Вперёд! За Императрицу!

      Все вокруг перемешалось, все вокруг превратилось в кошмар. Тело дрожало, предвкушая холод и темноту смерти. Затряслась земля, и что-то, глухо звякнув, упало мне на голову сверху, отскочило куда-то в сторону. Я поправил каску и вопросительно глянул на товарища слева:       «Херня», — отмахнулся он.       И тут снова затрясло.       Они обстреливали нас уже целую вечность — часа три или четыре. Мне уже ничего другого не хотелось, кроме как зарыться с головой в песок, только бы перестать слышать. В следующий раз рвануло совсем близко: часть земли из насыпи плюхнулась вниз, редкие камешки застучали по шлему. Взрывы становились все громче и громче, звучали со всех сторон. В какой-то момент грохот стал настолько невыносим, что слух и вовсе перестал его воспринимать. Осталась лишь сумасшедшая тряска.       Я повернулся налево проверить как там Вава, но ему уже было не до меня. Мой друг словно пытался стать как можно меньше: прижал ноги к туловищу, обхватив голову руками, и сжался в комок. Винтовка, к счастью, еще была при нем: Вава поставил её между ног, уперев приклад в землю, и просунул дуло между левой рукой и головой. Несмотря на творящийся Ад, страх остаться беззащитным перед боем был все-таки сильнее всего. Хотя до боя еще предстояло дожить.       Все наши были в ужасе: одни были как Вава — напуганы, но хоть как-то собраны, другие же — полностью отдались страху, каждый по-своему. Они пустыми глазами рассматривали грязь перед собой, блевали, плакали, пытались сбежать, но цепкие руки товарищей насилу затаскивали их обратно. В общем и целом, растянувшиеся по траншеям, живые цепи в зеленовато-серых шинелях представляли собой жалкое зрелище.       Никто не хотел умирать.       За что мы здесь? Что это за родина, что так легко раскололась надвое из-за чужих амбиций? С чего бы сотням тысяч людей сражаться за чье-то благополучие и отдавать за него своё? Они говорят, что мы здесь за Императрицу — девчонку, которая даже не понимает, что такое война, что мы за справедливость и престол, за единую Империю. «Ты защищаешь!» — в начале войны кричали с каждой стены плакаты. Может и сейчас кричат, я здесь уже давно.       Нам сказали, что враги заберут наши дома и жизни, наш мир и процветание. Но что если им сказали то же самое про нас? Да и не сами ли мы лишили себя всего перечисленного, уйдя на эту войну?       Внезапно по телу снизу-вверх прошла волна тепла. Холодными руками я прикоснулся к горячему лицу, потер замерзшие уши. Меня охватило неестественное и совсем неуместное спокойствие. Я ощутил будто внутри меня появилась натянутая струна, которая непременно, точно-точно, лопнет. Но до тех пор тепло безмятежности будет со мной. Да, до самого конца.       Я выдохнул ртом, с удивлением услышав шум собственного дыхания. Закончилось. Наконец-то закончилось. Нет-нет, обстрел продолжался, но в сравнении с недавним кошмаром это было ничто.       Слева прокашлялся Вава. Я повернулся на звук и, наткнувшись на немой вопрос в его глазах, отмахнулся:       «Херня», — думаю, он все понял без слов.       Раздался пронзительный свист, и вдали громыхнуло. Струна натянулась сильнее, но не порвалась. Внутри снова стало тихо, все затаили дыхание в ожидании.       — Всем к рубежу! — лопнула захватившая нору тишина.       Началось.       Друг за другом мы вышли из укрытия и принялись карабкаться наверх из траншеи. Стоило мне оказаться вне укреплений, как от нервной спешки не осталось и следа, и я, не торопясь, принялся заползать на насыпь. Судя по кряхтению справа и слева, остальные действовали так же.       Аккуратно высунув голову наружу, я увидел поле, уродливо вспаханное взрывами снарядов, и серое небо, перечеркнутое светом сигнальной ракеты. Концентрация воронок росла от центра, усиливаясь ближе к линиям обороны, возле которых земля превращалась в месиво из грязи. Десятки метров колючей проволоки просто разметало по округе, а образовавшиеся из-за этого бреши полностью избавили противника от возможных неудобств при атаке.       Первая линия обороны, если её так можно было назвать, располагалась с противоположной стороны, на входе в ущелье, а мы же встречали врага на выходе из него. За нами линия фронта становилась все шире и шире с каждым прорванным рубежом, так что врага следовало остановить здесь и сейчас, а затем решительно вернуть утраченные позиции.       