приходи - потанцуем

Пыль — во всём воздушном пространстве. Шаг влево, шаг вправо — всё равно что играть в догонялки с тенью в полдень. Секреты тоже имеют свойство пылиться в своих шкатулках; даже где-то там, далеко на Луне — лунные камни, покрытые такой же лунной пылью, которая на вкус, наверное, как тёртый сыр. И она всё равно не похожа ни на что звёздное. Кружит и кружит перед носом, мерцает себе в лучах заката. Теру косит ехидный взгляд и скидывает ещё одну синюю папку Акане в руки. Ещё и ещё, пока тот болезненно стонет, потому что вот-вот что-нибудь выплюнет: либо свой желудок, либо очередное ласковое словцо. Теру дважды повторять не нужно: подпинывает его чуть ниже колена, да посильнее, хотя стены школы уже почти пусты. Подслушать их могут только цикады и, может быть, зеркала, что ещё не попадали со стен из-за чихов вице-президента. Последний учебный день отзывается глухим тиканьем часов в тишине классов; лениво тонет в вечернем мареве, от которого даже щёки приятно пощипывает. В сердце Минамото ласково потрескивает тоска, будто он не здесь — рядом с костром, и звучит под ухом старая песня из динамика бабушкиного радио. — Всё? — с недовольной опаской спрашивает Акане, перебивая эфир. У него очки уже сползают с носа. — Могу добавить, — одними глазами смеётся Минамото и манит за собой. Уводит их по пылающим коридорам вниз — самым длинным путём. Аой думает, что у того совсем мозги расплавились; что он точно навернётся где-нибудь; что 'случайно' столкнёт с лестницы, оступится ровно три раза на четвёртой ступеньке, но покорно плетётся следом. Авантюризм гложет его не меньше злобы. Они дышат зноем (у Акане уже появляется одышка), молча проходя мимо пустых кабинетов. Ветерок обещающе треплет волосы, а у Теру даже находится время на то, чтобы снисходительно придержать за собой занавески, прежде чем Аой в них запутается и полетит лицом в пол. Доски тихонько скрипят: тот всякий раз недоверчиво отступает и выглядывает из-за своей кипы, морщась так, словно куда-то опаздывает. За огромной стопкой бумаг и лица толком не видно. Есть в этом что-то, о чём вслух не думают. Они легко проскальзывают в пустой кабинет студсовета, разбредаясь по углам: Теру с поддельным интересом роется в сумке, а Акане пытается не сломаться пополам, выкладывая одну за другой папки. Ему тоже до лампочки, что там подписано на корешках, но развернуться и столкнуться с насмешливым взглядом, прожигающим дыру где-то между лопаток — это даже для него из разряда «слишком». Как сожрать мыло, чтоб в животе — пузырьки вместо бабочек. Отключив голову, он выдвигает ящик и спрашивает: — У тебя есть вода с собой? — обычная ведь просьба между делом, но он тут же горбится пуще прежнего, ругая себя: ну что за идиотские вопросы, Аой, у вас тут рядом фонтанчики. Сходи утопись. — А ты пьёшь газировку? — спокойно отзывается Минамото, не думая стыдить. Шуршание с его стороны на мгновение прерывается. Сердечный ритм Акане отсчитывает секунды до взрыва. — Пью, — сипло подтверждает он. Видно, с сухостью по всем фронтам перебрал: Теру, конечно, гордо выставляет на стол бутылку, однако вглядывается в лицо его несколько беспокойно. Словно ищет признаки горячки какой, но с места не сдвигается принципиально. Неси, мол, сам свои стаканчики. Благо, далеко бежать не надо — только отшатнуться нервно, чтоб спиной задеть ручку шкафчика. С ним долго возиться не приходится. — В следующий раз, — настойчиво заводит Теру, когда пузырьки уже шипят под их носами, — так и говори, что не можешь всё один тащить. Аой недоверчиво косится на него, закусив краешек пластикового стаканчика: вроде сочувствие, а вроде язва какая-то вскрылась. Ну, а как же иначе. Гордо уведя взгляд к окну, отмахивается: — В следующий раз я уйду домой пораньше. Ты вообще не пробовал агитировать свой фанклуб в волонтёры? — Фанклуб? — заливается смехом Минамото, держась за живот, словно услышал самую лучшую шутку. Акане кривится от непонимания. — Я похож на абьюзера какого-то? — Вылитый. — Согласен! — подмигивает тот озорно, утираясь. — Потому ты здесь и сидишь, собственно. А для того, чтоб привлекать фанатов к помощи, надо быть отчаянным. Ну так скажи, Аой, я отчаянный? И смотрит глазами своими змеиными, смеётся. Гипнотизирует. — Это провокация, — подумав, роняет Акане и делает глоток — деловито, хотя только что улизнул от ответа. Пялится сосредоточенно в стену напротив, будто сомелье неудавшийся, да причмокивает: ваниль оседает противным послевкусием. Как когда Теру накручивает его галстук себе на кулак. Передёрнуло. — Почему такое дерьмо вообще производят? — Это провокация, — жмёт плечами Теру, отвечая в пустоту, и тоже затягивается. Чтобы усмешку скрыть, хотя в глазах черти так и пляшут. Дьявол. И ведь правда — провокация. В конце концов они сидят и отмахиваются от пыли, препираясь на темы того-сего. Почти лучшие друзья. Акане входит во вкус уже через пятнадцать минут: непроизвольно подаётся