— Она согласилась, — кричит Поттер, врываясь в спальню. — Мы теперь встречаемся.
Он широко улыбается и ерошит свои волосы. А на следующий день они сидят вместе в большом зале. И в гостиной. И на
и х месте у пруда.
Сириус улыбается через силу, чувствуя как все внутри рушится, когда он ее обнимает за талию и целует. Прямо в губы. На глазах всей школы. И в его глазах сияет
т а к о й огонь, когда он смотрит на нее, что становится тошно.
Сириусу тошно от самого себя. Тошно от того, насколько это неправильно — быть влюбленным в лучшего друга. Он хочет забыть-забыть-забыть эти чёртовы глаза. Но каждый раз, когда он опускает веки, перед ним
е г о лицо.
Ему кажется, что он падает вечность. И так гадски больно, до дрожи в руках, до тошноты в горле. Кажется, словно кто-то вырывает сердце изнутри, перерезает все вены, своими костлявыми пальцами. И пальцы эти —
е г о пальцы.
Тонкие и красивые, усыпанные мелкой паутинкой вен. Иногда ему даже кажется, что он вампир. Потому что хочется прижаться губами к этим венам, и облизывать, кусать, оставляя бордовые отметины. Как же блять больно.
А как холодно внутри. Тело коркой льда покрывается. Только и стоят эти блядские руки перед глазами. В мантии должно быть теплее, и Сириус заворачивается в нее сильнее. Чтобы не превратиться в ледышку полностью.
Ему так холодно-холодно. Словно он уже умер давно.
Сириус даже знает
когда и от этого еще больнее. И если прислушаться, то сердце почти не стучит, а лишь тихо отдает гулким «бам-бам-бам» где-то в груди.
Сириус знает, что он мертв внутри.
Потому что он холодный как труп. Но ведь, трупам не бывает больно.
Только по щекам горячее. И соленое. Язык в очередной раз пробегается по высохшим губам, зацепляется за трещинку. И так хочется зубами ухватиться и оттягивать, отрывать, ощущая металлический привкус внутри.
Сириус не мазохист.
Сириус смеется, когда думает об этом, гулким смехом, который разрушает тишину внутри его головы, расталкивая все мысли по сторонам. Он просто не хочет, чтобы в груди жгло до ужаса сильно. Просто он устал.
Устал слышать такой родной голос, тепло произносящий «Лили»; устал видеть
е г о руки на ее талии и в ее волосах; устал видеть их крепкие объятия.
— Она согласилась, Бродяга. Мы теперь встречаемся.
И все радуются, смеются. А
о н светится от радости и смотрит своими а-х-у-и-т-е-л-ь-н-ы-м-и глазами в его глаза. И приходится улыбнуться, поспешно отводя взгляд. Потому что Сириус понимает, что если будет смотреть дольше, то
о н все поймет.
За окном метёт, громко до одури, а в комнате тихо. Так тихо, что пугает. А в голове ураган, буря, взрывающая все изнутри. И холодно, ужасно. Может быть, потому что на это Рождество он уехал домой. А дома всегда так — до жути холодно.
Сириус съезжает вниз, чувствует, как слегка задирается футболка. И кажется на секунду, что спине горячо. Но всего лишь кажется. А вокруг все тот же холод.
По тонким рукам мурашки. Добираются, черт возьми, до шеи и в голову. В голову. Запихивают туда свой лед и не дают непрошеным мыслям о
н е м уйти.
Зеркало, через которое они общаются, вспыхивает ярким светом. Сириус жмуриться, а из глаз слезы все сильнее и сильнее текут, как будто насосом с каждым морганием, выкачиваются.
Подбородок дрожит и по нему словно раскалёнными ножами пробегаются эти
ч е р т о в ы слезы. Но уже не так больно. Уже давно не так больно. Потому что этими ножами сердце исполосовали сотню раз.
Глаза красные, словно он не спал очень долго или он все же вампир. Может поэтому он еще жив? Хотя он и вправду уже давно не спал. Сириус не знает, — правда, — сколько времени прошло.
Звонок повторяется вновь. Сириус знает, это звонит
о н.
И нога на автомате, выработанном за эти стуки, — или возможно уже двое? — толкает зеркало со всей дури. Оно летит, скользя по полу, врезается в стенку, подскакивая и издает еще один пиликающий звук, до одури режущий уши.
Темный экран покрыт сеткой мелких трещин и где-то внутри юный техник задумывается, почему еще не развалилось пополам?
