//
Второй раз Миша увидел Сережу рядом с собой на потоковой лекции. Бестужев услышал, короткий стук бумажного стаканчика о парту совсем рядом со своим ухом. В нос ударил запах кофе и терпкого, горького табака. Миша поднял вихрастую голову, близоруко щурясь от внезапно ослепившего его яркого света и осознания себя в аудитории вуза. — Я что тебе говорил по поводу твоего сна? — будничным голосом поинтересовался Муравьев, и Мише стало ну очень не по себе. Совестно даже как-то. Он ведь обещал ложиться раньше, не доводить себя до лопнувших капилляров в глазах и трясущихся от недосыпа пальцев. Обещать обещал, а сидеть за книгами – все равно сидел. В тусклом свете настольной лампы пока сосед не кинет в него подушкой и не потребует лечь уже наконец спать, Бестужев, ты колдун, что ли, ты что там делаешь все время впотьмах? — Я увлекся французским вчера. — Увлекся он. Кофе тебе принес, держи, за счет заведения, — улыбнулся Сережа, и Миша просто не смог не вернуть ему эту улыбку.//
Когда Миша увидел Сережу в третий раз, он понял, что влип. Очень-очень сильно влип. У Муравьева-Апостола трогательные завитки темных волос на висках, на правом колене темнел свежий след от пролитой минералки, из нагрудного кармана торчали очки в черепаховой оправе. Он не был ни на одной вечеринке их потока, на посвяте выпил полбокала шампанского и весь вечер усаживал в такси своих перебравших перваков, не курит – табаком пахнет его дорогущий парфюм – иногда отдавал Мише свой кофе и, казалось, его нимб скоро начнет застревать в дверях университета. Миша влюбился. Как пацан влюбился. Понимание накрыло Бестужева резко и как-то с наскока. Как от сладкой настойки на вишне. Вот он садился рядом с Муравьевым, привычно отпивая у него из стакана кофе, и не думал ни о чем таком. А через пару дней уже не мог пересесть из неудобной позы, потому что Сергей невесомо касался его локтя своим. Хотелось биться головой об рассохшееся и облупившееся на углах дерево парты и никогда-никогда больше не смотреть Муравьеву в глаза. А тот все время как будто назло пытался заставить Мишу на себя посмотреть. В коридоре, пока ждали пару всем потоком, в главном холле, и на прощание, когда шли вместе к метро. Наклонял голову вниз и вправо, пытаясь прорваться через светлую челку, которой Бестужев закрывался как забралом шлема. И это бесило больше всего. Бесило, что Муравьеву было не все равно, что он лез в душу своими невозможными зелеными глазами, но руки все время держал при себе, и Мише не перепадало ничего, кроме случайных касаний на лекциях. Бесило, что он ни с кем больше из своих перваков так себя не ведет. В беседе группы кто-то из девочек даже пообещал Мишу проклясть за то, что тот отхватил себе Сережу, на которого тут вообще-то все виды имеют. Миша резонно (но как-то очень грустно) заметил, что никого он себе не отхватывал. И вообще Муравьев сам к нему приебался. И если что, он готов его отдать. А внутри шептал как мантру «никому не отдам».//
Когда Миша уже сбился со счета своих встреч с Муравьевым-Апостолом, Сережа не пришел на потоковую лекцию по античной философии. Бестужева будто окатили ледяной водой, он повел плечами, почувствовав физический холод на спине. Сев на опустевшее место Сережи, Бестужев достал телефон. Большой палец завис над диалогом с Муравьевым-Апостолом вконтакте, рядом с черно-белой аватаркой которого светился зеленый кругляш. И вот что он ему скажет? «привет, я соскучился и переживаю. где ты?» «привет, я тут немного в тебя влюбился, не подскажешь, что с этим делать?» «привет, может, объяснишь мне последнюю тему по истории. у меня в общаге. наедине». Миша заблокировал телефон и убрал в задний карман брюк от греха подальше. Надо было срочно с этим что-то делать.//