вместе со стулом вперёд, возмущенно заваливает вопросами, а Теру смеётся и откидывается на спинку, сладко потягиваясь. Как кот пригревшийся. — Хочешь сказать, ты хорош во всём? И только готовить не умеешь? — с нажимом и едва скрываемым отчаянием переспрашивает Акане, загибая пальцы. В голове щёлкает. — Да это же абсурд! — Я не могу сказать, что прямо во всём хорош, потому что многое не пробовал, — услужливо поправляет Минамото, но видно наслаждается негодованием второй стороны. Щурится, готовясь сокрушить чьё-то эго: — К примеру… От примеров закружится голова, нет-нет. — Танцевать? Пробовал танцевать? Танго, вальс? — нетерпеливо перебивает его Аой, сбиваясь со счёту. Теру замолкает на полуслове. Повисает тишина. Тик. Так. Он насмешливо вскидывает брови, не ожидая такой прыти. — А хочешь проверить? — Да чего я сразу? — Аой медленно трезвеет. Противится и сдаёт назад, плечи вздёрнув. — Так сам же начал, — Минамото явно не был настроен опустить эту тему просто так. Уже поднявшись, с издёвкой протягивает собеседнику ладонь. — Ну? Все существующие инстинкты самосохранения забили тревогу набатом в висках. — Скажи хотя бы, во что пытаешься втянуть меня, — нервно посмеиваясь, Аой смотрит-смотрит, но привычно пытается завести руки за спину. Не успевает — и оттого испуганно икает. Минамото легко тянет его вверх, на себя — ставит на ноги, не ослабляя цепкой хватки. Жульничает. — Не пытаюсь, а уже втянул. Вальс. — Как банально, — фыркает Акане, до сих пор надеясь убежать. Теру снисходительно закатывает глаза: — Предпочитаешь вертикальный секс? — Никак нет, — второй мгновенно меняется в лице, по-похоронному соглашаясь: — Веди. И со всей серьёзностью опускает ладонь на бок Теру. Минамото хмыкает, терпеливо ждёт: раз, два, три, — а потом от души хохочет, лёгким движением её скидывая: — Руку повыше, Аой. Не забывайся. И Акане снова хочет утопиться. «Мы так не договаривались!» — хнычет капризный ребёнок где-то внутри. Он и сам почти хнычет от мысли, что позволил так легко усыпить свою бдительность; что у Теру язык серьёзно подвешен; что он предпочёл бы лучше висеть под потолком, как ему и полагается, потому что боль — где-то ниже лёгких и между рёбер — не напоминает боль от переломов и падений. Водородная бомба — вот что это по ощущениям. И ком в горле. И ещё, на самом деле, Аой не такой уж невежа. Просто оттоптать ноги президенту уж очень хочется, чтоб жизнь мёдом не казалась, а тот как специально улыбается и кружит его. Скрип, стук. Вдох, — Акане злится. Акане допускает ошибки, как любое живое существо, но они вдвоём — два чёртовых гения! — умудрились не рассчитать пространство, куда можно было бы уместить этот танец. Не нашли допустимую точку пересечения для едва ли друзей, теперь танцующих вальс просто так. Для души, а как же, — которую один продал, а второй попросту выкинул. И теперь это ошибка. Чем больше думаешь, тем страшнее. Ему становится до того душно, что он плотно жмурится. В кабинете места полно, да и все окна нараспашку, но ему мало только дышать, чтоб оставаться на плаву. У него голова медленно идёт кругом, буквально плывёт от белого шума. Жарко, потому что кола так и не утолила жажду, да и занавески теперь путаются под ногами. Сердце беспокойно колотится, задавая такт, и его остаётся молча благодарить, хотя чёрт тянет за язык: «Пошути, что тромб оторвется!» Всяко лучше, чем пуговица. Акане сглатывает. Инстинктивно тянет Теру за рубашку ближе к себе, почти царапает ему плечо, потому что заслужил, а Теру берёт и не поддаётся. Скользит насмешливым взглядом — Аой чувствует, как кожа покрывается мурашками — и мягко уводит влево. Сбивает, чуть ниже запястья игриво царапнув — знает: Акане боится щекотки. И у того возмущённо спирает дыхание; кадык дёргается, как при молчаливом крике. И вдруг — Минамото легко толкает его назад, смотря прямо глаза. «Доволен?» — он щурится, с хитрецой потянув усмешку. Отпускает, словно готов вот так уронить и сдать партию. Словно уйдёт, как эта земля из-под ног. Но нет — вальяжно подхватывает, — как и надо. Снова кружит и слышно посмеивается. Гад. Его ладонь спокойно возвращается на талию, и он почти вжимает Акане в себя, делая шаг назад. Молча блефует и ведёт, наворачивая круги. Акане хочется чуть-чуть вцепиться в него — прямо в горло, потому что у Теру тоже как-то не по-обычному поблёскивают глаза. Страшнее всего осознавать, что они в этой пробитой лодке сидят вдвоём: Минамото, как-никак, сегодня спонсирует ему горячку. Аой еле поспевает за его темпом, мыслями будучи далеко. Вперёд, вперёд. И поворот, пока шею обжигают чужие губы. Сорвался. Он наконец отмирает и грубо дёргает Теру за галстук, с ходу прокусывая ему губу. Вплетается пальцами в спутанные волосы и шумно выдыхает, утопая в глазах прямо напротив. В предвкушающих и таких же помутнённых. Акане знает: перед смертью не надышишься. На этой же ноте безоговорочно капитулирует. Один-один, господин президент.