Little red fox

Dylan O'Brien, Thomas Sangster (кроссовер)
Слэш
PG-13
Завершён
52
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
10 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
52 Нравится 14 Отзывы 10 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
«Мир замер в ожидании финансового обвала. Слово "терроризм" не сходит с экранов, страниц, приемников и мониторов. То и дело злосчастные бактерии начинают планомерно косить ничего не подозревающее население. Но все эти проблемы отходят на второй план, когда в два часа ночи прямо у вас под окном с истошными воплями выясняют отношения две рыжие лисы. Лисий лай отчетливо напоминает истошный женский крик, что, согласитесь, посреди ночи, да и в любое другое время дня, слышать неприятно. Лисы ходят не только по лесным дорогам, но и по городскому асфальту. Каких-то три-четыре часа назад тут ездили грузовики и автобусы. Ночью, однако, животный мир безбоязненно выходит в город. По оценкам биологов, популяция лондонских лис насчитывает примерно пять тысяч животных. Контакты между лисицами и лондонцами стали настолько частыми, что общественности часто требуется совет, как вести себя с нахальной фауной». ©BBC «Контакт с лисой» Снег тонкой паутинкой покрывал пожухлую, ещё кое-где виднеющуюся траву, ещё больше подчёркивая её бесцветность и тусклость. Декабрь, нужно признать, не самый яркий месяц года. Серый город, по улицам которого не спешат гулять люди, прячась в домах от сырости и холодного ветра. Голые, скрипящие ветвями деревья. Белое небо, укрытое плотным покрывалом тучь. И всё же в этой серости и не уютности было что-то прекрасное и романтичное. Что-то, что отказывались замечать взрослые, и до чего не было дела большинству детей. Дилан обожал с разбега запрыгивать на поскрипывающее кресло-качалку, упираясь локтями в подоконник, а лбом в прохладное стекло, пропускающее в комнату то небольшое количество света, что проходило сквозь облака. Окна гостиной выходили на лесопосадку, из которой на улицы частенько выходили дикие животные, игнорируя опасность, таящуюся, по мнению мальчика, за каждым поворотом. Что правда, может быть ночью опасностей было куда меньше, а, как было известно из новостей, жители лесов выходили в цивилизацию исключительно после наступления темноты и комендантского часа, распространяющегося, разумеется, только на территорию спальни маленького О'Браена. – Сынок, погулять не хочешь? – А что, можно? – резко развернувшись в сторону открытой матерью двери, не веря собственному счастью уточнил мальчик. – Да. Пока сухо и не очень холодно, проветрись. Только оденься потеплее. С радостными криками и признаниями в любви, мальчишка выбежал из гостиной, направляясь в собственную спальню, чтобы поскорее натянуть тёплый свитер, мягкие носки, и пойти гулять. У его соседей не было детей его возраста, а потому гулять приходилось в гордом одиночестве. Что, на самом-то деле, никогда Дилана особо не расстраивало. В конце-концов, уж с собой-то он мог поделиться любимыми игрушками и решить во что же будет сегодня играть. В прошлый раз он был отважным охотником, который день и ночь охотился на зверушек, чей мех так дорого ценился среди взрослых. На самом деле, конечно же, ночью он ещё ни разу не выходил на улицу, но и в тёплой кроватке можно оставаться смелым искателем приключений. – Шапка, Дилан, – сложив руки на груди, напомнила женщина, провожающая его в дальний путь. – Ну, мам. – Без шапки ни шагу за порог. Недовольно сопя, мальчик достал с полки яркую вязанную шапочку и, завязав её под подбородком неопрятным бантиком, выбежал во двор. Снег по обыкновению таял, превращая землю в месиво из грязи и опавших листьев. Вечером его определённо отругают за испачканные ботинки и, возможно, куртку. Но это будет вечером, когда на короткий промежуток времени он снова станет обычным маленьким мальчиком. Лишь до тех пор, пока дверь его комнаты не закроется за маминой спиной после того, как она пожелает ему сладких снов, поцеловав в тёмную макушку. А после и до возвращения домой, он – самостоятельный взрослый мужчина, стремящийся к неоспоримому успеху в своих нелёгких мужских делах. – Во что играешь? – детский голосок совсем рядом заставляет вздрогнуть и поднять