будущее-настоящее

Иногда Гамма думает, что Бьякуран во времени, повёрнутом на десять лет назад, сведённому к изначальному линейному, не разветвляющемуся порядку — обычный, нескладный пацан. Подросток, каких миллионы и десятки тысяч: высокий, ломкий, угловатый. Он нагло таскает горсти чипсов из пачки, стряхивает налипшие на пальцы крошки, неаккуратно вытирает их. Любопытно сверкает яркими глазищами из-под растрёпанной белобрысой чёлки. Бьякуран — тысяча и одно обыкновение на первый взгляд, он с трудом умощает длинные, нескладные ноги на подоконнике, наклоняет голову вбок. Носит какие-то растянутые тряпки, фенечки, драные джинсы, чёрт его знает что — шкет-старшеклассник со своими школьными драмами и трагедиями, заваленными тестами, драками от звонка и до звонка. Увидишь в толпе — ни за что не скажешь, что с ним что-то не так. А потом он улыбается настолько по-блядски, что у Гаммы перехватывает дыхание, и перед глазами взвивается судорожный, нервный рой чёрных, несуществующих мух. Живо выцветает _е щ ё_ непроизошедшее в триллионах миров: терновый венец мировой диктатуры не царапает бьякуранов высокий лоб. Бьякуран вьётся как хвост, путается в ногах, фразах, поправляет на Юни плащ. Они долго о чем-то говорят, перешёптываются — Бьякуран заговорщически наклоняется к её уху, поддерживает рассыпающиеся прядки. Свали, — хочется сказать Гамме. — Из нашей только пришедшей в норму жизни. Гамма прикусывает язык, поскольку Юни смотрит с укоризной; она необъяснимо доверяет Бьякурану. — Я не знаю, как ты добился, но это, блядь, не станет такой же ошибкой, как в прошлый раз, — шипит Гамма впервые, как видит Бьякурана в _настоящем. Выстраданном через кровь. В груди ещё болит и ревёт, захлебывается скорбью, ощущением потери и потраченных не на то лет. Он до хруста сжимает чужое предплечье. — Не сейчас. Не после всего. Гамма не говорит многого, но подразумевает, и каждый вдох и выдох Бьякурана отпечатывается на сетчатке глаз. Каждое движение, поворот головы. Бьякуран не отвечает ничего; он вздыхает, поводя плечами. Безразмерная толстовка съезжает влево, цепляясь за острую кость ключицы. В ладони Гаммы — будто тонкая ветвь, — он чувствует пульс, спокойный, размеренный. — Больно, — недовольно говорит Бьякуран, по-детски хмуря брови. Нескладный дрянной мальчишка, — говорит себе Гамма. Впечатать бы тебя мордой в стену. Он раздражает. Касается мимолетно, в шутку. Смеётся и находится постоянно рядом, треплется о Юни и несуществующих планетах, кошмарах. Произошедшем будущем. Бьякуран не говорит: я изменился, — Гамма ненавидит его пряно, до звона в ушах. Бьякуран молчит, блядски улыбаясь, щурясь довольно. От сукиного сына так и несёт предательством, наигранностью и фальшью. Гамма не верит ничему. Бьякуран смиренно опускает голову, и пергаментно-бледная кожа, расцвеченная мелким узором вен, натягивается до предела. Его хрупкие шейные позвонки и нервные крылья, подрагивающие от каждого дуновения ветра, преследуют во сне и наяву.