***
Когда Норе Грейсон исполнилось двадцать пять, её родители сказали, что пора выйти замуж и «исполнить свой партийный долг». Они были достаточно милосердны, чтобы подобрать ей в женихи Виктора Фримена, высокопоставленного члена Внутренней Партии, который занимал пост офицера-перевоспитателя в Министерстве Любви. Браки между людьми, которых связывала симпатия, не одобрялись, но для Норы это не было проблемой. Нет, сказать, что внешность Виктора отталкивала, было бы неправильно. Нора даже находила её довольно привлекательной: правильной формы нос, брутальная челюсть, широкое лицо. Тем не менее, влечения к этому мужчине она определённо не испытывала. Виктор был пугающим, властным человеком; его красивое мужественное лицо всегда омрачала хмурость, а глаза, казалось, поглощали любой свет, что касался их, будто два чёрных колодца. Виктор имел жуткую привычку буквально сверлить её этим чёрным взглядом, будто выискивая мыслепреступления, в то время, пока Нора пыталась заснуть. А что ещё хуже, Виктор никогда не ходил, как это делают обычные люди. Он подкрадывался, будто опасный хищник. Что-то жестокое, связанное с насилием, готовое выплеснуться наружу в любой момент, скрывалось в этом человеке. Легко верилось, что он донёс на всю свою семью, обрекая родных на гибель, когда ему было восемь. По правде сказать, жёсткие, фанатичные взгляды Виктора беспокоили Нору, заставляли чувствовать неуверенность и неловкость, но она всё равно не боялась. С чего бы? У него не было ни единого повода подозревать её в чём-либо, а значит, у неё не было поводов бояться. Поэтому Нора аккуратным почерком поставила подпись под стандартным контрактом, отдавая этому человеку свою жизнь. «Нет, — внезапно подумала она, вспоминая, — я ничего не отдавала». Нельзя отдать то, что никогда тебе не принадлежало.***
Норе исполнилось двадцать шесть, когда она пришла к выводу, что жизнь с Виктором была, если выражаться мягко, несладкой. Если говорить прямо — невыносимой. Нельзя сказать, что она не считала за честь свою принадлежность к Партии, но слишком уж сложно было просчитывать каждое своё действие и продумывать каждое слово. Она испытывала ужас, когда, лёжа в постели с мужем, случайно позволяла себе сказать лишнего. Год назад Нора ни в коем случае не могла бы заподозрить себя в инакомыслии, но то, как Виктор всё время следил за ней… Неужели муж подозревает её в чём-то предосудительном? Он не упускал ни одного шанса проверить её лояльность и любовь к Большому Брату. Нора вспомнила один случай, когда была на первом месяце беременности. Она сидела за рабочим столом в их квартире и готовилась к приближающейся Неделе Ненависти, когда из монитора раздался восторженный голос: — Возрадуйтесь! — вещал диктор. — Возрадуйтесь, товарищи! Большой Брат увеличил недельную норму воды до семи с половиной литров*! Нора довольно улыбнулась. Вот замечательная новость! Конечно, как члены Внутренней Партии они имели почти неограниченный доступ к ресурсам, но новости должны были особенно порадовать членов Внешней Партии и, что уж греха таить, презренных пролов. Большой Брат так щедр! Виктор работал над докладом о каком-то смежном исследовании, но Норе хотелось поделиться новостями, даже если это означало общение с её неприветливым, вечно подозрительным мужем. — Виктор! — позвала она, встав и повернувшись к двери. — Ты слышал? Большой Брат увеличил нормы воды. Возможно, теперь пролы не будут так плохо пахнуть! Чудесно, не так ли! Виктор не ответил, только бросил на жену свой мрачный, изучающий взгляд, от которого внутри всё сжималось и холодело. Тем не менее, она совладала с собой и не отстранилась. Спустя целую вечность, он приподнял тёмную бровь и спросил: — Ты правда так думаешь? Неожиданно почувствовав раздражение, она бросила: — Конечно, почему я должна думать иначе? Виктор промолчал, только задрал бровь ещё выше, покачал головой и вернулся к работе. Позднее той же ночью Нора стояла в своей спальне и сквозь оконное стекло любовалась громадным плакатом с лицом Большого Брата, что украшал здание на противоположной стороне улицы. Тёплый, внимательный взгляд всегда давал ей чувство уверенности. Большой брат следил за ней, но совершенно не так, как Виктор. Большой брат присматривал за ней, даря свою любовь и защиту. Снизу-вверх глядя на Большого Брата, она вздохнула, чувствуя, как расслабляется вечно натянутая струна где-то в душе. Его строгое благородное лицо всегда приободряло её. Нора торопливо сменила невзрачный, но довольно удобный комбинезон на мягкую синюю пижаму, забралась в кровать и заснула под успокаивающим взглядом с улицы. Большой Брат следит за тобой.***
Когда Норе Фримен исполнилось двадцать семь, родился Фитцуильям. Сын Норы и Виктора. Она выполнила свой долг перед Партией, то, что от неё ожидали. Но чего не ожидала она, так это внезапной лавины чувств к орущему младенцу. Нора не представляла, как назвать это… это чувство. До того момента в ней жила уверенность, что жаркое, почти яростное пламя, загорающееся в груди при взгляде на плакаты Большого Брата, и есть любовь, но теперь, когда она смотрела вниз на маленькое личико с любопытными доверчивыми глазками, что-то иное трепетало в душе. Это было сильное чувство, чем-то похожее и одновременно не похожее на то, что она испытывала к Большому Брату. Это было глубокое, мягкое, страстное обожание. Любовь к Большому Брату походила на адское пламя, а чувства к сыну было спокойным, тёплым и сердечным. Чувства к сыну были настолько — просто чертовски — настоящими, что, если сравнивать, чувства к Большому Брату казались такими уродливыми и искусственными, что задерживаться на них не хотелось. Нора вытянула палец, осторожно дотронулась до нежной детской щёчки и едва не отпрянула, когда малыш ухватил её палец своей маленькой ладошкой, крепко сжав. Беззащитный, совсем крошечный и совершенно ничего не знающий о мире вокруг. Она была его миром. И это внезапное осознание всколыхнуло нечто в груди Норы, требующее любой ценой оградить его от опасностей, дать возможность этим голубым глазам невинно и доверчиво смотреть на мир. В этот момент она поняла, что сделает что угодно, чтобы уберечь этого маленького мальчика. Хрупкость Фитцуильяма, его беспомощность укрепили её уверенность. Нора чувствовала, что может и должна защитить сына. А большое лицо Большого Брата наоборот оставляло беззащитной её, делало её маленькой и слабой, будто это она нуждается в его защите. Но она будет защищать Фитцуильяма, даже если это будет означать отказ от защиты Большого Брата.***
Норе исполнилось тридцать, когда она осознала, что с её сыном что-то не в порядке. Она нахмурилась, замеряя рост и вес ребёнка. Фитц был слишком маленьким и худым для трёхлетнего мальчика и на фоне силуэта образцового трёхлетки казался совсем крошечным. Но стоило ему перестать нетерпеливо крутиться и улыбнуться матери, как лицо Норы снова засияло. Фитц унаследовал её рот, и теперь, когда сынишка широко и весело улыбался, его глаза слегка косили, а из их уголков к вискам бежали морщинки. Рассматривая своё драгоценное дитя, Нора склонила голову набок. Она впервые подумала, что мальчик стал косить чаще. И не только, когда веселился. — Молодец, Фитц. Ты такой стал большой, — бодрым голосом соврала она. Фитц снова широко улыбнулся. — Давай, поиграем, мамочка? — настойчиво попросил он. — Конечно, дорогой. Ласковое обращение вылетело до того, как Нора успела