голову от веточки, самозабвенно выписывающей странные знаки в его руках. Рыжие кудряшки неряшливо торчат во все стороны, круглые карие глаза смотрят с неподдельным любопытством, а вздёрнутый носик странно шевелиться, будто пытается уловить десятки самых тонких ароматов. Худенький незнакомый мальчик, расхаживающий по улице без куртки и шапки в минусовую температуру. Откуда только это чудо взялось? – Ты кто? – вырывается само, и будь в Дилане хоть капля застенчивости, характерной взрослым, он бы уже залился краской. Но на то он и ребёнок, чтобы не стесняться вполне логичных вопросов. – Томас, – чуть нахмурившись, ответил мальчик. – Что ты тут делаешь? – Гуляю. – Один? – Как и ты. – Почему ты без куртки? – Мне тепло. – Я играю в охотника. Хочешь со мной? – Угу. Этот короткий, произошедший за считанные мгновения диалог стал началом странной, но очень крепкой дружбы. Томас жил неподалёку, хотя точный адрес называть раз-за-разом отказывался. Он был забавным, заразительно смеялся и смешно хмурился. Никогда не приглашал к себе и всегда отказывался зайти на чай к Дилану, но, тем не мене, был отличным товарищем и всегда поддерживал странные затеи. У него почему-то не было игрушек, и он никогда не просил их, но с ним всё равно хотелось ими делиться. А ещё он очень долгое время отказывался отзываться на надоедливое, по его словам, «Томми», снова-и- снова вылетающее изо рта маленького Дилана, которому почему-то казалось, что рыжему мальчонке оно чертовски подходит. Это длилось полгода. А потом Томас исчез, а Дилан пошёл в школу и смирился с пропажей друга, ведь найти его всё равно был не в силах. Родители, которые, наверняка, даже тогда не верили в существование мальчика, доверительно предположили, что он мог переехать, забыв предупредить об этом. А спустя несколько лет переехал и сам Дилан, отправившись жить с бабушкой в Нью-Йорке. И ему так, вроде интереснее, и за пожилой одинокой женщиной есть кому присмотреть. После первого сердечного приступа в США переехали и родители, оставив домик в Лондоне пустовать. – Уверен, что хочешь улететь от нас? – в очередной раз спрашивает Холланд, проверяя в зеркале аэропорта макияж. Дилан всегда был падок на рыжих, вот только не мог понять, когда это началось. Дело будто было не в самом цвете, а в каких-то приятных воспоминаниях, невидимой тёплой поволокой окутывающих его сердце, при виде людей со столь яркими волосами. – Да, – чётко и твёрдо, без единого сомнения. – Вот так значит? Без оправдательных «ну, я же не навсегда» или «я буду по вам скучать»? – возмущение, конечно же, напускное, но ему и впрямь становится стыдно. – Я шучу, дорогой. Обоснуйся там, и зови меня в гости. – Обязательно. Он улыбается. В последний раз пожимает руку Тайлеру, резко притягивающему его в объятия. Неуверенно чмокает в щёку Кристал. Коротко обнимает Шелли. И чуть дольше, чем ему на самом деле позволительно, задерживается в объятиях рыжеволосой Холланд. Эти ребята были с ним десять лет, и вот он улетает в другую страну, оставляя их, и все общие воспоминания позади. Да, драма слегка утрирована, но когда это мешало парню по настоящему расстроиться из-за какой-либо ситуации. Наверное, он и вовсе не уезжал бы из Нью-Йорка, но домик в Англии манит личным пространством вдали от родителей и, переживающей последствия третьего инсульта, бабушки. Не то чтобы его это как-то напрягало, но помочь там ему особо было нечем, так что родители попросили пожить в пустующем доме до того, как у них появиться время и возможность переехать туда с бабулей или выставить его на продажу. Ближе к полуночи получается заснуть, не смотря на всё ещё громко хропящего соседа слева и какой-то странный запах в салоне самолёта. В сознании снова и снова всплывают картинки из новостей, пустынный сад, присыпанный снегом и чьи-то рыжие кудрявые прядки, путающиеся от ветра. Когда кажется, что сейчас он увидит лицо их обладателя, приятный бархатный голос сообщает о скором приземлении самолёта, возвращая парня в реальность. Наверное, он и вовсе не уезжал бы из Нью-Йорка, но что-то подсказывало ему, что только вернувшись назад он сможет вспомнить что-то важное. То, что иногда появляется в его снах несуразными странными картинками. В доме пыльно и