С той же самой мыслью Миша нажимал на дверной звонок, стоя в парадной дома Муравьева-Апостола. В рюкзаке у него целая тетрадь с конспектами и самая большая упаковка противовирусных, которую он смог найти в аптеке. Просто мысль о том, что Сережа заболел, звучала наиболее убедительно, правдоподобно и… как обалденный план, чтобы познакомиться поближе. Сережа уже неделю не ходил ни на какие пары (Миша узнавал), стало быть, он болеет (в этом Миша был почти уверен), скоро сессия, а пропускать материал нельзя (Сережа сам все время твердил это Бестужеву). Из всего этого следовало, что Муравьев, как минимум, будет Мише рад. Как максимум, пригласит зайти на чай. — Чего трезвонить-то так? — раздалось из разинутой пасти двери. Миша не заметил, что все это время с остервенением вдавливал кнопку звонка и не услышал, как щелкнул замок. Заметил только озеро теплого желтого света на полу парадной, которое испачкало ему носки ботинок. — Что? — Бестужев поднял взгляд. В дверях стоял паренек с растрепанными темными – как у Сережи – волосами, в пижаме с зелеными динозаврами и босиком. Миша побледнел и замялся, лямки рюкзака зажгли плечи. — А взрослые дома? Малой вскинулся и сощурил глаза. — А ты сам-то меня на сколько старше? Лет на пять? Миша оскорбился и уже раскрыл пасть, чтобы объяснить парню в пижаме с динозавриками, что тут к чему (ну подумаешь, борода у него не растет), как у него из-за спины появился Сережа. Он подзатыльником отправил брата полоскать горло и надевать тапки со словами о том, что вообще-то Сережа не мамочка в декрете и не может целыми днями с ним сидеть. Миша, ставший невольным свидетелем слишком интимной сцены, стоял ни живой, ни мертвый, медленно сливался с белыми стенами парадной и проклинал сам себя за то, что пришел без предупреждения. И вообще, о чем он только думал! — Привет, — Сережа почесал затылок, пытаясь сообразить, что ему в сложившейся – блять! – ситуации делать. — А это… А это кто? — не давая себе времени засомневаться, спросил Бестужев. — Мой брат. Ипполит. — Как в иронии судьбы, что ли? — Миша усмехнулся, покрепче перехватив лямку рюкзака с растрескавшимся креплением. — Как в Двенадцати стульях! Зачем ты пришел? У тебя завтра культура речи первой парой, вали домой. Миша только сейчас по осунувшимся плечам и пустому взгляду понял, как Сережа устал и растерян. Собственная идея с каждой секундой казалось Мише все безумнее. — Я это, — он снова замялся, потупил взгляд на носки своих ботинок, залитых светом из прихожей квартиры Муравьевых-Апостолов – их же теперь, оказывается, двое. — Конспекты вот тебе принес, думал, что ты болеешь, хотел помочь, но я, наверное, зря это все… Пойду я, в общем. Мишель безбожно нес полную чушь, мямлил и проглатывал окончания слов, потому что за спиной его куратора таскался, шумно шаркая по ковру, Ипполит в явно Сережиных, слишком больших для него тапочках и пил из кружки с Дартом Вейдером. — Постой, — Мишу, уже успевшего развернуться к лифту, остановил Сережа. — Раз уж пришел, заходи, не прогонять же тебя. Тем более, конспекты лишними не будут никогда. Жалкая попытка скрыть, что ты рад его видеть и очень сильно скучал, Сережа, повторяй себе почаще, что ты остановил его тогда только ради конспектов. — Проходи. Миша кивнул и, быстро разувшись, неаккуратно наступив на задники поношенных ботинок, прошел на кухню. — Я с вами, — воинственно подтягивая пижамные штаны, заявил Ипполит. Он залез на кухонную тумбу с явным и непоколебимым намерением