Вскоре со стороны гор показались люди. Наши. Грязные и изможденные, некоторые были без касок, без оружия. Почти все бежали, кто-то тащил на себе раненых, а один чудак ковылял с пулеметом на спине.       С другой стороны у нас и правда их было мало.       Мы пришли сюда недавно, налегке. Не успели вырыть траншеи, как нам сообщили о том, что враги уже близко. Благо, что и сами они торопились. Страшно было признавать, но, возможно, здесь все решит не сила оружия, а духа. Победит та сторона, которая будет злее и безжалостнее или же та, у которой солдаты не побоятся умереть.       Как только последний из наших ступил за бруствер, враги показались на горизонте. И снова, как и в первую встречу, меня ошеломило: они такие же как мы. Буквально в таких же касках и сапогах, с таким же оружием в руках, лишь только серовато-зеленый цвет шинелей, выбранный будто бы нам назло, отличал их.       Я лег поудобнее, прикладом уперся в правое плечо, чуть приподнял ствол, а сам, напротив, прижался к земле, инстинктивно стараясь показывать как можно меньше себя врагу. Застрочили пулеметы, судя по брани рядом, парень с первой линии все никак не мог вставить ленту. Они бежали яростно, вслепую выпуская в нашу сторону пули, а те, кому все-таки повезло залечь в свежих воронках — уже били по нам прицельно. Тем из них, кто падал, подскальзываясь в грязи, никто не помогал. Оно и верно — в атаке атакуют, здесь каждый дерется за себя, приближая общую победу.       Несколько долгих мгновений я готовился убить человека. В руки словно впились тысячи иголок, но спокойствие, посетившее меня ранее, никуда не уходило. Я чувствовал едва ощутимые толчки в бруствер, видел, как от врезающихся в него пуль, вздымается земля, но на мою концентрацию это не влияло. Щека прижалась к винтовке, левый глаз закрылся для удобства. Я выбрал. Он был один из тех, кто упал, но не поддался панике, буквально прильнув лицом к земле он продолжал ползти в укрытие к своим, и словно чьи-то чары оберегали его от безжалостного шквала огня.       До этого момента.       Враг остановился на секунду, чуть-чуть приподнял голову, чтобы осмотреться, и погиб. Винтовка дернулась в моих руках, приветственно толкнув в плечо. В этот самый миг тепло спокойствия внутри меня превратилось в холод апатии, в голове зашумело, и разум, чуть погодя, укрылся в воображаемом тумане, нехотя раздавая простейшие указания из-за белой пелены. Струна внутри неожиданно расслабилась и провисла.       Я механически повернул дуло на встречу следующей цели, и вновь приклад одобрительно стукнул меня в плечо. Два выстрела, три… Вместо четвертого я неосознанно пригнулся, поцеловав лицом землю, и буквально спиной ощутил, как сверху промелькнула моя смерть. Подняв голову, я увидел, что где-то вдалеке, взметнулась в небо красная ракета. Спустя несколько мгновений до ушей донесся знакомый звук, падающей с неба, бомбы. Я по привычке снова упал рожей в грязь, но взорвалась она где-то на левом фланге. Вскоре звуки стрельбы заглушил множественный протяжный свист, и недавний кошмар повторился.       На месте взрывов земля пластами поднималась в воздух и разлеталась вокруг. Ужасающий грохот звучал со всех сторон, провоцируя людей в страхе бежать прочь.       Что же делать: держать позиции или отходить обратно в укрытие? Ответом стал бессвязный полный ярости вопль, что неумолимой волной начал приближаться с противоположной стороны поля.       — Ох, сука! Шт… — открыл было рот сержант, но слова так и не вырвались наружу. Он поник, пораженный вражеской пулей.       Штыковая?! Матерь Божья, они хотят драться врукопашную!       — ДЕРЖАТЬ! — завопил я. — НЕ ОТСТУПАТЬ!       Ведь тогда мы точно умрем.       Они бежали разрозненно, но в то же время монолитно, в едином порыве двигаясь навстречу смерти. Пускай отсюда было не разглядеть их лиц, но уверен, что на большинстве из них сейчас отпечатался ужас, столь сильный, что между ним и безрассудной отвагой не было никаких различий.       