холодно, но в целом он вполне пригоден для проживания, не смотря на долгое отсутствие людей. Весь день уходит на уборку и поездку за покупками. Сказать, что после несколько часового перелёта и почти бессонной ночи, это даётся довольно трудно – ничего не сказать. Но такая она – взрослая, самостоятельная жизнь, в которой ты либо пахаешь, как проклятый, либо голодаешь в поросшем паутиной холодном доме, постоянно чихая из-за попадающей в нос пыли. Город принимает вернувшегося парня, как родного, совсем не обижаясь на долгое отсутствие и столь неожиданный отъезд. Некоторые соседи из его детства всё ещё живут в своих домах, приветливо улыбаясь при встрече, с тех пор, как он всех навестил, признаваясь, что именно в это вырос тот милый маленький мальчишка. У пожилой женщины, которую Дилан помнит ещё не седой и энергичной, на комоде в гостиной стоит фотография, где он обнимает её кота, к сожалению, скончавшегося лет пять назад. Дни идут как по маслу, и О'Браен начинает по новому влюбляться в Лондон, вспоминая, – хоть до этого ещё несколько месяцев, – как любил в детстве декабрь и подготовку к многочисленным праздникам, пусть никогда не мог разделить это со сверстниками. – Ты так и не нашёл того мальчика? – интересуется мисис Маргарет, разогревая для них по кусочку пирога. – Какого мальчика? – Рыженького такого. Вечно без верхней одежды ходил. Твои родители тебе не верили, но я несколько раз видела, как вы играли во дворе почти что у меня под окнами. Я предложила вам зайти, но когда ты согласился, он посмотрел на тебя так жалобно, покачав головой… Странно как-то, но ты тут же извинился и сказал, что вы заглянете в другой раз. Во дворе что-то прошелестело. Или, может, Дилану только показалось, но взглянув в окно, он смог разглядеть чью-то фигуру, движущуюся вдоль дороги. – Извините, мисис Маргарет. Я сейчас вернусь. Как-то слишком быстро он выскочил из чужого домика, почти переходя на бег ближе к дороге. – Томми! – дурацкое прозвище вырвалось само-собой, тут же вспоминаясь вместе с круглыми карими глазками и забавной привычкой хмуриться на каждую реплику. На оклик обернулись. Так, будто это тоже получилось самопроизвольно. Золотистые волосы еле заметно вились, чуть спадая на лицо, а брови знакомо съехали к переносице. Дилан еле глушит в себе совсем дурацкое желание крепко обнять теперь будто случайного прохожего. – Откуда ты здесь? – Я никогда и не уезжал, – в фразе слышен еле уловимый упрёк, вперемешку с оставшейся с детства обидой, которую Дилан не может понять – Неужели? Мне казалось, ты исчез. – Казалось. – Ты злишься? – А ты бы не злился? – Что я сделал не так? Объяснить не хочешь? Ты же просто перестал приходить, Томми. Я не видел тебя два года. И я не знал, где мне тебя искать. Ты же ни разу не сказал своего адреса. И вообще… Почему опять без куртки? Всё это выпаливается на бешеной скорости, так, что Томас даже не успевает возмутиться, с какой стати с ним разговаривают в таком тоне, а последний вопрос и вовсе сбивает с толку, оставляя возможным только обескураженно моргать в ответ. Теперь злым и обиженным выглядит Дилан, и глупость и нелогичность претензии только теперь доходит до парня. И правда. Он ведь не дал ни единого шанса связаться с ним и исчез на долгое время. Но разве маленький мальчик мог предположить, что людям свойственно так надолго уезжать в совершенно другие места, или что они не способны находить нужное по запаху. А быть нужным очень хотелось. А вот верить в то, что его не пытаются найти, потом что это не так, не хотелось вовсе. Опыт и знания, пришедшие с возрастом, как-то обошли детские обиды, не добавляя в них логики и рациональности. – Прости, – только и срывается с губ, утопая в шуме оставшихся на деревьях листьев. – Да ладно… Зайдёшь ко мне? Хоть сейчас. Томас думает, неуверенно косясь в сторону стоящего неподалёку дома. Он столько раз хотел оказаться внутри, но всегда боялся. Он даже подходил к нему впритык, стучал в дверь. Несколько раз. Но никто так и не ответил. Тогда он начал просто следить за домом, ожидая, что вот-вот кто-то приедет. И тогда, когда перед долгое время закрытой дверью появился тёмно-волосый парень с чемоданом, он просто вновь струсил. Слабый кивок вызывает на лице Дилана