остаться здесь, даже если придется ради этого час спорить с братом. — Киса, нет. Повторяю для тех, кто в танке: тебе нужно лечиться, я не могу с тобой тут всю жизнь сидеть, мне на учебу надо. Поэтому я сейчас сделаю тебе чай с медом, и ты пойдешь спать, понял? Миша все еще был в растерянности, стоял посреди кухни как хуй на именинах, прижимая к груди рюкзак, и не знал, куда себя деть. — Давайте, я хоть чайник поставлю? Сережа и Ипполит синхронно обернулись на Бестужева, и в ту же секунду Миша заметил, как сильно они похожи — ну да, Миш, кто бы мог подумать. Не столько внешне – темные волосы с одинаковой небрежностью падали на яркие зеленые глаза – сколько в эмоциях. У них обоих на лице было первоклассное удивление и пасмурное раздражение. Правда, у Сережи на фоне угрюмо сдвинутых бровей, у Кисы – детского упрямства. — Да, Миш, поставь, пожалуйста, — отозвался старший Муравьев. Ему не нравилось то, что сейчас происходило. Не нравилось, потому что ситуацию он не контролировал, ощущение ускользающих сквозь пальцы обстоятельств не давало сосредоточиться. Он стащил брата с тумбочки и под вялые протесты отвел в свою комнату напротив кухни. Тихо прикрыл за собой дверь. Миша бросил рюкзак тут же у обеденного стола и стал набирать чайник. Растерялся до такой степени, что из-за превышения уровня воды чайник с первого раза не включился. Бестужев невольно прислушался к уютному бормотанию полушепотом из соседней комнаты, пока выливал воду в раковину. — Кис, это мой однокурсник, нам заниматься надо. Иди спать, пожалуйста, я тебя по-человечески прошу. — Сереж, ты опять? Тебе дядь Паши не хватило, что ли? Потом ведь опять ко мне плакаться придешь, раны зализывать. — А тебе не рановато ли лезть во взрослые взаимоотношения? — Ты мой брат. Мы должны друг о друге заботиться. Мы маме обещали. Разговор вдруг затих, как будто громкость выключили конкретно в этой точке пространства, не было слышно ни шагов, ни шороха ткани. Но Миша почему-то угадал – почувствовал – в этой тишине поцелуй в вихрастую темно-русую макушку и закрытые две пары зеленых глаз.//
Рассказ был долгий и тяжелый. Кису удалось-таки отправить спать. Не без шантажа и подкупа конфетами, но удалось. А Миша пожалел, что Ипполит ушел, в ту же самую секунду, как он остался один на один с помрачневшим еще сильнее Сережей, который смотрел в чашку с чаем и будто бы на что-то решался. Муравьев был бы, наверное, рад сбросить наконец этот камень с души и выговориться в первый раз со дня смерти родителей. Но прошел всего год, на него легла вся ответственность за осиротевшего себя, семью, за похороны, за Ипполита, который только недавно перестал просыпаться по ночам от кошмаров. К ней добавились необходимость закончить магистратуру и свалившееся как снег на голову кураторство, Сереж, ну правда ведь больше некому, выручи, пожалуйста. Поэтому он говорил-говорил-говорил, а легче не становилось. У него так сильно тряслись руки от волнения, что даже Бестужев через стол это чувствовал. Он несколько раз хотел было перебить Муравьева, поблагодарить за чай и уйти, чтобы не видеть, как искажается болью лицо всегда спокойного, собранного куратора. Но Сережа никак не мог остановиться, рассказывая все новые и новые подробности. В конце, когда воздух в легких закончился, а чтобы сдержать слезы, нужно было задрать голову к потолку, Сережа отхлебнул чай и взглянул чуть влажными глазами на своего подопечного. — Я, наверное, все-таки пойду, — Мише было нестерпимо больно от мысли, что это отвратительно невежливо сливаться после того, как тебе вот так вот распахнули душу. Но он просто больше не