Осознание реальности происходящего возвращалось слишком быстро, воображаемый туман стремительно рассасывался, и, вскоре, я воочию увидел и ощутил то, что творилось передо мной. Безумие, исходящее от врага, вселяло страх, а внезапно вернувшиеся чувства лишь только множили его. Ужас приближающейся схватки подступил к горлу. Я закричал в исступлении и, не целясь, выстрелил вперед. Нельзя, чтобы они добрались до нас. Нельзя! Нельзя! Нельзя! Струна резко натянулась до предела, надорвалась, и винтовка в пятый раз толкнула меня в плечо. Я дернул рукоять затвора влево, отвел его назад, и дрожащими пальцами вставил новую обойму в пазы.       Над головой просвистело и на врага с небес обрушился Ад — это наша артиллерия вступила в бой. В месиве из дыма и оранжевых вспышек взрывов было ничего не разобрать. Пулеметы всё продолжали работать наугад, подключился и парнишка, что был около меня. Я с силой надавил на нижний край патрона, одним движением вогнав всю обойму внутрь. Затвор с неслышимым из-за взрывов щелчком вернулся обратно, и я повернул рукоятку вправо.       Сквозь звуки канонады послышался их отчаянный, звучавший в унисон вопль. Прошло еще несколько мгновений, и из чертогов огненной преисподней вырвались знакомые серые шинели. Их было меньше, гораздо меньше, но тут я с ужасом заметил вторую волну атакующих, движущуюся в ущелье. Из воронок начали вести огонь редкие пулеметы и окопавшиеся стрелки; в небесах снова засвистело и снаряды взрывами прошлись по траншеям.       Потемнело, на секунду меня перенесло в «нигде», а после резко выбросило обратно в бой, ослепляющий своими унылыми цветами. Сквозь протяжный писк до ушей доносился немыслимо далекий грохот обстрела и, едва различимый, треск стрельбы. Я перевернулся на спину, задышал ртом, раскинув руки в стороны. Несколько холодных капель разбились о моё лицо, и свинцовое небо разродилось дождем. Глаза непроизвольно закрылись, и теперь меня окружали только приглушенные звуки битвы. Я ощущал себя будто бы погруженным в дурманяще-теплое марево, что мешало здравому смыслу вернуть контроль над ситуацией. Мне было ясно что именно происходит вокруг и что нужно было делать, но тело мое могло лишь только глупо улыбаться, наслаждаясь прохладой смешанного с грязью дождя. Стоило мне повернуть голову вправо, и я увидел Ваву мирно лежащего на бруствере, уткнувшись носом в землю. Он был спокоен, всем своим видом показывая, что творившаяся вокруг «херня» его совершенно не беспокоила. Прилечь отдохнуть прямо в пылу битвы, а? Такая история может жить не один десяток лет. Уже забудут про эту войну, но байка эта продолжит бродить по свету, в конце концов, превратившись в легенду.       Ты же отдыхаешь, дружище?       Действительность крепко схватила меня за плечи и ударила наотмашь. Мое тело дернулось, а от, казалось, беспричинного чувства тревоги бешено заколотилось в груди сердце. Левая рука ухватилась за влажное ложе винтовки, и в голове одновременно с рвущейся струной прозвучали слова:       «Он мертв».       Я толкнул его в плечо, и поза, в которой застыл Вава, рассыпалась: голова безвольно наклонилась набок, словно висела на шее лишним грузом, а локти разъехались в сторону. Неперевариваемая смесь из печали, ярости и страха наполнила мое сердце: хотелось плакать, но огонь злобы был так силен, что слезы не шли из глаз; хотелось вскочить на ноги и, отдавшись буйству, броситься в атаку, но страх железными цепями сковал тело, прижав меня к земле.       Я перевернулся на живот: первая волна атакующих превратилась в брызги, однако ей на замену хлынула вторая, уже редеющая под шквальным огнем из винтовок и пулеметов. Наша артиллерия практически перестала стрелять — все-таки боеприпасы подвезти не успели. Меня дернули за ногу снизу, я обернулся и увидел незнакомого рыжего капрала в замусоленном пенсне. Он что-то спросил, но у меня не получилось услышать, поэтому пришлось скатываться вниз.       — Где лейтенант Маркович? — слова едва пробивались через звон в ушах.       — Убит, — звук собственного голоса, напротив, прозвучал так громко, что я невольно сморщился. — Часа три назад.       Следующий его вопрос я не разобрал из-за очередного взрыва, но мне удалось прочитать по губам слово «сержант».       Я глубоко вдохнул, зажал нос рукой и с силой выдохнул. В ушах щелкнуло.       — Я за него, — ответил я, показывая нашивку на рукаве. — Капрал Татарский.       