улыбку, и парни направляются по улочке к дому под пристальным взглядом мисис Маргарет, попивающей чай с двумя кусочками пирога. – Где пропадал? – В Нью-Йорке. Звон ключей, щелчок при повороте, скрип двери. – И как тебе Америка? – Даже не знаю. Она стала для меня домом. – Ясно. Несколько секунд в голове мечется мысль о побеге, но парень пересиливает себя и входит в дом вслед за хозяином, прикрывая дверь. Некоторое время в коридоре царит темнота, обволакивающая липким ужасом, а потом, пару раз мигнув, зажигается лампочка, освещая всё тёплым оранжевым светом. – А ты? – Что? – Где ты был те два года? – А. Томас начинает нервничать пуще прежнего, судорожно перебирая все возможные варианты, которые не покажутся полным бредом любому адекватному человеку. – Ладно. Не важно. Чай? Кофе? – Чай, пожалуйста. На кухне светло и чисто, и Дилан гордиться собой, потому что вычистить до такого состояния помещение – настоящий подвиг. Он коротко советует другу детства пройти в гостиную и расположиться на диване, а сам ставит чайник на плиту. Просторная комната, стены которой увешаны картинами, прямо кричит о том, что создана для уютного времяпровождения с близкими людьми. Но что-то в ней пугает до тошноты, подобравшейся к горлу. Дилан, прибежавший на странный грохот, находит Томаса в туалете, склонившегося над унитазом. Когда он поднимает на брюнета глаза, то в них парень видит столько грусти, страха и чего-то необъяснимого, но вызывающего жалость, что ему самому становиться страшно. Он садиться на корточки и заглядывает в чужое лицо с искренним беспокойством. – Что случилось? – Чучело… лисы, – выдыхает Томас, опираясь спиной на стену, запрокинув голову и тяжело дыша. Он больше ничего не говорит, но самая неочевидная истина, последнее, что могло бы прийти в голову, а между тем, самое правдивое, тут же бьёт Дилана осознанием по вискам. – Почему ты сразу не сказал, Томми? – Это как бойцовский клуб, Дилан. Об этом нельзя говорить. Брюнет слабо улыбается и куда-то уходит, а спустя несколько минут возвращается и отводит Томаса обратно в гостиную, чучела в которой больше нету. – Теперь ты можешь рассказать мне подробнее? – спрашивает Дилан, когда пить чай в полной тишине становится совсем невыносимо, а любопытство выедает изнутри. – Ну, рассказывать особо нечего, – не слишком убедительно выдаёт Томас, делая очередной глоток из практически пустой чашки. – Дай долью, а то ты сейчас заварку есть начнёшь, – не выдерживает брюнет, забирая прозрачную кружку. Мог ли он н заметить? Вряд ли. – Я уверен, что могу узнать много нового о том, каково быть человеком лишь на половину, Томми. И я, правда, очень хочу узнать. Тем более, что теперь, кажется, ты можешь доверить мне тайну о том, где пропадал тех два года. – Ну… Я был наказан, – неловко признался парень, постукивая пальцами по столу. – Два года? – В моей семье приветствуются довольно жёсткие меры воспитания. – За что можно было наказать тебя на два года? – приподнял бровь Дилан, отдавая кружку, наполненную чаем, обратно. – За чрезмерное общение с людьми. Точнее, с тобой. – А разве..? – Мы же не киношные оборотни-волки, Дилан, – покачал головой Томас, – На самом деле наш… вид, если можно так сказать, старается поменьше контактировать с людьми. Большинство практически не проявляют человеческую натуру. Скорее всего, так не везде, но в Лондоне почти нет лис, которые бы жили как люди. Практически все живут всё время находясь в лисьей форме. Думаю, будь воля взрослых, они бы и вовсе не признавались нам в том, что мы не совсем животные. Но в таком случае, мы бы вообще ничем от них не отличались. – Что ты имеешь ввиду, когда говоришь «будь их воля»? – В раннем возрасте, мы не способны принимать человеческий облик, однако после двух месяцев это происходит само собой. Это на самом деле пугающе, потому что до первого превращения мы развиваемся так же быстро, как животные, и в два месяца мы уже достаточно взрослые, чтобы, например, разговаривать, но мы не умеем этого делать по очевидным причинам. И мы не можем общаться привычным образом из-за отличающейся анатомии. Так что взрослые пытаются нас успокоить, а со временем постепенно учат разговаривать, просто чтобы объяснить всю ситуацию. Чаще всего, когда