Matir

Мягкая прогретая земля липнет к босым ступням после лёгкого дождя, но Солонго почти не обращает на это внимания — близость природы была неотъемлема для дочери Ти-Фради и не доставляла никаких неудобств. Разве что машинально прокрутиться на сырой траве, взмахнув пёстрыми полами туники, прежде, чем, склонившись, нырнуть в прохладную темноту пещеры. — Mátir, — она мурлычет, по-звериному чутко поведя головой и блеснув зеленью глаз. — Я вернулась~ Уже приметив приподнявшуюся на пушистых шкурах мать, Солонго краем уха слышит, как глухо рокочет леволин, сворачиваясь по ту сторону закрывшей вход циновки. В летнюю дождливую пору Var оставался снаружи, лениво подставляя лобастую голову под тёплые капли, а заодно — чутко хранил покой своих человеческих подруг, вернее которым он не будет уже никому. Леволин слишком юн, чтобы помнить то время, когда mal Арелвин была похищена пришлыми, что пахли мёртвой кровью и тяжёлым прахом, страшащимся огня, но, бывало, ещё мальцом он заползал на колени к доброй подруге, помогая себе неуклюжим хвостиком, и слушал. Слушал, как рокочуще пела женщина страшную и красивую песню на один глухой и стонущий мотив. То была песнь умерших, и Var выл и плакал вместе с той, что осталась жива, но потеряла половину своей души. Горячие капли тропического дождя застучали по прочной шкуре, и леволин прикрыл блестящие медовым светом глаза. Всё прошло. Так давно и так пусто, что лучше не вспоминать. Память Var крепче струн, звенящих на ветру, но разум подобен сознанию маленького ребёнка. Ему хватало малого, чтобы отвлечься от того, что уже стало историей на его долгом веку. Тшшш… Шумит дождь, щебечет за циновкой хозяйка, приникая щекой к груди матери, всё идёт своим путём. Леволин закрывает глаза. — От тебя пахнет пришлыми, — прищёлкнув языком, всё-таки замечает Арелвин, когда пропитанная отзвуками огня и камня дочь замолкает, уютно устроившись в кольце рук. — Ты опять бегала в город renaigse? — Кон-стан-тин, — Солонго по-прежнему осиливает длинное и чуждое имя только раздробив на части, но не отказывает себе в удовольствии повторять его. — Показал мне порт, mátir. Там лодки величиной с nadaíg и даже больше! А люди, люди там раскрашены, как мы с тобой, только прямо под кожей и одним цветом! А ещё… Mal хрипло смеётся, с улыбкой качая головой, когда её выросшее дитя с восторгом только-только научившегося ходить ребёнка захлёбывается словами, пытаясь рассказать её то, что, казалось, Арелвин не могла и представить. Лодки… Ох, если бы только её южная звёздочка знала, насколько близко пришлось познать будущей mal эти лодки… Тогда, много-много лет назад, Арелвин была так же юна, как сейчас Солонго, — любила, была любима, носила под сердцем дочь. Ветер пел в кронах — для неё, солнце светило над Ти-Фради — для неё, травы шептали в ночи — для неё… Люди с золотыми глазами пришли — за ней. Пахнувшие огненным прахом перчатки из плотной кожи, холодные, подёрнутые плёнкой глаза, чуждые рваные слова, влага на дощатом полу клети, железо переплетённых ветвей и вой где-то внутри её головы, побуждающий бросаться грудью на эти ветви, визжать, как при переходе в сущность nadaíg, и тянуть скрюченные пальцы к глоткам тех, кто видел в ней лишь средство. Средство понять, что же даёт ей силы повелевать природой острова. Глупые, глупые жестокие дети. Они так и не поняли, что это не Арелвин повелевала силой острова. Это сила острова повелевала Арелвин. У её гибели были пронзительно-голубые глаза и тонкая, почти прозрачная кожа. Её гибель говорила ледяными осколками, смотрела пустым взглядом и руки её пахли мёртвой кровью и выпотрошенным сердцем. — Minundhanem? Carant? — спрашивала Арелвин об этом тяжёлом запахе, запрокидывая по-птичьи узкое лицо, чтобы заглянуть в мутный лёд на белой коже того, кто был её гибелью. Она не знала их языка, но для некоторых предположений этого и не требовалось. Узкая ладонь накрывает собственный наметившийся живот и слегка сжимает выцветшую ткань. Гибель смотрит почти понимающе, когда будущая mal протягивает исхудавшую кисть сквозь железные ветви и легко касается кончиками своих пальцев рук, пахнущих мертвецом. Угадала? Мягкие женские ладони почти с материнской лаской проводят по вздрогнувшим кистям, а потом Арелвин больше никогда не встречает Клода д’Орсей. Пусть renaigse и потерял ребёнка, своего она не позволит уничтожить. Железные ветви гнутся и стонут под напором магии, выжигающей дитя Ти-Фради изнутри, а потом дерево под босыми ногами взрывается сотней побегов, выворачивается сотней изломов. Тысячеликий кричит в её голове, и сладковатое безумие, дающее такую опьяняющую силу, затапливает широко распахнутые глаза Арелвин, чтобы… — Mátir? Всё в порядке? — голос дочери вырывает её из плена воспоминаний, и mal мягко улыбается, проведя пальцами по обвивающим тёмные кудри Солонго веточкам. Всё было хорошо. Всё давно уже было хорошо — Винбарр и Кера перебили renaigse с золотыми глазами, как агрессивных зверей, древняя магия родной земли раскрошила её темницу по кусочкам… Её семье больше ничего не угрожало. Всё было хорошо. В волосах её дочери медленно распускались белые полевые цветы.