И ответ находится сразу. У него ведь сердце так же, в трещинку. Но легкие качают воздух и кровь циркулирует, так и хочется вскрикнуть: но разбито же. Почему я еще жив?
Но ученые умы лишь помотают головой и скажут, что глупый. Это, скажут, к колдопсихологу идти надо. А потом очки приспустят и так тяжело протянут: хотя тебе парень, лучше к психиатру.
Очередной звонок и сердце трескается вновь. И Сириус падает, падает в сотый раз. Понимает, что уже хочет разбиться.
Зарывается тонкими руками в темные волосы и тянет их, тянет. И кажется, что совсем не больно. Внутри больнее. Да и комок из горла пропадает, когда он начинает кричать.
Слезы стекают, капают на пол в полной тишине, отдаваясь глухим треском в груди. Мурашки по коже, словно стая ос, уже не бегают,
с у к и, а жалят. И хочется сбиться в клубочек, забиться прямо около этой вовсе не греющей, — черт возьми, — батареи, и остаться тут. Навсегда, желательно.
А голос начинает срываться, но ему все равно. Больно. Больно до ужаса. И так хочется скорее упасть.
Сказать, когда все это началось — невозможно. Наверное, тогда, когда их ладони соприкасались на пару секунд дольше, чем дозволено настоящим друзьям. Когда они ходили, прижимаясь друг к другу под мантией-невидимкой. Или когда наступило лето того чертового четвертого курса.
Он поссорился с матерью. Она кричала, что Джеймс недостоин его дружбы. Что
о н — балбес, который стянет ее сыночка в болото. А Сириус плевался в ответ, потому что Джеймс был самым дорогим в его жизни.
Он кричал, что ненавидит ее. Кричал о том, что любит Джеймса больше всех на этом
г р е б а н о м свете. Впервые понимая, что это действительно так.
Джеймс видел шрамы от плети на его спине. Джеймс впервые пробовал с ним алкоголь. Джеймс держал его дрожащие от холода руки, сидя рядом с порогом Астрономической башни, когда умер отец. Джеймс дышал ему в шею, скрываясь от Филча, под одной мантией. Джеймс напившись от того, что Лили не отвечает взаимностью, пьяно целовал его губы.
И он ушел из дома. На метле, в проливной дождь, с одной сумкой на плече. И Джеймс принял его у себя. Накормил, налил теплого чая и всю ночь согревал, обнимая. А Сириус смотрел и не мог оторваться. Потому что Джеймс лежал рядом и спал. Без очков. По-настоящему открытый и доверяющий ему.
И Сириус чаще стал замечать, что смотрит на него все дольше. Потому что от Джеймса пахнет мокрой травой и персиками. Он смеётся громко и так искренне, что все внутри в узел заворачивается. И Сириус взгляда не может оторвать. Понимает, что нужно. Но не может.
Он ревнует, совершенно по-детски, не в силах справиться со своим желанием обладать вниманием Поттера всецело. Он хочет Джеймса себе и только для себя.
Хочет лежать рядом на кровати, касаться чужих рук и пьяно смеяться, смотря как Поттер слегка запрокидывает голову назад, обнажая крепкую шею. Хочет наконец запустить пальцы в чужие волосы и почувствовать его ещё ближе.
Джеймс улыбается все время и Сириусу так чертовски хочется поцеловать его. Он сжимает в руках покрывало и отводит взгляд, натыкаясь на внимательное лицо Ремуса. Все внутри падает вниз. Разбивается.
Потому что он понял, узнал. И если узнает и Джеймс, то он просто не сможет больше быть рядом. Но Ремус кивает, словно знает об
этом всю жизнь. И отворачивается. Ремус ему не говорит.
Сириус бьёт руками по полу, чувствуя как отчаяние накатывает с головой.
Джеймс где-то там целует занудную Эванс. Она по-хозяйски запускает в чужие волосы руку и кладет голову на его плечо.
А голос уже срывается, и он не может кричать. Потому что он устал.
Спустя неделю он возвращается в Хогвартс. Чувствует, как тошнота подкатывает к горлу, когда мать обнимает его на прощание и высокомерно тянет:
— Ты сделал первый шаг. Теперь просто перестань общаться с этими предателями крови.
А он бормочет что-то, едва слышно, и поспешно уходит. Знает, что где-то в поезде уже сидит
о н и Эванс. Потому, что Эванс у него гостила. И Сириус еле справляется с желанием уйти, бросить эту чёртову школу и поселиться где-нибудь в лесу, подальше от всех.