мы принимаем свою человеческую сущность, нам нужно сразу же от неё отказаться, потому что старшие настаивают на том, чтобы оставаться животными. Тем, кто решает жить иначе, приходиться уйти и пытаться жить отдельно от стаи. – Стаи? – Да. Это, конечно, не в стиле лис, но оборотням так проще. Вообще-то, члены стаи редко контактируют, но у нас бывают иногда собрания, на которых решаются всякие важные вопросы или вроде того. К слову, для этого человеческая форма подходит как нельзя лучше. – Но ты ведь… Ты больше не с ними. – Нет, я… Я всё ещё часть стаи, просто… Мне это не нравится, но я не уверен, что буду делать, если полностью откажусь от них, так что… Никто не знает, что я почти всё время нахожусь в человеческой форме. После тех двух лет, что я был под постоянным наблюдением, не очень хочется попадаться на этом. – Ты же достаточно взрослый, чтобы жить как обычный человек. Отдельно. Томас лишь покачал головой, делая глоток еле тёплого чая. – Я не умею жить по-человечески. Нет, конечно, я всё равно больше человек, чем кто-то из моей семьи, но… Мне не слишком комфортно находиться здесь и я боюсь общаться с людьми, потому что они могут узнать правду. Точнее, мне так кажется. Я боюсь случайно превратиться при ком-то и… Я не знаю ничего, чтобы зарабатывать деньги. Меня некому было научить быть человеком. – Прости. – Оу, нет-нет, я не в этом смысле. Было глупо злиться на тебя. Я просто… Просто говорю о том, что пока не готов быть человеком, как бы не хотелось. – А ты покажешь мне? – Форму лиса? Дилан энергично закивал, вызывая улыбку на лице собеседника вперемешку с неким смущением. Восторг, блестящий в глазах брюнета был таким непривычным для Томаса. Его, кажется, впервые не расстраивала нужда в перевоплощении. О'Брайен не совсем понял, что произошло. Просто в какой-то момент, стоящего Томаса начинает по странному выворачивать, а через мгновение на полу оказывается горстка одежды, издающая странное, не самое приятное пищание. – Томми? Из кофты кое-как всё же выбирается недовольный лис, забавно фыркая и попискивая. Оставив одёжку позади, он подбегает к ногам Дилана и позволяет взять себя на руки. – Вау. Ты такой мягкий, – с восторгом сообщает парень, поглаживая животное за ухом. – Ты ведь всё ещё понимаешь меня, верно? В ответ лис слегка тычется ему в руку носом, и брюнет благополучно воспринимает это как «да». Продолжает гладить Томаса, не забывая делиться своими ощущениями, мысленно отмечая для себя, на какие действия рыжик реагирует более радостно. Спустя примерно полчаса взаимных тисканий, Дилан приходит к выводу, что ему начинает не хватать друга, который смог бы отвечать на его реплики. – Томми, мне кажется, тебе пора вернуться в человеческую форму. Я начинаю скучать за диалогами. Лис фыркает, спрыгивает с чужих колен и, схватив зубами одежду, бежит в другую комнату. До Дилана запоздало доходит, что сейчас его друг находиться без одежды, и она явно не материализуется из воздуха, как в мультике Винкс, когда он примет форму человека. Томас вернулся на кухню растрёпанный со спутанными волосами и не до конца застёгнутой рубашкой. Либо одеваться для него было чем-то сложным, либо он был смущён, потому что лицо и шея у него слегка покраснели. Всё это показалось Дилану таким милым, что он и сам невольно смутился. – Ну, как? – Я не знаю, каким ты мне нравишься больше, Томми, но ты определённо очаровашка. – Ах так, значит? Не можешь выбрать между другом и домашним питомцем? – с хитринкой в лице, еле сдерживая смех возмутился Томас. – Всё! Развод, девичья фамилия! В ответ Дилан расхохотался, опрокидывая голову назад. Оборотень по прежнему держался, чтобы не рассмеяться. Хотя слушая заливистый, искренний смех О'Браена, делать это было невероятно сложно. – Ладно тебе, Томми. Если бы мне и впрямь пришлось выбирать, я бы выбрал человека. – Позволь узнать почему. – Мне же как-то нужно с тобой общаться. А я по лисьи не понимаю. – Умеешь подлизать. – Ещё бы. Неловкая пауза повисает в воздухе, когда парни понимают, насколько двусмысленно прозвучали их последние реплики. И если Дилану просто неловко, то у Томаса на душе скребут лисы от этого «ещё бы». Честное слово, он не хочет знать и даже думать о том, на ком Дилан мог бы