Zweisamkeit

      — Почему они сделали это? Я не говорю, что это ваша вина, но у насилия всегда есть причины…       — Вы правда так считаете?       Кленцендорф запнулся и посмотрел на него внимательно. Лейтенант по ту сторону стола взирал на него спокойно и непроницаемо — едва ли не высокомерно, — и от этого взгляда по спине бежал холодок. Острый, как бритва, взгляд резал прямо по нутру — это был взгляд настоящего бойца, который не оглядывался назад и смело шел навстречу судьбе под крылом своей силы духа.       Был бы на месте Кленцендорфа кто-то другой — парню за такие разговоры пришел бы полный и незамедлительный капут.       — Неужели вы подразумеваете, что наши солдаты способны избить товарища по оружию от нечего делать? — выдавил капитан с беспокойством в глазах. — Лучше не стесняйтесь и сообщите мне причину их действий; поверьте, какова бы она ни была, признание вам обеспечит судьбу лучшую, чем отказ от него. Я беру этот инцидент под свой контроль и гарантирую, что его подробности не пройдут выше.       Лейтенант Финкель помедлил пару секунд. Его лицо было напряжено; на нём не было ни единой царапины — увечья на видимых частях тела требуют отчетности, и известно это не только требующей и пострадавшей сторонам.       Лейтенант поджал губы в тонкую, ровную линию и на удивление спокойно произнес:       — Я полагаю, только они знают подлинные причины своих действий. Спросите их.       Тогда Кленцендорф действительно переадресовал вопрос: получил полный ответ и сделал выговор. А потом выгнал всех за дверь и долго сидел в одиночестве — курил и думал.       Потому что определенные слухи доходили и до него.       — Они топтали не только вас, но и символику Рейха. Это им зачтется, — говорил он вновь представшему перед ним Финкелю. — О вас ходят слухи, только и всего. Ходят слухи, что вы не чистите свои сапоги и не застегиваете пуговицы.       На лице лейтенанта загорелось, словно сигнальный огонь, смятение, но он не спешил опровергать слова капитана — он ждал, каким будет его следующий ход. Он приосанился и придвинулся ближе, чуть нахмурившись и позабыв о своём безразличии. Он напрягся и начал дышать чаще.       В нем терзалось скользкое предчувствие. Ощущение, будто что-то тайное, что ты хотел сохранить втайне, всплыло на поверхность, но сам ты об этом пока не знаешь.       Но уже очень скоро тебе сообщат.       — Это влияет на вашу репутацию, — с нажимом уточнил капитан. — Вы же понимаете, как в наш просвещенный век важна репутация? К тому же, служа в армии вы представляете свою страну, а это накладывает определённые обязательства. Вам не стоит выделяться из строя. Лучше постарайтесь быть таким же, как все. По крайней мере, притворитесь, пока вы носите форму. Это существенно облегчит вам жизнь.       Финкель молча смотрел тем же непроницаемым, острым взглядом. Он все ещё был напряжен. Он был похож на непредсказуемую в своей статике кобру — безжалостную убийцу, что в любой момент готова нанести смертельный удар без страха и сомненья, только дай повод.       Кабинет пропах старой бумагой и химической чистотой. Должно быть, когда-то там был архив, а чуть позже — подсобка. Теперь же войска вошли в город и обеспечили своих людей самыми лучшими условиями работы.       И все-таки во всем образе Финкеля зиждилось что-то отчаянное и обреченное.       Кленцендорф выдержал паузу. Когда он заговорил, его голос звучал неловко. Так, как будто он рассказывал что-то по принуждению. Будто отвечал на школьном уроке.       — Во времена Римской империи был такой государственный деятель — Сеян. Это не имя, фамилия. — Капитан откинулся на спинку стула и качнулся на его задних ножках, от чего стул тихо и надрывно скрипнул. — Он хорошо поднялся, даже крутился возле Цезаря по молодости. И когда власть сменилась, он по-прежнему оставался в высоких кругах: новый император даже сделал его консулом, а это все равно, что сделать… Рейхсфюрером, например. Но для того, чтобы стать консулом, достаточно было быть в хороших отношениях с императором, а для того, чтобы стать рейхсфюрером… Ладно, не суть. Короче, тогда все в Риме думали, что Сеян станет следующим императором, до того он хорошо устроился. Но Сеян не умел вести себя в обществе и плохо следил за своей репутацией. Ну, там, ввязывался в драки с коллегами по консулату, угрожал перебить всех их потомков, чтоб неповадно было — в общем, сам понимаешь. И как-то на ночь глядя его выманили из дому под предлогом нехилого повышения. Сеян, судя по всему, был не семи пядей во лбу, так что повелся. А может, его вели под стражей… в общем, римский эсэсовец зачитал письмо от императора, в котором ему выдвигались беспредметные обвинения. В основном порицалось недопустимое поведение. В тот же день Сеян был казнён, его тело было сброшено в реку по Лестнице Стенаний. Знаешь, что такое Лестница Стенаний?       — Нет.       — Это лестница, ведущая на Капитолийский холм, и с неё сбрасывали тела и головы казненных преступников, — пояснил Кленцендорф, покачиваясь на стуле.       — А что такое Капитолийский холм?       — Не суть. Сеян вошёл в историю, как заговорщик. Никто не знает, был ли виновен Сеян — у него была шаткая репутация, поэтому все были уверены, что он плел заговор. Понимаете, к чему я клоню?        — Вы любите историю.       — Нет, не особо. Историю про Сеяна мне рассказал школьный учитель, чтобы я больше не ввязывался в драки.       Он умолчал о деталях.       О том, что он всегда выступал побитым зачинщиком оттого, что стыдился признать правду. Не хотел стучать на товарищей, которые просто нашли для себя боксерскую грушу.       — У него были странные методы.       — Да, он хотел припугнуть меня Лестницей Стенаний. И у него получилось, как видишь, я до сих пор помню эту историю. Ещё он рассказывал всему классу о Сицилийской вечерне, чтобы мальчишки переставали лапать за грудь девчонок, но я таким не занимался.       Стул Кленцендорфа резко упал на все четыре ножки с глухим и тяжелым стуком.       — Вы ведь не глупы, рядовой, — дружелюбно улыбнулся капитан, внимательно глядя в его глаза. И Финкель понимает — на его лице мелькает узнавание и шок, он не знает, что сказать в ответ, но капитан молча кивает ему, и все становится ясно.       — Спасибо за ваше участие, герр Кленцендорф.       — У нас нет «герров» и «сэров», лейтенант, мы равны.       — Так точно, капитан.       — Вы свободны, Финкель, — похвалил сам себя Кленцендорф за то, как профессионально продержался в этой ситуации.       Лейтенант вытянулся по струнке и щелкнул каблуками своих идеально чистых сапог.       Перед тем, как выйти, он обернулся и взглянул капитану в глаза.       А вот и оно — то, что убьёт их обоих. Это лишь вопрос времени, такое ни с чем не спутаешь.       Этого никак нельзя избежать — сильнее такого влечения только смерть, а умирать ни один, ни другой пока не собирались, поэтому оставалось только готовиться к катастрофе и ждать.       Может, это оттого, что у них обоих давно не было секса, но когда момент настал, они накинулись друг на друга, как звери, сбивая мебель на своем пути. Кленцендорф смотрел в глаза Финкеля, в кои-то веки пристрастные, открытые, чистые и доверчивые — никогда прежде не видел он таких глаз ни у него, ни у кого-либо кроме него, и от этих глаз вдоль его хребта пробегал разряд электрического тока. Неприкрытое животное желание читалось в каждом движении, каждом вздохе, каждом тихом, неосторожно и незначительно брошенном слове. Так чудно было наконец найти что-то свое в стане врага, так не терпелось схватить это крепко и связать потайной нитью, что будет греть в самый темный час — так необходимо было человеческое тепло и физическое участие. Финкель случайно надорвал погон капитана, когда во время поцелуя с силой тер спину и вдруг перешёл на плечо. Кленцендорф целовал его лицо, прижимая к себе сокровенно и бережно, и Финкель задыхался, принявшись расстегивать китель капитана негнущимися, трепещущими пальцами — тот схватил его за руки и жадно поцеловал их, с отрадой внезапной удачи после изнуряющего ожидания поисков. Они долго стягивали друг с друга обувь и одежду, которой вдруг стало непозволительно — слишком! — много, они торопились узнать друг друга, чтоб навеки запомнить, с кем были.       Кленцендорф бережно накрыл ладонью еще не сошедший синяк на его боку.       Финкель стонал в подушку, сжимая кулаки, пока капитан жадно целовал его между лопаток.       Все произошло быстро и стремительно — ураганом, сносящим все на своем пути и вгоняющим жизнь после в истомный вакуум. Это было быстро, страстно и отрадно. И этого было слишком мало.       