одёрнуть себя, и она молча прокляла себя. Не существовало законов, запрещающих выражение привязанности к детям — по правде сказать, не было вообще никаких законов на эту тему, — но это определённо не одобрялось. Нора заставила себя побороть вспышку паники и не глядеть в сторону монитора. К счастью, сейчас они не наблюдали. Если бы Виктор оказался здесь… Впрочем, ради сияющего личика и детских ручонок, порывисто обхвативших её ноги, стоило сделать и не такое. Отцепившись от матери, Фитц пополз назад в детскую. Нора неторопливо последовала за ним. — С чем хочешь поиграть сегодня, малыш? Постоянно опасаясь монитора, что находился в другом конце дома, Нора говорила тихо. Он определённо не мог видеть их, однако всё ещё мог уловить малейший звук. Поэтому только в детской Нора позволяла себе открыто проявлять свою привязанность к сыну. Да, она могла совсем выключить монитор, однако это наверняка вызвало бы подозрения. — Я хочу поиграть с новыми кубиками, мамочка. Я хочу построить дома, как тот, в котором мы с тобой живём. Фитц говорил живо, но тихо. Он уже знал, что шуметь нельзя, хотя ещё не понимал, почему. — Хорошо, я дам их тебе. А в следующие несколько минут случилось нечто, изменившее абсолютно всё. Фитц сидел на ковре в окружении цветных деревянных кубиков. Нора наблюдала, как он тянется за каким-нибудь одним только для того, чтобы промахнуться. Он поднёс ручку за другим и снова не смог его ухватить. Губа мальчика дрогнула. Фитц нахмурился, потянулся за кубиком, почти достал… и снова промахнулся. Он повернулся к Норе. — Мамочка… — раздался беспомощный плач. — Я сейчас подам, дорогой. Нора наклонилась и подняла кубик с пола. Внимательно оглядев игрушку, она посмотрела на сына. — Фитц, — медленно проговорила Нора, протягивая кубик, — я хочу, чтобы ты взял его у меня. Запыхтев, мальчик снова попытался схватить кубик. И снова, промах. После очередной неудачи, Нора сунула игрушку сыну и отошла, чтобы проследить за тем, как Фитц пытается построить из кубиков башню. Безуспешно пытается. И благодаря этому крошечному эпизоду Нора осознала, что с Фитцом определённо что-то было не так. Он был меньше и ниже, чем нормальные дети его возраста, не мог скоординировать движения рук с тем, что видел, да и зрение, само по себе неидеальное, как теперь стало очевидно, ухудшалось. Фитц был неполноценным. Неполноценные люди уничтожаются. Нора не знала, что делать. Как это могло случиться? В любой момент факт неполноценности Фитца мог быть раскрыт. Есть Полиция Мысли, что следит через мониторы. Есть шпионы, тысячи вездесущих стукачей, которые кого угодно сдадут, лишь бы выслужиться перед начальством. Большой Брат следит за тобой… Но возможно и худшее. Виктор так же мог наблюдать за ними. К счастью, в последнее время муж был так занят, что почти всё время проводил в Министерстве Любви. Все три года после рождения Фитца он не обращал внимания ни на малыша, ни на его недовес или прогрессирующую слепоту. Однако Нора знала, что это только вопрос времени, когда её муж наконец заметит… недостатки Фитца.***
Фитцу было неполных четыре года, когда его забрали. Всё ещё её маленький мальчик… Её несчастный, крохотный, милый сыночек…***
