Исповедь заключенного

Протокол допроса без применения дополнительных методов убеждения. Предоставлено для ознакомления лично Его Императорскому Величеству. Записано со слов заключенного в день весеннего равноденствия. - Это было странно. Впервые я увидел его почти ребенком, и, как бы безумно это не звучало, совершенно не знал, с кем говорю. Это была первая казнь, которую я видел. Тем более первая, которая почти коснулась моей семьи. Тем днем я возвращался от своего учителя словесности, ведь отец, только-только узнав о том, что в городе готовится переворот, забрал меня из Академии, не оставив таким образом ни шанса стать офицером. Конечно, формально я мог бы об этом не беспокоиться - да и кто стал бы? Мой отец, один из самых успешных полководцев, почти маршал, мог бы составить мне протекцию при дворе, едва мне исполнилось четырнадцать, никто бы и рта не открыл. Он сам был бы - о, я по-прежнему в этом уверен - рад тому, чтобы война стала, как он это называл, семейным делом. А я всегда хотел служить в кавалерии. Но, пожалуй, без чужой протекции. Тем более - отцовской. Мне тогда, видимо, по малолетству, казалось бесконечно важным всего добиться самому. Как ни парадоксально, с годами, я своего мнения не изменил. Должно быть, как говорил мне виконт Эиддон, я так и не повзрослел. Обидно. Примечание: заключенный говорит добровольно, речь связная, признаков помешательства или упорствования в молчании не замечено. Ведет себя смиренно и достойно, несколько раз просил горячего вина. У заключенного отмечается грудной кашель, бледность кожных покровов, тремор. Должной помощи без разрешения вышестоящих инстанций оказано быть не может. - Ближе к делу, граф. - Да, простите... Сейчас... На чем я остановился? Итак. К моему сожалению, далеко не вся моя семья безропотно поддержала возвращение законного правителя на трон. Не сочтите мои слова оскорблением короны, но некоторые считали его выскочкой. Удачливым, возможно даже слишком удачливым, но выскочкой. Мой двоюродный дед был в их числе. - Уточните. Ваш дед по линии матери? По отцу? - Мой дед по линии матери. Простите. Я помню, что он служил при дворе, но никак не припомню его должность. - Для протокола это не важно. Продолжайте. - Как прикажете, коронер. Итак... Мне было велено остаться в этот день дома, присмотреть за сестрами. - Кем велено? - Отцом. - Ваша сестра, Амиррэ... Как раз родилась в этот год, верно? - Да, сударь. - Прекрасно. Продолжайте. - Я... Никогда не был послушным ребенком. Возможно, послушанию в должной мере я научился как раз тогда. Когда понял, что далеко не всегда просьбы моего отца несут для меня вред. Колесование - не самая приятная казнь. И он был прав. Мне не стоило на это смотреть. Примечание: заключенный не препятствует следствию, отвечает складно и соответствующе истине. Ведет себя сдержанно, как положено офицеру. Во время визита Его Императорского Величества отчего-то лишился чувств, говорить не смог, в себя приходил долго, хотя наш светлейший и правдивейший государь не удостоил заключенного не словом. Впрочем, к обеду справился о его самочувствии. Довольно тепло. Записано и запротоколировано по уставу офицерского суда, передано лично в руки Его Императорского Величества 23 марта сего года: Заключенный болен чем-то, напоминающим пневмонию. Однако от лечения отказывается, ссылаясь на то, что, возможно, ему лучше умереть. Бредит. Час пополудни 23 марта сего года: Заключенный все еще бредит, жар не спадает, кашель влажный, дыхание поверхностное. Что-то пытается говорить, судя по движениям рук, ищет оружие. На левом запястье замечен шрам, по состоянию на сегодняшний день весьма добротно заживший. Оставлен длинным узким предметом с кромкой в три волоса. Скорее всего, кортик или край каэдвенского кинжала. Отчет о состоянии заключенного отправлен лично виконту Эиддону. Пять часов пополудни 23 марта сего года: Господин виконт изволили прислать заключенному (далее графу Кеаллаху-младшему) личного врача. Почтенный мэтр запретил отворять кровь или ставить пиявки, прописал горячие компрессы на руки и грудь. Господин граф Кеаллах-младший дышать стали ровнее, кашель не надсадный, жар пошел на спад. В бреду сей юноша четко произнес имя, упоминанию в протоколе не подлежащее, о чем велено молчать самим господином шефом разведки. Заключенный Кагыр аэп Кеаллах переведен во внутренние покои места заточения без кандалов, в силу своего состояния, под наблюдением врача. 24 марта сего года, полдень. Допрос заключенного офицера Кагыра аэп Кеаллаха позволено по его состоянию и желанию продолжить. Примечание: похоже, достойному графу не с кем поговорить. Или надоело молчать. - На чем мы остановились тогда? - Вы рассказывали о казни. - Казнь... Да... Я помню. Итак. Я все никак не мог представить себе, что человек, вопящий непотребства и умоляющий о пощаде на эшафоте, - мой дед. Я никогда не видел, чтобы мужчины вели себя так. С самого детства отец учил меня тому, что смерть не конец. Смерть - какая-то из дорог нашего бесконечного путешествия. Потом, разумеется, мне объяснили, что это почти ересь. Так вот. Я стоял там, на площади, и просто смотрел. И ничего не мог сделать. И не знал - хотел ли. Потому что отец был таким счастливым, так гордился тем, что его близкий друг прекратил, наконец, рисковать собой и вернул то, что принадлежит ему по праву. Даже если Его Величество казался мне тираном... Нет, не помню, чтобы когда-то думал так. - Вы уверены? - Абсолютно. В конце концов, зачем мне сейчас лгать или пытаться обелить себя? - Вы не боитесь суда? Казни? - Я боюсь позора. И виселицы. Мой старший брат погиб с честью. Я пытался служить короне - с честью. Мой отец всегда был достоин того, чтобы о нем говорили, что он - один из самых честных людей в Виковарро. - Если бы вы могли просить о ходатайстве, то... - Что угодно. Только не виселица. - Что ж, это записано тоже. Продолжайте. Примечание: заключенный отказывается говорить, смотрит в одну точку, впал в состояние, близкое к кататонии. Отказывается от еды, воды, вина и прочих стимуляторов. Не говорит. На запрос подвергнуть заключенного пыткам ответили решительным запретом. Велено поместить заключенного в одиночную камеру, перевести на воду, просо и грубый хлеб. Кормить, однако, трижды в день, раз в неделю - мясо, по весу не больше трехсот грамм, без жира. Свечей не выдавать больше, чем две на неделю, воды для умывания холодной - ведро. Секретное примечание, направленное лично господином де Ридо содержало всего четыре слова и было лаконичным. И желания нарушить не возникало. "Не дайте ему умереть".