправдывает это соображениями «реализма» — но, сдается мне, истинная мотивация его совсем иная. [1] http://samlib.ru/w/wetoshko_k_a/ssylkinaserxeznoefentezi.shtml [2] https://www.mirf.ru/book/igra-prestolov-realnoe-srednevekove [3] https://7kingdoms.ru/2018/fire-and-blood-review-rus-eng/ [4] https://esquire.ru/rules/6085-george-r-r-martin/ [6] Достаточно вспомнить сдачу им своей вселенной на откуп горе-сценаристам «Игры Престолов» с возможностью неограниченно насиловать сеттинг и сюжет. Последствия хорошо известны — один из самых перспективных фэнтези-сериалов в итоге был благополучно слит в унитаз, с невнятным нечто вместо концовки. Да и стабильная неспособность (нежелание?) Мартина закончить «Песнь Льда и Пламени» после того, как он с её помощью обогатился, не может не наводить на определенные мысли. [7] https://rekl2005.livejournal.com/102694.html [8] https://inosmi.ru/culture/20180225/241548804.html [9] https://biography.wikireading.ru/171870 [10] Основные достижения Джейхейриса — законодательство, охраняющее права вдов и детей от первого брака, а также отмена права первой ночи. При этом как минимум о отмене права первой ночи мы знаем, что на деле эта норма не соблюдается. [11] Также бессилию положительных персонажей де Сада, их неспособности восстать против царствующего в их вымышленной вселенной зла параллельно абсолютное бессилие народа в «Песни Льда и Пламени» — единственное описанное непосредственно в книгах восстание было плохо организованным и его утопили в крови. [12] https://www.rbc.ru/rbcfreenews/599436109a7947a08ebba933