Норе было тридцать лет и шесть месяцев, когда Виктор всё же заметил. Они сидели все вместе за столом. На обед была курица и варёные овощи. Все молчали. Фитц слегка вздрагивал, потому что ощущал явное напряжение, исходящее от родителей. Они очень давно не обедали вот так, вместе, и, похоже, Виктор ещё ни разу не провёл в компании сына столько времени. Виктор торопливо заглатывал пищу с таким видом, будто делает не слишком приятную, нудную, но обязательную работу. Нора же радовалась, видя состояние мужа: чем быстрее он доест и вернётся к своим отчётам, тем скорее будет далеко от Фитца. Фитц, в свою очередь, выполнял её наказ для таких случаев: вилкой и ножом ковырялся в тарелке, отыскивая кусочки мяса или овощей, чтобы потом съесть их. Нора же надеялась, что Виктор воспримет такую старательность как нормальное подражание ребёнка постоянно сосредоточенному и задумчивому отцу. Она чуть не выдала себя неосторожным вздохом облегчения, когда Виктор поднялся из-за стола. И чуть не подпрыгнула, когда он заговорил: — Ты собираешься сказать мне, почему мальчик едва видит то, что находится в его тарелке? У Норы всё внутри похолодело. Ростки надежды засохли и завяли в душе. — Что ты хочешь сказать этим, Виктор? Конечно, он прекрасно всё видит, — скрывая отчаяние в голосе, проговорила она. — Нора, не лги мне, — холодно процедил он, взглядом пригвождая её к месту. — Не глупи и не лги мне. Однако Нора не была готова вот так просто отступиться от своего дитя. Как могла твёрдо она возразила: — Я тебя не понимаю. О чём ты говоришь? Встретившись с мужем взглядом, она позволила ему увидеть в своих горящих глазах решимость стоять до конца. Нора не собиралась позволять ему забирать ребёнка. Фитц был её. Тем, что она любила и собиралась защищать и, чёрт побери, она действительно сделает это! Нора медленно встала со стула, потянула Фитца за руку и прижала к себе. Сын тихо вздрагивал, размазывая слёзы по ткани её комбинезона. — Ты ошибаешься, Виктор Фримен, — сказала она. Виктор оценил взгляд жены и то, как она прижимала к себя Фитца, будто самое ценное в своей жизни. Его губы скривились от отвращения. — Ты не в себе. Ты позволила себе поддаться чувствам и сбилась с пути. Виктор зло сплюнул, и Фитц вздрогнул как от боли, а больше от того, сколько яда его отец разом выплеснул в этот мир. — Ты ошибаешься, Виктор Фримен, — повторила Нора. — Нора, отдай мальчика. Я сделаю так, что он будет исправлен. Когда-то Нора бы безропотно отдала своего ребёнка. Она бы никогда не упустила возможность «исправления» для него и даже сочла бы это за честь. Сейчас же всё, о чём могла думать Нора, это то, что её сын не нуждался ни в каком исправлении. Фитц уже был идеальным. — Нет, Виктор. Я сказала нет. Его глаза опасно сверкнули. — Ты отдашь мне мальчика и отдашь немедленно! — прогремел он. — Ни за что! Вдруг монитор издал громкий звук, а затем оттуда донёсся повелительный голос: — Товарищ Нора Фримен, отдайте неполноценного ребёнка офицеру Фримену! Фитц вопил от страха, а Норой овладела паника. Виктор кричал на неё, гремел монитор, и она не знала, что делать. Всё её естество взбунтовалось: сердце говорило ей вцепиться в Фитца и ни за что не отпускать, но рассудок убеждал, что неважно, сражаться или сдаваться, итог один. Её ребёнка всё равно заберут, а если она не отдаст его, продолжит сопротивляться, то заберут и её тоже. Неожиданно ворвались полицейские, и Виктор попытался вырвать её сына из рук. Нора потащила мальчика назад. Виктор просто взял и врезал наотмашь ей по лицу. Удар был настолько сильный, что Нора упала на пол. Следующие несколько минут пролетели, будто ночной кошмар. Она запомнила, как на коленях ползла за сыном, как полицейские держали её, как кричала и билась, словно безумная, лишь бы добраться до насмерть испуганного сына. Фитц звал её, высовываясь из-за плеча Виктора, а потом его грубо передали в руки полицейского. После этого Виктор вернулся к кричащей, плачущей, умоляющей его Норе и снова ударил её по лицу. Нора упала, ударившись головой об пол. В полной тишине села, шокированная и сломленная. — Оставьте нас, — мрачно приказал Виктор. Они подчинились. А потом он её избил. Удары бесконечным градом обрушивались на