А потом Финкель поднял раскрасневшееся лицо и лег на спину, прижав колени к груди и кусая ребро ладони, открываясь полностью и без остатка, желая быть поглощенным страстью другого существа до полного изнеможения. Между их телами стало жарко и сыро, словно они были внутри парового облака, стало душно, будто в воздухе не осталось ничего, кроме смешавшихся воедино запахов их тел. После того, как Кленцендорф навалился на него всем телом и сдавленно промычал на ухо, Финкелю показалось, что весь он сжался до размера отдельной небольшой вселенной, в которой не было ничего, кроме этого расходящегося эхом звука. Капитан поднялся и поцеловал подъем его нежной белой ступни, отводя ее в сторону, и Финкель тихо охнул. Кленцендорф спустился поцелуями по внутренней сторону его бедра к паху — лейтенант сильно зажмурился и всхлипнул, его глаза взмокли. Он приподнялся над постелью и склонился к голове капитана между своих ног, запуская пальцы в растрепанные волосы и сладко сжимая их.       — Ещё раз? — тяжело прошептал Кленцендорф, обняв его за ноги и прижавшись щекой к животу.       — Да, — с горячей готовностью ответил Финкель, — но мне нужно передохнуть.       — Да, — вторил ему Кленцендорф с усталой, довольной улыбкой. — Мне тоже.       Они уснули, не дожидаясь следующего раза, но впереди у них было еще много времени.       Это продолжалось неделю, месяц, два.       Всякий раз Кленцендорф думал, что их сердца скоро разобьются во имя обоюдного блага — еще не поздно выйти сухими из воды, но продолжать никак нельзя.       А потом был еще раз, еще и еще — и точка невозврата была все ближе, и тонкий лед под их ногами начинал трескаться ажурным узором.       — От нас скоро избавятся, — капитан с благоговением наблюдал, как макушка лейтенанта ритмично поднималась и отпускалась.       — Мы же не выдаём себя, — неуверенно сказал Финкель, освободив рот.       — Это не будет так явно… мы просто ведём себя подозрительно, — многозначительно протянул капитан. — У них будет какой-нибудь глупый предлог… нас не расстреляют — не думаю, для этого мы не подаём повода. Нас сошлют в самую задницу тыла… может, меня понизят в звании, но все это потом. А сейчас…       Кленцендорф ласково коснулся его головы и подтолкнул обратно вниз.       — Еще немного… вот так, да, — отстранил он Финкеля спустя пару минут и спустил в свою подставленную ладонь, а после нежно поцеловал любовника.       — Мне всегда было плевать, кто со мной, но теперь я не хочу, чтобы со мной был кто-то кроме тебя, — сказал лейтенант, потративший эту пару минут на обдумывание услышанного, внимательно слушающему его Кленцендорфу. — Я знаю, что за слухи обо мне ходят, и они правдивы: я сожительствовал с мужчинами. Так что мне есть, с чем сравнивать, и я знаю, о чем говорю, хоть я и молод. Ни с кем кроме тебя я не чувствовал ничего подобного.       — Я понимаю, Фредди. Я чувствую то же самое. Ты для меня не просто парень, с которым можно хорошо провести время.       — Я знаю. Я чувствую, — пылко и в то же время стыдливо ответил Финкель.       Кленцендорф взял его за руку.       — Я хочу знать, что ты чувствуешь, — медленно и твёрдо сказал он, видя по переменам в лице лейтенанта, что сказал нужную вещь.       — С тобой я чувствую себя в безопасности, — на пробу признался тот, глядя на капитана и ожидая от него какой-то реакции.       Такие слова накладывают обязанности.       Кленцендорф опустил взгляд. Он думал о том, готов ли принять заботу о безопасности этого парня в число своих прямых обязанностей. Думал о том, что в их положении безопасность — последнее, на что можно рассчитывать, а потом ответил:       — Это правильно.       Кленцендорф понял, что у него уже давно нет выбора — должно быть, с момента их самой первой встречи.       — И я буду с тобой до конца, — с легкой улыбкой прошептал Финкель, будто прочитав его мысли.       — А вот это ты зря.       Финкель улыбнулся шире.       — Я знаю.       С потрепанного лица Кленцендорфа на него смотрели разные глаза. Лейтенант смотрел в них бесстрашно и непроницаемо — было ясно, что он уже давно все решил.       Но теперь его взгляд не был острым.       — Обещаешь до самого конца? — в шутку спросил Кленцендорф, но почему-то в его голосе прозвучала надежда, и смотрел он по-собачьи любовно, преданно, чуть покрасневшими от растроганности глазами.       — Обещаю, — незамедлительно ответил Финкель. Так, будто готов был подтвердить это ещё трижды под пытками в тёмных подвалах СС.       — Тогда ладно, следуй на свою беду. Мне тоже есть, с чем сравнивать. — Капитан судорожно вздохнул и шмыгнул носом, мигом оправдываясь: — чертова простуда…       Он отвернулся и начал тереть глаза, словно от усталости.       — Я принесу тебе чего-нибудь горячего, — Финкель встал и поспешил удалиться, чтобы не смущать Кленцендорфа, который не глядя закивал ему, по-прежнему не поворачиваясь лицом.