Ненависть

Громко топая ногами, он почти бежал по коридору, пытаясь наконец уже спрятаться от чужих глаз. Сердце колотилось с бешеной скоростью, заставляя дыхание сбиваться. Слезы, что почему-то так и норовились вырваться наружу, подкатили к самому горлу, образуя неприятный комок из жалости и горя. — Да стой ты! Его утянули к себе за рукав бордового свитера, заставляя посмотреть прямо в глаза. В свои до одури прекрасные, блять, карие глаза. — Какого хрена ты творишь? — Только успел сказать он перед тем, как его толкнули в туалет — неясно, женский или мужской, — и прижали к себе, облокотившись спиной на кафелель холодной стены. В груди началась дрожь. Будто землятресение, она нехило тряхнула его тело, от чего парень чуть не свалился на пол. Слезы подобрались слишком близко. — Ах, — выдохнули ему в ухо, прикасаясь теплыми губами чуть ниже мочки и обвивая руки вокруг его шеи. Ему не хотелось ничего, он дико заебался от всего этого. — Что ты... Блять, творишь? — прохрипел он перед тем, как его почти поцеловали своими дурацкими теплыми губами. Хватит. Такого больше не может быть. Х в а т и т. ему ужасно больно, разве этого никто не видит? сколько можно играть? это совсем не весело. какого черта его воспринимают как живую игрушку? это неправильно. это нечестно. это несправедливо. это ужасно. это не соответствует его представлениям идеального. Ладонь коснулась чего-то холодного, твердого, а колени слабо ныли от, видимо, совсем недавнего удара. Его затрясло и, он, еле сдерживая вой, закрыл глаза ладонью. Слезы текли горячими дорожками, сквозь пальцы и по рукам, попадая на бордовый свитер. Он протяжно завыл, забив хер на все, он заебался. Перед ним стояли... Нет, скорее застыли очень ошарашенно, почему-то смотря куда-то в сторону, будто боясь пошевелиться. Стараясь не обращать даже боковым зрением на фигуру, сидящую на холодном полу. Сжав ладони в кулаки, зажмурили глаза. Свои карие глаза. И все еще думали... Что это лишь шутка. — Я не могу больше, послушай меня, хоть сейчас, прекрати эти ебучие игры, пойми, наконец, что это все серьезно, — он тараторил так, будто не мог сдержать поток слов, глотая слова и каждый раз, когда он делал вдох, то судорожно тряс головой, — Я думал, я надеялся до последнего, что ты поймешь, что до тебя дойдет, — опустив голову вниз, глядя на свои колени, он взъерошил свои немытые из-за забывчивости волосы и вновь залился протяжным воем. В ответ просто молчали. Сказать было нечего. Ему хотелось исчезнуть. Из памяти и воспоминаний, из жизни, из вечного потока информации, стереть, разорвать, сжечь, удалить свои вещи, страницы, фотографии, книги, тетради, а в конце, встав на еще теплый пепел от своей жизни, облить себя керосином и поджечь. Да так, втобы никто не заметил, не узнал и вовсе не вспомнил. — Прости, — прозвучало слишком фальшиво и горько, только ударяя тупым ножом между его ребер. Он лишь усмехнулся, шмыгнув носом. Игнорируя слезы, он на дрожащих ногах встал, утер рукавом щеки и посмотрел пустыми глазами в ответ. Что даст ему это прощение? Ничего. — Прости... — Это не поможет. Тебе, вот, станет легче? Может быть, ты же гребаный мастер в подобных делах. Не в первый раз играешься, верно? Должен быть опыт принятия, — голос дрогнул. Он сильно прикусил губу, почти до крови, — Тебе лучше забыть меня. Просто, блять, забыть, делать вид, что меня нет, что я никто, никогда больше не писать и не звонить, если тебе конечно есть до этого дело. Я-то постараюсь справиться и, в конце концов, это мои блядские проблемы, до которых тебе до лампочки. Сечешь? Забей на меня. Забудь. Пожалуйста. Резко повернувшись, сверкнули глазами. Но ничего не сказали, просто молча выйдя из туалета. Он попятился назад, упираясь тазом в раковину и прижав ладонь ко рту. Губу все-таки прикусил до крови.