практиковаться в этом, и даже то, практиковался ли он на самом деле или случайный, якобы скрытый смысл той фразы не имеет ничего общего с реальностью. Но это, к сожалению, так не работает. – Томми? – А? – Продолжишь хмуриться, у тебя, ей богу, брови спутаются друг с другом. – Эй! Дурацкое замечание делает своё дело, понижая градус напряжения примерно на десять единиц, но, как говориться, осадочек-то остался. – Расскажи ещё что-нибудь о ваших особенностях. – Эм… Ну… Знаешь, есть такая странная штука, доставшаяся нам от лис. Мы находим пару один раз на всю жизнь. У животных это скорее связано с тем, что после родов, самка вынуждена всё время находиться с потомством, и за её жизнь и жизнь детёнышей отвечает самец, охотящийся на всяких кроликов и приносящий добычу семье, но… У нас это, кажется, заложено больше на генетическом уровне, нежели на уровне инстинктов. Мы можем влюбиться несколько раз за жизнь только при одном условии. – Каком? – Тот, к кому мы испытываем чувства – умирает. Некоторые, конечно, и сами пережить это не способны. Но те, кому посчастливилось смириться с утратой, иногда находят нового партнёра. – А если, например, чувства не взаимны. – Между лисами это невозможно. – А если лис влюбиться в человека? – Ну, – Томас запинается, смотрит в нижний левый угол и покусывает губу, прежде, чем всё-таки ответить. – Это невозможно. – Совсем-совсем? Даже если лис решает жить среди людей? Парень пожимает плечами, путая волосы на затылке ещё сильнее. – Не знаю. Я никогда не встречался с такими. А в стаях в принципе с людьми не контактируют. Так что, даже если это возможно, среди наших никто этого не мог испытать. – Если такое вдруг случиться с тобой, ты же мне расскажешь? – Да, – врёт Томас, и Дилан почему-то это понимает. Если говорить совсем честно, он в принципе задал этот вопрос скорее для того, чтобы убедиться, что друг от него что-то скрывает. И не смотря на то, что это он почувствовать может, гениальности парня всё же не хватает для того, чтобы понять очевидное – что именно лис ему не договаривает. – Где ты живёшь? – не с того ни с сего спрашивает брюнет, после короткого взгляда на настенные часы. – Ну… – В норе? – предполагает Дилан и, не дожидаясь ответа, добавляет: – Покажешь? – Не могу. Она недалеко от остальных и… Если я покажу человеку это место, меня тут же выгонят. – Так они значит, всегда знают, вернулся ли ты «домой»? – Ну, вроде того. Хотя не думаю, что им есть до этого дело. Но, вероятно, они отмечают это для себя самопроизвольно. Как вроде «О, Томас!» – Не хочешь у меня пожить? Так скажем, попробовать человеческую жизнь. Дилану очень стыдно, что он предлагает это, чтобы раскусить своего друга. Конечно, узнать его получше и провести вместе время он тоже хочет, но нужно быть честным с собой. Это он делает, чтобы изучить Томаса и понять, что тот от него скрывает и почему. – Даже не знаю. Это как-то… – Я просто всё ещё не привык жить один в доме и это немного… страшно. А тебе, может, на пользу пойдёт подобное. Ты ведь не привык находиться в доме. Томас ещё какое-то время думает, а потом соглашается. Иногда он уходит отсиживаться в норе, чтобы не вызывать подозрений у стаи. Но это происходит всё реже, а в доме Дилана появляется всё больше вещей, принадлежащих Томасу. О'Браен покупает ему зубную щётку, две расчёски, на одной из которых остаются длинные золотистые волосы, а на второй – рыжая шёрстка. Отдаёт несколько своих толстовок, а потом и вовсе тащит друга в магазин, покупать что-то лично его и чтобы по размеру было как раз. Томас говорит, что лисы в его стае не заморачиваются с добычей одежды и на всех собраниях и в период воспитания детёнышей, ходят нагишом, но при брюнете стесняется появляться даже в нижнем белье и сильно ругается, когда Дилан без спросу вваливается в выделенную для него комнату, или одёргивает шторку примерочной. Он безбожно краснеет, когда Дилан начинает обнимать его в человеческой форме, гладит по волосам, и говорит, что ощущения ничуть не хуже тех, когда гладишь лису. В какой-то момент, друг ловит его на поиске подработки и помогает устроиться в кафешку баристой, понимая нежелание Томаса сидеть у него на шее и жить за его счёт. Ему не сложно и даже приятно, но он тоже