Но Джеймс видит его и улыбается, приятельски обнимает при встрече, и от
н е г о теперь пахнет ещё и какими-то цветами. И Сириусу хочется закричать, чтобы он смыл этот отвратительный запах. Но он молчит и шутит пошло, наблюдая за тем, как Эванс краснеет.
А внутри все взрывается-взрывается. А потом вновь падает вниз. Потому что Джеймс даже не спросил, почему Сириус не отвечал. Потому что понимает, что его шутки — правда: Эванс слишком смущена, а
е г о рука лежит на ее бедре.
Сириус все время пьет. Все чаще сидит у камина один, поднимается на верхушку Астрономической башни и кидается заклинаниями, разбивая аккуратно стоящие ряды ящиков. А затем обессиленно падает на пол и закуривает сигареты. Одну за другой. Пока не кончатся пачки.
У Сириуса уже давно руки дрожат. И голос сильно охрип. Его оценки все хуже и хуже, а мать каждый день написывает гневные письма, которые он сжигает в камине, слыша как
о н смеётся вовсе не с ним.
Все, кроме Джеймса, крутятся вокруг, пытаясь понять, что происходит. Кажется даже Эванс замечает, но Сохатый — олень.
Понимает лишь Ремус. Поднимается за ним наверх, садится рядом, неодобрительно хмурясь и отмахивается от дыма:
— Он не такой сильный как ты, Сири.
А Сириус чувствует, как в носу неприятно щиплет, и стирает льющиеся слезы ладонью. Ремус прижимает его к себе, гладит по голове, как ребенка, и что-то успокивающе шепчет. Но не помогает ничерта. Потому что Сириусу больно.
А потом Джеймс говорит, что он собирается сделать ей предложение. И Сириус улыбается, хлопает его приятельски по плечу. Слышит, как Питер что-то бормочет, поздравляя. И чувствует пристальный взгляд Ремуса на своей спине.
Не собираюсь я пить, Лунатик. Я умереть хочу. И хочу его ещё раз поцеловать, чувствуя э т и пальцы в своих волосах.
Все уверены, что Эванс согласится. Потому что она смотрит на него преданно, как щенок. И Сириус понимает, что согласится. Потому что он смотрит на
н е г о так же.
И она соглашается. В коридорах все говорят о том, какая же это любовь. И только Сириусу кажется, что не любовь это. А хуйня. Потому что он помнит, как ещё год назад Лили кривилась, видя Поттера. Потому что думает, что Эванс
е г о вовсе не любит.
Джеймс всё реже остаётся на ночь в спальне. Реже смотрит в его сторону, и Сириусу даже кажется, что
о н и вовсе о нем забыл.
П о т т е р ы обсуждают помолвку, кажется, каждую свободную минуту. И Джеймс суетится, ищет себе идеальный костюм. Хочет, чтобы он выглядел красиво. И Сириус горько смеётся, выдавая свою горечь за ухмылку, потому что он знает — Джеймс выглядит восхитительно в любой одежде.
Они сидят в том же месте, на Астрономической башне. Сириус пьет и говорит Джеймсу, что просто празднует их выпуск. А Джеймс задумчиво кивает и начинает рассуждать о своих оценках, подпирая голову рукой.
Ветер треплет его волосы, и он слегка прикрывает глаза и улыбается куда-то в небо. Сириусу даже начинает казаться, что он счастлив, если счастлив Джеймс. А Джеймс точно счастлив.
Они пьют и смеются. Джеймс говорит о квиддиче и Выручай-комнате. Он шутит что-то про Дамблдора, и так счастливо улыбается, что Сириус не переставая растягивать губы в улыбке, переходит на смех. Сдерживаться тяжело, и он смеётся до истерики, перегибаясь через перила слишком сильно. Смотрит вниз, и думает о том, как хочет упасть.
Джеймс со смехом выкрикивает что-то, и валится на холодный пол, прямо в белоснежной рубашке. Он лежит, такой свободный и открытый, как в ту ночь, и громко смеётся. Его смех громкий и проникающий под кожу, гулким теплом отдающийся внутри.
Джеймс сам отдается внутри теплой болью.
Сириус оглядывается назад, а перед его глазами все плывет из-за алкоголя. Он падает рядом, тяжело дыша.