может выносить вида Муравьева в чем-то мягком, сером и домашнем, мягкого, теплого, грустного. Он просто не мог держать руки при себе, когда смотрел на Сережу. Миша встал и поблагодарил за чай, подхватывая рюкзак с пола. Он оставил конспекты на столе. — Пусть у тебя побудут, только до сессии верни, пожалуйста. А так… Они в полном твоем распоряжении, в общем. Миша уже шел к двери, когда почувствовал на своем запястье чужие прохладные пальцы. Подумалось, что вот сейчас-то он, Миша Бестужев-Рюмин, и умрет – лучше момента во всей жизни больше не будет. И Бестужев не дышал почти, чтобы запомнить его как можно лучше, чтобы потом лелеять и баюкать свою тоску по этому вечеру. — Приходи завтра, пожалуйста. Объяснишь мне что-нибудь. Уже на пороге, пока Миша обувался, Муравьев что-то сбивчиво говорил, извинялся, что так вот вывалил на Мишеля свои проблемы, что не хотел грузить, просто повело что-то. И что очень ждет его завтра. В комнате Ипполита загорелся свет, Миша коротко попрощался и ушел. Ипполит видел, как за ним закрылась дверь, стоя в проеме снова без тапок и щурясь от ставшего сильно ярким света в прихожей. Брат сияет, гасит иллюминацию напускной строгостью – как всегда – но Ипполиту все равно видно. — Чего не спишь? — На тебя влюбленного посмотреть захотел, — съязвил Киса, складывая руки на груди. — Киса, я тебя выпорю! — Сначала догони. — А ну-ка, кругом! Спать шагом марш! Послал же бог брата, — стараясь не улыбаться слишком уже счастливо, скомандовал старший Муравьев-Апостол.//
На следующий день Миша снова пришел к Муравьевым. На этот раз с килограммом апельсинов и счастливой улыбкой на лице. Как бы там ни было, а план-то сработал. Сережа сам – подумать только, сам! – позвал Бестужева к себе во второй раз. Чего уж говорить о том, что куратор рассказал ему то, что знал, наверное, только Ипполит и деканат. Миша был готов ко всему, даже быть жилеткой, если потребуется, только бы дверь открывалась так же быстро как сейчас. На пороге снова стоял Ипполит, но уже в носках. — Заходи, тапки вот, — Киса пнул пару коричневых тапочек Бестужеву под ноги и отступил на два шага назад, опираясь плечом об шкаф. — Миша, подопечный твоего брата, — Миша надел тапки и выпрямился, протягивая руку для рукопожатия. — Ипполит, брат твоего куратора, стало быть, — Киса пожал протянутую руку и чуть дернул уголками губ, обозначая улыбку. Враждебный нейтралитет уже был лучше, чем ничего. Миша очень отчетливо чувствовал, что Ипполит неотделим от Сережи. И если Бестужев хотел быть ближе к старшему Муравьеву, ему придется ладить еще и с младшим. В первую очередь, с младшим. Киса снова попросился посидеть с ними. Потому что спать, когда тебе тринадцать лет, а к твоему брату пришел прикольный друг, просто-напросто грешно, и боги тринадцатилеток тебе этого никогда не простят. Прям вот так и говорил. Миша смеялся, а Сережа тяжело вздыхал. Последнее слово оказалось за Бестужевым – именно он сказал, что ничего страшного не случится, если Киса ляжет спать на час позже обычного. Муравьев пробубнил что-то про заговор против него в его же собственном доме, но согласился. Миша места себе не находил под пристальным взглядом Ипполита. Тот жевал яблоко, сидя напротив него за столом, и пристально разглядывал. Из-за этого Бестужев слишком часто отпивал из чашки со слишком крепким чаем, потому что забыл вынуть пакетик. Давился, морщился, но пил и продолжал пояснять что-то в своих конспектах, написанных кривым мальчишеским – ой Миша-Миша, даже Киса понятнее пишет – почерком. В один момент Муравьев не выдержал, отобрал у него чашку, выбросил несчастный