perperam

Все это так неправильно. Присутствовать на свадьбе человека, в которого до безумия влюблен, в качестве почетного гостя, а не виновника торжества. Ставить подпись на бумажке под названием «брачный договор» в графе свидетеля, позднее сидеть по правую руку, наливать ему и красавице-невесте, теперь — жене, искристое шампанское в хрустальные до неприличия высокие бокалы. Раздражает. Она крепко, как коршун в добычу, вцепилась в твою левую руку и постоянно что-то шепчет на ухо, изредка отвлекаясь на чересчур громкую болтовню своей до омерзения липучей подружки. Та так и норовит вытащить меня в центр зала, стоит только люстрам потухнуть, уступив двум ярким софитам, и зазвучать популярной балладе Стинга, предназначенной для, якобы, первого медленного танца молодоженов. Её это не волнует, так же, как и мои вежливые отказы и отсылки на недавно поврежденную лодыжку. Неужели я выглядел со стороны точно так же, когда в студенческие годы пытался вытащить тебя на танцпол в баре? Сомневаюсь, ведь иначе бы мгновенно получил звонкую пощечину. Помнится, ты наградил меня двумя такими пощечинами немного позже, когда я попытался украсть твой, как позже выяснилось, первый поцелуй тем же вечером. Признаю, в тот самый момент я был слишком настойчивым, но в противном случае мне бы не удалось выпытать твой адрес и позвать на первое свидание. Медленный танец получился слишком долгим и утомительным, подружка невесты совершенно не умела танцевать: наступала на ноги, спотыкалась на ровном месте; она елозила руками по моим плечам, плавно переходя на шею, отчего я мог чувствовать, как сильно вспотели ее ладони. Слишком теплые. Она была сильно озадачена, когда с последним прозвучавшим аккордом я сразу же выпустил ее из рук, стремительно направившись к своему месту за столом, где ранее скинутый пиджак остался висеть на спинке стула. К счастью, судя по всему: по белой рубашке минутой позже растекалось красное пятно от выплеснутого на меня бокала Бордо. Кажется, помимо недоумения в ней было еще что-то похожее на ярость. Лишь похожее, потому что настоящая ярость пылала в твоих глазах, когда в разгар очередной ссоры ты кидал в стену купленные нами на распродаже деревянные табуретки, отчего те тут же разлетались по частям. Побагровевшая и насквозь мокрая, некогда белоснежная ткань неприятно липнет к телу, вынуждая ненадолго отлучиться — переодеть испорченную рубашку на немного помятую черную футболку, которая как никогда кстати оказалась в завалявшейся в багажнике спортивной сумке. Я вернулся совсем не вовремя. Настало время душещипательных речей, напутствий во взрослую жизнь, пожеланий крепкой любви… Завидев меня, твой отец слишком заметно акцентировал слово «внуки» в своей пламенной речи, говорил о гордости за сына — вовремя одумался; при этом не сводит тот самый взгляд, от которого хочется съежиться до размеров инфузории туфельки, ведь под таким взглядом чувствуешь себя не иначе, как одноклеточным. Хотя, возможно таким он меня и видел. Увидел, когда приехал, не предупредив, чтобы передать на осень утепленные вещи, и застал нас рано утром в обнимку на твоей кровати. Тогда мне стало понятно, от кого ты унаследовал эти самые пощечины, хотя до отцовских тебе, признаться честно, еще далеко. А твои нежные кулачки никогда не сравнятся с его — грубыми, почти каменными кулаками, разбившими мне переносицу и едва не вывихнувшими челюсть. Все затихли, и взгляды оказались направлены в мою сторону: друг жениха обязан что-то сказать. Но что я могу? Явно не то, что они хотят услышать. Не то, как однажды я появился у порога твоего студенческого общежития на «ревущем» мотоцикле и от заката до полуночи распевал серенады, не давая спать ни тебе, ни твоим соседям, пока ты наконец не вышел на крыльцо в пижамных штанах и наспех накинутой джинсовке и не согласился на второе свидание, после которого я все-таки заполучил твой номер телефона. Не то, как я могу пересчитать родинки на твоем теле, небольшие шрамы от перенесенной в далеком детстве ветрянки или перечислить то количество раз, когда ты посреди ночи вылезал ко мне через окно третьего этажа после комендантского часа, чтобы через несколько часов встретить вместе рассвет. — Чанёль? Вы с нами? — шутливо интересуется твоя новоиспеченная жена, щелкая пальцами прямо перед моим носом. Не с вами. Приходится извиниться, кланяясь чуть ли не в пол, и окончательно удалиться с торжества, предварительно пожав руки всем присутствующим мужчинам, в том числе твоему отцу и брату, игнорируя жалостливый взгляд и одобряющее похлопывание по плечу последнего. Ты смотришь в спину, я уверен. Поэтому искренне удивлен, сняв дома пиджак, не обнаружить там прожженную дыру. Студенческие годы давно прошли, сменились рабочей рутиной и завалами документов; в нашей когда-то общей квартире поселились другие; от моего мотоцикла осталась покореженная груда металла, а заброшенную поляну, куда мы часто приезжали