не хотел бы оказаться в такой ситуации. До Нового года остаётся всё меньше времени, а у стаи Томаса назревает новое собрание. Отпускать его туда совсем не хочется, но иначе никак. Если он не придёт на собрание, то при следующем его появлении, парня раздерут на куски, и Дилан его больше не увидит. Он уходит примерно в восемь вечера и говорит не ждать ближайшие сутки, потому что сбегать сразу после собрания, после того, как не появлялся неделю у себя, Томас не может. Но он не приходит и на третий день, и Дилану становиться страшно, но он не знает, где искать лиса, поэтому, как и в детстве, просто ждёт, надеясь, что тот скоро вернётся. Когда с работы звонит обеспокоенный начальник, пытающийся понять, почему парень не выходит на работу и всё ли с ним в порядке, Дилан врёт, что тот сильно заболел, а предупредить не смог, потому что забыл номер телефона. О том, чтобы зайти лично и речи быть не могло, потому что температура стабильно 39.6, а О'Браен как раз в США с семьёй, и не смог зайти вместо друга. Томас появляется почти через две недели. Грустный, неразговорчивый. На вопросы, почему его так долго не было, и что с одеждой, – которая, к слову, где-то порвана, покрыта бурыми пятнами и не слишком хорошо пахнет, – отвечать отказывается. Есть какое-то время тоже. Когда Дилан, по привычке, заходит в чужую комнату без стука, заставая парня за переодеванием, быстро отворачивается, прикрываясь рубашкой, но ни слова не говорит. – Чёрт возьми, ты заколебал, Томми! – злится брюнет, намереваясь выйти из комнаты, – Если так хочешь, надевай свою дурацкую рубашку и живо выходи в гостиную. Нам нужно поговорить. И ты обязан мне всё объяснить, если не хочешь, чтобы я злился на тебя ещё больше. Он громко хлопает дверью, так, что, кажется, вздрагивает стена, а вместе с ней и Томас. Грустный, уставший и без права выбора. Он, конечно же, вышел из комнаты и даже сел рядом с Диланом на диван, но говорить по прежнему отказывался. – Томас! Ты обязан мне всё рассказать! – Нет, не обязан, – резко отвечает тот, отворачиваясь. Дилан вздыхает и пытается как можно аккуратнее взять друга за руку, которая мгновенно отдёргивается. – Томми, пожалуйста, поговори со мной. Ты вернулся сам не свой, выглядишь как ходячий труп, вчера без предупреждения ушёл к стае, и я волнуюсь. И не нужно снова говорить, что это ни к чему. Ты почти не ешь, не разговариваешь со мной. Я не верю, что это может быть нормой для Томаса, которого я знал. И пусть даже людям свойственно меняться, это не может происходить так радикально за две недели, Томми. Я хочу понять. Я хочу помочь. – Мне просто нужно время. Я скоро стану таким, как прежде, – еле слышно говорит парень. – Таким, каким тебе нравился. Понимая, что Томас больше не злиться, Дилан снова предпринимает попытку физического контакта, обнимая друга, и на этот раз рыжик не отбивается, а наоборот, еле заметно прижимается ближе. – Дело не в том, каким ты мне нравишься, Томми. Дело в том, как ты себя чувствуешь и почему. Расскажи мне. Ты же знаешь, что можешь мне доверять. – Я… Я просто не хочу, чтобы ты волновался ещё больше. – Больше, чем когда смотрю на то, как мой лучший друг медленно тонет в депрессии и проблемах? Томас слегка кивает, и его обнимают крепче, вызывая болезненное шипение. – Томас? – парень вздрагивает от тона обращения, внутренне напрягаясь. – Снимай рубашку, – руки, обнимающие его секундой ранее, соскальзывают с плеч, а приказ повторяется. – Снимай. Сейчас же. Парень встаёт с дивана и неохотно начинает расстёгивать пуговицы недавно надетой рубашки. Дилан ловит себя на мысли, что если бы не сложившаяся ситуация, он мог бы получить бешеное удовольствие от подобного зрелища. И бешеную эрекцию, к слову тоже. Но волнение глушит абсолютно всё остальное, не исключая даже юношеское либидо. Рубашка скользит вниз по худощавым плечам, и Томас впервые не прикрывается от изучающего взгляда, хотя сейчас сделать это хочется сильнее, чем когда-либо. На коже невероятное количество царапин и синяков. Какие-то из них почти сошли, а некоторые совсем свежие. – Что это? – То, что почти зажило – за предательство стаи, – отвечает Томас. – То, что посвежее – за вчерашнюю попытку всё объяснить. – Я так понимаю, оправдания были