Ему слишком жарко. Может потому, что уже наступило лето или от количества выпитого алкоголя. А может из-за долгожданного уединения с Поттером, которого он наконец-то вырвал из лап остальных.
Ему хотелось, чтобы все было, как раньше. Когда их дружба, когда сами они были неразлучимы ничем. Ни рыжеволосой занудой, ни предстоящей войной.
Он медленно поворачивает голову на бок, чтобы оказаться лицом к лицу с другом. Он скользит любопытным взглядом по его лицу, задерживаясь на губах.
— Как дела с Эванс и вашей свадьбой? — он специально задаёт провокационный вопрос, потому что хочет знать ответ. Желательно негативный. Желательно, чтобы не только сейчас, а всегда — Джеймс смотрел только на него и никто не мог встать меж ними.
Пальцами он тянется к
е г о волосам, аккуратно поправляя беспорядочные пряди. На самом деле, он просто хочет прикоснуться и ему плевать, насколько неуместным это может быть. Сириус не может совладать с иррациональным желанием.
Джеймс дышит перед ним тяжело, словно только что пробежал марафон. Слегка приоткрывает рот, силясь что-то сказать и отводит взгляд.
Сириус молчит пару секунд, рассматривая чужое лицо. Он аккуратно подносит к нему руку, убирая спавшую прядь волос за ухо и слегка приблизившись, шёпотом произносит, опаляя горячим дыханием лицо Джеймса:
— Почему я не могу сделать то, что я хочу?
Он почти не думает о том, что будет делать,
к о г д а Джеймс его оттолкнет. Он может объяснить это тем, что он изрядно пьян. А во-вторых, он сейчас просто касается своими губами губ Сохатого и
н е х о ч е т думать о чем-то другом.
Это не похоже на поцелуй, он просто снимает пробу, не зная, получит ли ответ. Блэк теряется в моменте, голова кружится, а его натурально ведёт. Хорошо, что они лежат, иначе бы он не удержался на своих двоих.
В голове полная пустота. Будто бы один большой, разрушительный взрыв снёс все, о чем он думал и беспокоился.
Сначала Джеймс касается мягко, недоверчиво, будто осторожно.
О н закрывает глаза, жмурится крепко, подаётся навстречу к его губам. И Сириус думает, что
е г о губы — одна из самых прекрасных вещей на свете.
Подрагивающая рука тянется к лицу друга, проводит по скуле. Он пальцами зарывается в
е г о волосы, крепко сжимает их, а телом поддаётся ближе. Навстречу к телу Джеймса, желая почувствовать его близость.
Языком он скользит внутрь его рта. Выходит горячо и влажно, и на языке остаётся горький привкус алкоголя и персиков. Все внутри переворачивается, а в голове взрываются сверхновые. Блэку должно быть стыдно.
Но Джеймс отвечает на поцелуй.
О н отвечает на поцелуй с явным желанием, языком скользя по ровной кромке его зубов. Блэк дышит загнанно, через нос, не хочет открывать глаза и возвращаться в реальность.
Но дверь на Астрономичскую башню открывается, и появляется тяжело дышащий Ремус:
— Лили тебя ищет, Джеймс, — тихо, словно нехотя, произносит он.
И Джеймс срывается с места. Подскакивает, тяжело дыша. Его губы слегка опухшие, и сам он весь раскрасневшийся и Сириус смотрит, силясь запомнить его
т а к и м.
— Я, — рвано выдыхает он, поправляя дрожащими руками рубашку, — Я…
А потом он срывается с места. А у Сириуса в ушах гремит громким эхо:
Он не такой сильный как ты.
На свадьбе он говорит хороший, по мнению Лунатика, тост и обнимает молодоженов. Несёт к алтарю кольца, и смотрит как они целуются, под громкий звук хлопков. Улыбается, когда Лили объявляет, что она беременна, и вливает в себя бокал за бокалом.
Ему кажется, он не трезвел уже дня два. Потому что так легче.
Ремус неотрывно следит за ним весь день. Поддерживает под локоть, когда его слегка заносит, и стоически выдерживает его пьяный бред за шатром, прямо перед церемонией.
По конец свадьбы, когда Джеймс и Лили уезжают домой, его терпение кончается. Он выбивает из чужих рук бокал шампанского и злобно смотрит в покрытые лёгкой пленкой глаза.
— Не собираюсь я пить, Лунатик. Я умереть хочу. И хочу его ещё раз поцеловать, чувствуя
э т и пальцы в своих волосах.