по ночам, отвели под городской сквер, где теперь постоянно гуляют с колясками мамаши из соседних новостроек. Как-то совершенно случайно мне там встретилась твоя, как я на тот момент думал, жена. Она рядом с другой девушкой помоложе катила большую двойную коляску, периодически поправляя сетку от насекомых и забавно вытягивая губы в трубочку, воркуя с малышами. Кажется, я слишком увлекся наблюдением и не заметил, как она теперь направлялась в мою сторону, оставив коляску со знакомой, недоверчиво глядевшей на меня изделаека. Твоя жена радостно помахала рукой, срываясь на трусцу. Я хотел было встать со скамейки и уйти, но она резко схватила за рукав пальто, все той же хваткой хищной птицы, как три года назад на вашей свадьбе. Она все так же широко и искренне улыбается, отчего в уголках глаз собираются небольшие морщинки; расспрашивает о моей жизни, здоровье, работе. Заикается о семье, но тут же меняется в лице, когда я отрицательно мотаю головой в ответ на вопрос об избраннице. — Милая, это кто? — раздается мужской голос из-за ее спины. Не твой. — Старый знакомый, — она тушуется, нервно заправляет выбившуюся прядь коротких каштановых волос за ухо, и, попращавшись, уходит с ним под руку, пару раз оборачиваясь и бросая на меня печальный и слишком обеспокоенный взгляд. И мысль: такая очевидная, но неожиданная, бьет в набат и не дает спокойно спать несколько ночей подряд. Она знает. Очередной пятничный вечер в полюбившемся баре на окраине города выдается слишком долгим. Плейлист приглашенной кантри-группы повторяется по кругу уже пятый или шестой раз, несколько официантов роняют подносы с тарелками и полными алкоголя стаканами, порядком захмелевшие мужчины не раз затевают драку, несмотря на угрозы охранников быть вышвырнутыми взашей; слишком большое количество посетителей на одного молоденького бармена, который наспех мешает коктейли, механично, как на заводском конвейере, наполняет рюмки, стаканы, бокалы и едва ли не роняет в спешке бутылку элитного сливочного ликера, но вовремя подхватывает за горловину. Люди за дубовой стойкой сменяют друг друга: бизнес партнеры, влюбленные, бывшие возлюбленные, старые друзья, подружки-сплетницы и просто одинокие гости, пришедшие запить накопившуюся усталость, горечь потери, одиночество… вроде меня и чернокожего парня, у которого, как он поделился, недавно умерла собака. Время близится к полуночи, музыка сменяется на более энергичную, и новоприбывший диджей призывает гостей заведения выйти на танцпол и «оторваться по полной». — Золотой Морган* мне и этому мужчине, — негромко произносит кто-то, скрипя соседним стулом. Тембр голоса мгновенно рассеивается до неузнаваемости в восторженном гуле окружающей толпы, поэтому я не обращаю никакого внимания ровно до того момента, пока бармен с громким стуком не ставит передо мной небольшой стакан с янтарной жидкостью и переливающимися в ней кубиками льда. Приходится невольно обернуться, чтобы увидеть непрошенного ухажера, которым оказываешься ты. Темно-русый оттенок волос сменился черно-пепельным, либо так только кажется в приглушенном освещении, пухлые щеки уступили место острым скулам, а глаза обрамляет черная подводка, на плечах бежевое кашемировое пальто, все еще усыпанное белыми снежинками с улицы. А я почему-то начинаю думать, к какой из придуманных мной категорий постетителей мы относимся. — Привет, — на грани шепота, почти читаю по губам, — скучаешь? — типичная фраза для знакомства с какой-нибудь непосредственной дамой. Скучать — слишком мягко сказано, прибереги это слово для очередной подружки. Ты по привычке вертишь стакан с ромом в руке, звеня кубиками льда, прежде чем сделать первый глоток. — Нет, — голос предательски дрогнул, выдавая меня с потрохами, хотя, ты и так знаешь правду, видишь насквозь, словно рентген. А я так и не научился читать тебя. — Я тоже. Конечно, ты не скучал. Это чувство не идет в сравнение с тем, что мы испытывали все это время: тупую боль в грудной клетке, жжение в солнечном сплетении, щелочную тоску, разъедающую все внутренности. Язва желудка, не иначе. Эффект такой же, как от употребления дезоморфина — слепота, гангрена конечностей, разрушение внутренних органов, только на психологическом уровне. Все это бессмысленно. Снова по клочкам собирать раскуроченное временем и обстоятельствами полотно, небрежно вырезая и восполняя отсутствующие пазлы из высокосортного картона. Хвататься за уже протертые красные нити судьбы из тех самых легенд, о которых ты когда-то прожужжал мне все уши. В конечном счете чувствовать всю горечь выпитого тобой сахарно-тростникового напитка, смешанную с привкусом металла из потрескавшихся губ и с копившейся годами обидой и болью, которые неконтролируемо стекают по впалым щекам. Грудную клетку сдавливает от нехватки воздуха, но тот вдруг со свистом врывается в легкие, и дышать почему-то становится легче. И внезапное осознание:

теперь все будет правильно.