неё. Нора чувствовала, как ботинки на толстой подошве врезаются в рёбра, бьют по лицу. Она обхватила голову руками, съёжилась, подтянув ноги к животу, в попытке защитить живот и грудь. Тогда он бесшумно обошёл её, и удары посыпались на спину, как раз туда, где начинается поясница. Виктор не останавливался до тех пор, пока крики не сменились сдавленными всхлипываниями, а затем и вовсе стихли. Казалось, к тому времени, когда он отступил, прошли часы. Виктор тяжело дышал, его лицо было испачкано в её крови. — Ты был прав, Виктор. Чувства сбили меня с пути, ты был прав, — шёпотом прохрипела Нора. Эти страшные, кошмарные слова вызвали в неё рвотный позыв, но Нора стиснула зубы и сдержалась. Виктор наклонился над ней, поднял с пола. Чувствуя, как грубые руки держат её избитое, переломанное тело, Нора задрожала. Но то, что муж сказал далее, добавило нового страха: — Пока ты в это не веришь, Нора. Но я обещаю, что ты поверишь, когда мы закончим с тобой.***
Норе был тридцать один год — или ей это только казалось, — и она следовала на свой первый допрос. Она боялась. Будучи женой офицера-перевоспитателя Нора в точности знала, что происходит в белых стенах Министерства Любви. Она ожидала заключения, избиений, затем голодовки, и всё это должно было продолжаться до тех пор, пока она не превратится в окровавленное, хнычущее ничтожество. Что же, именно это и случилось. Нора научилась молить о смерти. Похоже, страдания требуют больше храбрости, чем смерть. Её протащили по сверкающему чистотой белому коридору в затемнённую комнату и привязали к креслу. Судорожно оглядываясь в пустой комнате, Нора дёргалась в ремнях, пока дверь снова не открылась. Зашёл коротышка с чёрными глазами, а за ним — рот Норы распахнулся от удивления, — за ним следовал Виктор. Почему он тут, с ней? Он же офицер-перевоспитатель! Не следователь! Через несколько минут следователь приступил к делу и, наверное, чересчур быстро, Нора рассказала им всё. По то, как врала насчёт неполноценности своего сына, как начала задавать вопросы и возненавидела Партию, даже про то, как мечтала выколоть огромные глаза Большого Брата. После этого прозвучал вопрос о соучастниках, и Нору вдруг осенила полная мстительности идея. Сжавшись, истерично тряхнув головой, она выдохнула: — Я не могу. Не могу сказать. Коротышка-следователь взорвался криком, принялся таскать Нору за волосы и за уши, требуя немедленно отвечать. Виктор же просто стоял, скрестив руки, и таращился, изучая её, как всегда. — Я не могу! Он убьёт меня! — выпалила она. Было совсем несложно заставить голос звучать отчаянным и напуганным. Коротышка немедленно отстранился и дружелюбным тоном — он даже назвал её «товарищ» — начал убеждать, что ничего с ней не случиться, что она в безопасности и может назвать имя своего сообщника, ведь, кем бы он ни был, он не сможет достать её здесь. — Он сможет, — возразила она и посмотрела прямо на следователя. — Потому что он находится в этой комнате. Время замедлилось. Коротышка-следователь обернулся, чтобы заглянуть в лицо Виктора. Виктор же не отводил от неё взгляда. — Она лжёт, — сказал он, наконец. — Она просто хочет отомстить за своего сына. И тут Нора не выдержала. — Как ты смеешь говорить о нём! — рявкнула она. Она совсем обезумела. Она выкрикивала оскорбления и проклятия до тех пор, пока её не увели назад, пока охранники опять её не избили. А потом избили ещё, ещё и ещё.***
Норе Фримен тридцать один, и она ожидает смерти. Она ждёт с отчаянием и радостью, как избавления от страданий. Однако этот мир всегда может сделать ещё больнее. Дверь клетки со скрипом открывается, чтобы впустить Виктора. Его глаза темны, а лицо бесстрастно. — Комната номер 101, — говорит он.