пакетик и разбавил остатки молоком. Стало получше, но Ипполит все равно таращился на Бестужева как на врага народа. Пока его не разморило теплым светом, чаем и остатками температуры и он не начал медленно-медленно, действительно как кот, моргать и зевать, закрывая рот рукавом пижамы с динозавриками. — Кис, иди ложись. Мы немного еще посидим и Миша домой пойдет, — легонько толкнув брата в плечо, сказал Сережа. — Не пойду, — решительно ответил Киса и хитро улыбнулся. — Вы тут сосаться будете, микробы разводить. — Киса! – старший Муравьев-Апостол настолько резко вскинул голову, что потянул мышцу и зашипел от внезапно прошившей боли. Миша всего лишь прозаически покраснел до самых корней волос и до кончиков ушей и вскочил со стула. Киса сидел, страсть как довольный собой, и наблюдал, как засуетились эти два дурака, как им теперь даже не взглянуть друг на друга – рванет, чего доброго.//
Звонок выдернул Мишу из вороха одеял на узкой общажной кровати, куда он забрался после душа – отопления все еще не было, несмотря на пятый день минусовой температуры на улице. — Да, Сереж. — Миша, привет. Прости что поздно, ты в вк не отвечал, а мне срочно нужна твоя помощь, — в трубке что-то зашипело и перебило Сережу на секунду. — Я весь внимание. — Посиди с Ипполитом сегодня, мне съездить кое-куда надо. Миша подавился воздухом, выныривая из-под пледа и сбивая его в ноги, чтобы вдохнуть. Просьба была мягко говоря странная и звучала как повод увидеться. Кисе ведь тринадцать лет. Не пять и даже не десять, да он ростом почти с Бестужева! Он что дома один посидеть не может? — В том то и дело, Миш, что тринадцать лет, он мне тут спалит что-нибудь или будет весь день в приставку мою рубиться, ни уроков тебе, ни еды нормальной. А ты проконтролируешь, вы вроде с ним неплохо ладите. В приставку, так уж и быть, можете вместе поиграть. — Да, конечно. Я через час приеду. Сережа будто угадал слабость Миши, что он не может Муравьеву отказать ни в чем.//
Когда Миша приехал к Муравьеву и надел уже ставшие исключительно его тапочки в прихожей, понял, что не просто так его с самого утра мутило. Сергей в идеально-белоснежной рубашке, заправленной в черные костюмные брюки, стоял на стремянке и что-то искал на верхней полке шкафа в прихожей. — Я на свидание, — Муравьев слез со стремянки с обувной коробкой в руках. От такой прямоты и честности закружилась голова. Позади стоял Ипполит в своей, видимо, любимой пижаме с динозаврами, жевал яблоко и с улыбкой смотрел на стремительно изменившееся лицо Бестужева. Он усмехнулся, убирая с лица мокрые после душа волосы. Муравьев наскоро обулся и уже в дверях, застегивая пальто, провел целый инструктаж, который сводился идее о том, чтобы за несколько часов его отсутствия никто никого не убил. Киса без конца закатывал глаза и умолял брата поскорее свалить, потому что он уже всех здесь утомил своим старперским морализаторством. — Миш, если до него не дошло, ты хоть меня не подведи, — Бестужев, переглянувшись с Ипполитом, отдал честь и пообещал, что все будет хорошо и если надо, он будет звонить Сереже каждый час и отчитываться. В спину тут же прилетел кулак Ипполита. — Ты че, дурак совсем? Старшего Муравьева это все, видимо, совсем не убедило, он продолжал что-то еще говорить, пока Ипполит настойчиво не вытолкал его за дверь.//