не убедительны? – Оправдания были не услышаны. Мне ясно дали понять, что мне нельзя возвращаться ещё в вечер собрания. Я сам виноват. С этим спорить Дилан не будет. Для людей это, конечно, дико – поступать подобным образом с членом семьи. Но он достаточно услышал о лисах от Томаса, чтобы понять, что у диких животных, которым пытаются соответствовать оборотни, это вполне нормально, и лис знал, на что шёл, когда пытался поговорить с ними, как человек. – Всё будет в порядке, Томми, – почти шёпотом, успокаивающе обещает Дилан. – Может, звучит не слишком правдиво, но это действительно так. Подумай сам, ты никогда не был достаточно лисом, чтобы жить вместе с ними. Может, тебе будет нелегко начать жить в человеческом обществе, но это всё равно будет проще, потому что ты этого хочешь и всегда хотел. Верно? Ты можешь вернуться на работу и со следующей зарплаты начать оплачивать какие-нибудь курсы или поступить в университет. За остальное платить буду я. Если тебе не хочется принимать эту помощь, можешь потом вернуть мне потраченные деньги. Но только тогда, когда научишься делать то, чем захочешь заниматься. Ты ведь больше не взрослеешь, как лис. У тебя целая жизнь впереди. И ты можешь прожить её, как захочешь, не подчиняясь животным правилам. Так что… Всё будет в порядке, слышишь? Ты же веришь мне, Томми? Слабый кивок заставляет Дилана вздохнуть с облегчением. Томасу станет лучше. Теперь точно станет. – Иди ко мне. Брюнет протягивает руки для объятий, а парень принимает форму лисы, отученным движением запрыгивая к нему на колени, и ластиться, попискивая. Дилан заваливается на диван, позволяя животному умоститься на груди и уткнуться влажным носом в шею, и осторожно поглаживает за ушком, расслабляясь. – Я понимаю, что тебе так проще принимать мою нежность, Томми, – слегка улыбается Дилан. – Но когда ты, наконец, перестанешь превращаться в лису каждый раз, когда хочешь побыть в моих объятиях? Знаю, тебя это смущает, но ты достаточно милый, когда краснеешь, так что это не такая уж и проблема, вообще-то. Ты же понимаешь, что в лису я влюбиться не могу. Чёрные ушки устремляются острыми уголками вверх, и лис весь как-то напрягается и грустнеет. Даже пытается слезть с человека, но парень удерживает его на себе сильными руками, целуя в ухо, чем сбивает с толку, пресекая дальнейшие попытки побега. – Я просто хочу сказать, что мне бы хотелось дарить тебе свою любовь не только тогда, когда ты активно изображаешь домашнего питомца, любящего покусаться и якобы не несущего никакой ответственности за удовлетворённое пищание. Лис всё же вырывается из рук, спрыгивает вниз на пол, и забегает в комнату. Дверь закрывается, а спустя несколько минут оттуда выходит одетый в домашнюю толстовку и штаны Томас, покрасневший и явно не настроенный на то, чтобы смотреть куда-то кроме пола. Он возвращается к дивану, отталкивая ногой кучку сброшенной в прошлый раз одежды, явившейся на его пути, и без единого слова залазит к Дилану на колени, обнимая того, обвив руками чужую шею. Слегка вздрагивает, когда чужие руки обвиваются вокруг талии, но вскоре расслабляется. – Ты обещал, что расскажешь мне. – Так я ведь не знаю ещё, на всю ли это жизнь, – говорит Томас и тихо добавляет: – И взаимно ли. – Думаю, у лис в генетическом коде заложено ещё и беспрекословное умение влюблять в себя тех, к кому они испытывают чувства. – Какой красноречивый намёк, – иронично фыркает Томас, вызывая смешок у друга. – Так и ты ведь на прямую так ничего и не сказал. Тоже мне, тайный агент с супер секретным заданием. Томас чуть отстраняется, как никогда серьёзно заглядывая в чужие глаза. Брюнет уже успевает решить, что тот снова обиделся, когда парень выдаёт чётко и даже уверенно: – Я люблю тебя. И, казалось бы, Дилан знает. Он, конечно, как оказалось, тот ещё тугодум, но давно это понял. И всё же от признания, на которое он уже и не рассчитывал, в голове появляется чёрная дыра, высасывающая оттуда все мысли, а в груди становится тепло и как-то больно одновременно. – Я тоже люблю тебя, Томми.
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику только в мягкой форме, вы можете указывать на недостатки, но повежливее.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.