Shining spark

      Сверху мерцают искры мелких тусклых камней — небо здесь научилась изнанка земли заменять. Ей бы привыкнуть, хватит, под ноги смотреть важней, но Фриск никак не отучится голову задирать. Затхлый туман Руин чернеет щербинами ям, сбитые в кровь костяшки саднят от чужих зубов…цветок полоумный пищал: «Убей — или сдохнешь сам!» и показать наглядно был уже вроде готов, и впору ему поверить, корягу схватить сильней да постараться дороже душу свою продать, вот только то,       что дальше       внезапно       случается с ней,       вот только те,       что дальше       внезапно       встречаются ей,       этот жестокий закон совсем не спешат исполнять.       …       Давних легенд обрывки — полузабытая жуть: восход на проклятую гору — тот же последний путь, там королевство чудищ, там худший кошмар живёт, ради кровавой мести души людей крадёт. Вот потому-то издавна вниз запечатан вход. Ступишь в траву подножья — хода не будет назад, тех, что ушли к вершине, не отдаёт провал… только кошмар зачем-то с нею возиться стал, и у неё, как у мамы были когда-то, глаза. Пахнет едой и домом, нет в ней ни тени зла, Фриск почему-то верит, послушно за ней идёт…       Нет, в Ториэль она всё же друга не обрела — их разделяет спасённый сквозь Руины проход.       С момента, как хлопнули двери, она телефон не берёт.       Потом, средь морозной дымки, когда свежий снег скрипит, Фриск видит: поодаль, в сумерках, как будто кто-то стоит. Скелет широко улыбается, тянет навстречу руку — девушка попадается в ловушку первого друга. А после из леса появится высокий скелет, второй, и словно бомба взрывается под тихо сопящей горой: торнадо из красок и воплей: «ТЫ СНОВА ЗАБЫЛ О НЕЙ, САНС!!!», так шумно, забавно и ярко, что чуть ли не больно глазам…       И пусть он потом грозится усеять ловушками путь — Фриск больше не боится, его — так точно ничуть. В ловушках везде лазейки, они почти никогда не причиняют ей вообще никакого вреда. И в этой странной погоне, в гонке почти без потерь о «звере» «охотник» волнуется больше, чем сам тот «зверь» — поймав, наконец, человека, в барьер из костей загнав, Папирус потом её тащит в Сноуден на руках, в сарае бинтует ногу — осколок кости торчит — и на подколы Санса только громко ворчит: «ИМ ЧЕЛОВЕК НУЖЕН ЦЕЛЫМ! ВСЁ, Я ЗВОНЮ АНДАЙН!».       «редкостная суровость».       «НУ ТЕБЯ, САНС, ОТСТАНЬ!».       Ей почему-то весело смотреть на свою тюрьму — белый щенок деловито глодает кость в углу, дверь неприступной крепости висит на одной петле, огромная чашка с пастой оставлена на столе. Пожалуй, как ни хотелось бы быстрее отсюда сбежать, такие сердечные жесты не принято отвергать: Фриск осторожно пробует, вдумчиво, долго жуёт… и от фонтана вкусов аж зажимает рот, где от испуга в узел свернулся бедный язык…       Наверно, в готовке Папирус даже слишком велик.       Конечно, её догонят, метель, не видно ни зги, но лучше скелеты эти, чем подлинные враги; ей просто не хочется драться, да и Папирус сам слишком уж осторожно приказы даёт костям; вдруг сердце острым уколом усталое тело бодрит, Фриск чувствует, как Решимость ярким огнём горит…и, головой мотая: а, будь что будет, пусть! — палку свою швыряет в снежный ближайший куст.       Голос внутри беснуется: дура, не лезь на рожон!       Страж на пути ощутимо, подлинно поражён — атаковать безоружную не позволяет честь… у безоружной, впрочем, ещё один козырь есть: Фриск, от ветра зажмурившись, делает первый шаг,       тянет озябшую руку (пальцы все затрясло),       ждёт…       Ничего.       