Чуть позади наших позиций разорвался снаряд, рыжего толкнуло вперед, и он рукой оперся на мое плечо, чтобы не упасть.       — Атакуем! — крикнул он мне. — Десять минут!       В ответ оставалось только кивнуть.       Все верно, в принципе, лучше контратаковать и развить успех, чем постоянно терять людей под обстрелом, тем более что без артиллерии вряд ли получится долго продержаться.       — До наступления пушки пройдутся по ним еще раз!       Он вытащил из кобуры сигнальный пистолет и направил его в сторону левого фланга. Красная ракета по высокой дуге устремилась в небеса, и тут я заметил еще две, что уже почти опустились землю. Капрал нырнул в траншею и побежал дальше, к следующему взводу.       Через минуты четыре вновь начала работу артиллерия, гораздо плотнее чем раньше. Большинство солдат спустилось в укрытия, остались пулеметчики да несколько наблюдателей. Воняло дымом дешевых папирос, все молчали. Перед бурей всегда хочется побыть наедине со своими мыслями, прежде чем тебя на долгие часы ввергнет в пучину ярости и страха, и все твое существование сузится до животных инстинктов да рефлексов. Быть может это вообще твое последнее время наедине с собой, быть может дальше смерть. Страх возможной кончины притупился после недавнего боя, и теперь волнение вызывало лишь осознание того, что, в принципе, возможно всё. Ведь от тебя совсем ничего не зависит, правда, вся жизнь солдата — это случай. По его воле мы пережили обстрел в чистом поле, но сейчас снаряд может просто неудачно упасть и нас похоронит заживо.       С безучастием в собственной судьбе, как бы дико это не было, смиряешься быстро, человек вообще склонен ко всему вырабатывать привычку. В конце концов все мысли возвращаются к «за что?» и «почему?». Так вот: за что мы сейчас пойдем убивать?       Или умирать?       Десять минут почти прошло, и я скомандовал:       — Всем к рубежу!       Я поднялся по уцелевшей лестнице наверх, пулеметчик уже ждал у основания бруствера с саперной лопаткой в руках.       — Патроны кончились, — прохрипел он. — Я с вами.       Кто-то идет в бой, потому что просто любит убивать, а кто-то, чтобы другому убивать не пришлось.       Остальные рассредоточились вдоль насыпи. Некоторые молодые дрожали, но в большинстве глаз читалось безразличие, считай, уже бесстрашие. Случайный снаряд угодил прямо в выход из «лисьей норы», и пласт земли рухнул в траншею, засыпав его.       Я высунул голову из-за укрытия: наши пушки заметно ослабили натиск, и враг уже перегруппировался для следующей атаки. Спустившись обратно, я глянул на часы: как раз успеют подойти ближе. Хорошо, нам меньше бежать под огнем. Взгляд зацепился за мертвого Ваву, и липкое чувство горечи заставило сморщиться. Я сплюнул.       Кто-то идет, чтобы мстить за мертвых, а кто-то — защитить живых.       Дед как-то сказал мне: «Если вдруг придется атаковать, то иди, не бойся. Гордо рвани вперед из окопа и, вот неудача, упади вниз. Нога соскользнула, скажешь. Ты еще раз рвани, да крикни погромче от досады. И пусть снова неудача, опять нога. Авось, после такой паузы в бой уже идти не придется. Ты ж не дурак, понимаешь же, что нога твоя сама собой не соскользнет?»       В очередной раз я понял, что дурак. Да и парни рядом, наверное, тоже дураки.       Кто-то идет, потому что все идут, а кто-то — потому что никто.       Снаряд разорвался в метрах двадцати справа, послышались крики, вскоре заглушенные новым взрывом. Когда уже, черт возьми?! Стрелка медленно-медленно приближалась к цели, словно невидимая сила оттягивала её назад. Я закрыл глаза, не в силах мучить себя ожиданием, а когда открыл — час «Х» уже настал.       В воздух взмыла ракета, подтверждающая начало контратаки. Я вскочил на ноги и десятки глаз, выжидающе уставились на меня. Настала тишина, исчезли взрывы, и, казалось, замолкли враги. Я шагнул вперед.       Кому сейчас есть дело за что мы сражаемся по отдельности? Сколько солдат — столько и причин. Всего не скажешь да и всем не угодишь. Нет нужды пытаться достучаться до каждого, ведь сейчас мы идем не порознь, а все вместе.       — Вперед! — винтовка с первым выстрелом дернулась в руках, и дикий рев ответил мне со всех сторон. — За Императрицу!       И пускай на словах мы пойдем за одно, каждый умрет все равно за своё.