— Расслабься, он на эти свидания только для органов опеки ходит. Аня приходит к нам, когда приезжает проверка и изображает Сережину невесту, он за это с ней ходит на всякие спектакли, фоткается для инстаграма. Ну, типа, у Ани парень есть, да еще и вон какой, все его любят, лучший на курсе, все дела. — А ты мне это зачем все рассказываешь? — Миша совсем не был дураком. Миша замечательно понимал, что поздно уже притворяться. Ипполит понимал и видел гораздо больше, чем его братец-лучший-на-курсе-одни-отлично-в-зачетке. Но Бестужев все равно решил, что нужно сейчас прикинуться святой простотой, и покраснел для верности. — А затем, что я испугался, что ты сейчас в обморок грохнешься, когда он про свидание сказал. Он в тебя влюблен, и отговорить его от этого у меня не получается. Поэтому давай договоримся сразу. Вздумаешь разбить ему сердце – жизни тебе не дам. Угроза от тринадцатилетнего Ипполита звучал, как минимум, смешно. Он был еще совсем ребенком, Миша только сейчас заметил, что у него со щек не сошла детская опухлость, трогательные веснушки рассыпались по носу и волосы вились волнами от уже, бесспорно, красивого, лица. Он стоял с глазами полными решительности юного революционера, декабриста, даже в пижаме с динозавриками (прикинь, они в темноте светятся!), и резонов ему не верить у Бестужева не было. Он быстро-быстро закивал. — Пойдем тогда, в приставку тебя обыграю. Бестужев расплылся в улыбке и, вешая куртку в шкаф, ответил: — Это мы еще посмотрим, малой. Когда Сережа вернулся домой, походя развязывая галстук и стирая со щеки жирный след от помады, на полу перед телевизором лежал листок, вырванный из тетрадки. На нем был написан равный счет, а Мишу с Кисой Муравьев нашел тут же на диване. Бестужев спал с джойстиком в руках, запрокинув голову на спинку дивана, Киса устроился у него на плече. Эта идиллическая картина отозвалась теплом в душе у Муравьева. Он до самого этого момента не понимал, не осознавал, как ему нужен был человек. Хоть бы такой, который пару раз в неделю приходил бы и играл с Кисой в приставку, приносил ему конспекты корявым почерком или ставил чайник. Хоть что-нибудь, чтобы Сережа не тащил на своих плечах весь гребаный мир. Сережа захотел, чтобы Миша остался, если не навсегда, но на подольше.//
Первым проснулся Бестужев. Проснулся от того, что выронил джойстик из рук. Дернулся, но почувствовал на своем плече тяжесть и затих. Он сильно отвернул экран телефона, чтобы не светить им Кисе в глаза и разблокировал, чтобы посмотреть время. Было едва шесть часов утра, за окном темно, только желтые фонари и сильный снегопад. — Кис, Киса, — позвал Бестужев, но Ипполит не ответил, только потерся щекой о мягкую ткань футболки на плече Миши, мол, сплю я, сплю, все нормально. Бестужев осторожно обнял его за плечи, укладывая головой на диванную подушку и осторожно накрывая пледом. Он как-то очень быстро понял свою ответственность и беспрекословно принял ее для человека, у которого никогда в жизни не было младших братьев. Миша раздолбай, каких поискать, но что-то внутри голосом Муравьева-Апостола требовало, чтобы он ни в коем случае не вздумал проебать то, что так сильно мечтал заполучить. Приходилось брать на себя ответственность. Бестужев, тихо ступая по полу босыми ногами, прошел на кухню, выпил воды прямо из под крана, потому что в темноте не смог найти кружку. Напротив кухни в раскрытой двери комнаты увидел старшего Муравьева. Он лежал на спине, умиротворенный и спокойный – Миша его таким никогда не видел. Невольно отметил, что такое мягкое выражение лица без сведенных на переносице бровей и залегших под глазами теней, шло к Сереже больше. Муравьев будто почувствовал, что на него кто-то – Миша – смотрел из коридора. Он открыл глаза, в тусклом свете фонаря, который пробивается через плотно задернутые шторы, они кажутся черными. — Заходи, не стой на пороге. Приставать не