Решимость крушит необъятный страх,       но вдруг ладонь несмело сжимают в чужих руках,       Фриск поражённо чувствует — кости, а ей тепло.       …       Так его голос — бодрый, вредный, уже родной — для Фриск превращается в истинный и негасимый свет, искру надежды, что греет, лечит, ведёт за собой и не даёт сломаться в самой кромешной тьме, где по стенам — скрижали чужого ужасного прошлого, вместо души внутри — битое красное крошево, ноги промокли, холодно так, что больно зубам — ах да, ещё глава стражи идёт за ней по пятам. «уж извини, малая, ты ей на один замах» — в памяти Санс серьёзно щурит провалы глазниц. Но до звезды не добраться, усталость сильнее, чем страх, и Фриск с обречённой Решимостью лезет в синий цветник.       Ближний цветок склоняется, ласково шелестит.       Фриск незаметно сбивает краткий, тяжёлый сон…       …будто в груди расползается липкая чернота, и чернота к ней тянет изломанную ладонь, кости пробиты насквозь, пальцы — и пустота, вот же, вот-вот поймает, тьма ликованьем бурлит, ужас сковал ей тело, скоро погаснет душа…       Трель нечто прочь сметает — снова Папирус звонит, в бегство повергнув смело очередной кошмар. Делится супер-планом, что все проблемы решит — тебя, человек, и Андайн нужно попросту подружить! Не лезь на рожон, я иду, тебе здесь одной не пройти!..       Андайн щерит жуткий оскал и гордо встаёт впереди.       Тогда Фриск еще не знает, насколько Папирус упрям — убийцу людей затянуть к людей же лучшим друзьям. Шарада вполне в его стиле, впоследствии кажется ей — и «антилюдские» шарады РЕШАЮТ проблемы людей.       От этого жар в груди становится лишь сильней.       И это уже не Решимость, уж точно не только она — средь раскалённого Хотленда, запутанного Ядра, платформ, ловушек и лазеров, тысяч лапок и жвал порой точно самое главное — чтоб он телефон не бросал. Отрава туманит разум, победа — а Фриск сдаёт, и ноги будто чужие, как глупо тут умереть… Сквозь вязкую глушь динамик настойчиво, зло ревёт, трясёт, отвлекает, держит: «ТЫ КАК, ЧЕЛОВЕК?! ОТВЕТЬ!!!».       Ей нечем дышать — яд Маффет тисками сжимает грудь… но всё это, кажется, в сущности полная ерунда — над пыльной дорогой светит, парит золотая звезда, и Фриск, прикоснувшись к лучам, снова может вдохнуть.       И в телефон: «В порядке» придушенно просипеть.       …       …       …       Пробившись сквозь танец со смертью под жгучих софитов свет, Фриск медленно прислоняется к холодной светлой стене. Лифт мерно трясёт, усыпляет, и словно бы в полусне ей слышно, как Меттатон кричит ликующе вслед: «Задай-ка им жару!». «Ты сможешь, ты справишься с королём!».       Куда там, смешно, вот-вот совсем не останется сил…       Папирус, конечно, давно прощаться с ним запретил,       но ведь порой остаётся       лишь       запрещённый приём?       Вот только в трубке одно лишь сухое «ответа нет».       Порой, когда нет ответа, это и есть ответ…       И Фриск не хочет справляться — так высока цена. Головоломка собрана, да вот не решена.       В свете подземных звёзд мягко сияет дворец. А ведь она могла бы прийти сюда в кандалах, Папируса б взяли в Стражу, и был бы другой конец…       Только ей дали возможность самой сделать этот шаг.       Пальцы скользят по кнопкам. Ответа по-прежнему нет. Поздно тянуться назад — судьба заждалась впереди.       Фриск делает вдох и жмурится, прижав телефон к груди.       Внутри разгорается истинный и негасимый свет.