буду, обещаю, — голос у него был хриплый ото сна. Миша очень хотел, чтобы это ему не послышалось. Выжидающий взгляд Сережи не давал усомниться в том, что он действительно его позвал разделить с собой постель. Миша тихонько закрыл за собой дверь и лег на свободную половину двуспальной кровати. — Спасибо, что с Кисой посидел, — прошептал Сережа, повернувшись на бок, лицом к Бестужеву. — Я с Аней это… — Я знаю, — прервал его Миша. Он подвернул подушку под щеку удобнее, чтобы ее угол не загораживал ему лицо Сергея. — Спи, Сереж. — Сладких снов, Миша.//
— Сережа, я голодный, — после этих слов в Муравьева-старшего прилетела скомканная салфетка. Сережа уже давно не спал, просто делал вид, чтобы продлить ощущение тепла и спокойствия, которые стали редкими гостями в их с Кисой квартире. Киса же решил с утра пораньше традицию не нарушать. — Ты такой хороший, когда спишь, блять, — выругался Сережа, открывая глаза и поворачиваясь к брату. Тот со следом зубной пасты в уголке губ и снова босиком, да что же ты будешь делать, стоял над братом и отрывал куски от рулона бумажных полотенец. — Сережа! — пришлось вставать. Тем более Миша тоже проснулся. Лежал рядом сонный совсем, теплый как совенок. Сережа пробубнил что-то про то, что лучше бы Бестужев был его братом, он хотя бы молчал большую часть времени. А потом осекся. Лучше пусть все будет, как есть. На завтрак тосты с яблочным вареньем, потому что жили Муравьевы по-холостяцки. Ипполит пояснил, что «жить по-холостяцки» на языке Сережи означало «я не умею больше ничего готовить». Миша рассмеялся, тут же спрятав теплую улыбку в кружку с чаем. Киса это заметил и уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но Сережа среагировал быстрее – засунул болтуну в рот тост и сел на стул рядом. — Жевать не меньше трех минут. Для пищеварения полезно. Киса обижено засопел, но с тостом во рту это выглядело даже забавно. Сережа подмигнул не прекращающему улыбаться Мише под злой взгляд брата.//
— Ты светишься как лампочка стоваттная, — бесцветно сказал Ипполит, когда Миша уехал домой с посланием преподавателям, что Сережа обещает появиться на парах уже на этой неделе, когда Ипполита выпишут с больничного. — Кис, заткнись, пожалуйста. — Ладно, он прикольный, пусть остается. Дядь Паша был хуже. Намного. Я даже готов признать, что был в начале не прав. Сережа больше не хотел прятать улыбку.//
Обещание свое Муравьев выполнил. Но какой ценой. Заразившись от Ипполита, он ходил на пары простуженный, чтобы сдать все долги — откуда только что берется, всего лишь полторы недели пропустил. Миша, тем временем, успел очень сильно подружиться с Кисой, у них не переписка, а энциклопедия мемов и альтернативного рока. Пару раз Бестужев даже приходил забирать его из школы – естественно сделав вид, что он в первую очередь – друг Ипполита, а потом уже парень его брата. — Учителя уже спрашивают, откуда это к нам такого красивого дяденьку занесло. Миша вспыхнул, но тут же нашелся. — Из универа скоро выгонят, нянькой подрабатывать приходится, — и тут же огреб рюкзаком по спине. Когда у Сережи поднялась температура почти до сорока, Ипполит вообще не задумался сделать как-то по-другому. Киса набрал Бестужеву, подсмотрев его номер в телефоне у брата – я давно твой пароль выучил – год основания Санкт-Петербурга, боже ты такой оригинальный, Сережа, пиздец. — Приезжай к нам, пожалуйста, брату совсем плохо. А из моих рук он пить что-либо отказывается. И это… Ты мне обещал принести своего Достоевского. На другом конце города в общежитии внутри Миши Бестужева-Рюмина разворачивался целый завод по производству шампанского.