***
Чудовища в местных лесах быстро тают на лезвии меча. Вскоре исчезает надобность их искать – они стаями бегут на север. Утром субботы Геральт решает, что настало время двигаться дальше. Как бы ни хотелось задержаться подольше, полюбоваться притягательными чертами лица и красотой тела, сладостью голоса, лукавостью взгляда, оставаться навечно нельзя. Лютик – местное развлечение, чужие страсти. Его же тропа в одной точке не обрывается, она непрерывно ведёт куда-то ещё, в неизведанную даль, где непременно заждалась судьба. Он всё же заходит в трактир и снимает комнату. Решил-таки, что хватит с него третьестепенных пристанищ. Это заведение – лучшее в городе, и цена вполне приемлема, не кусается. Кусается неуёмное, не усмиряемое, никак не проходящее вожделение. И раз завтра его здесь уже не будет, сегодня можно позволить себе немного роскоши. Геральт выбирает место поодаль, заказывает кружку сносного эля и ждёт, когда бард появится развлекать толпу. И тот объявляется, почему-то с задержкой, так, что Геральт подумывает уйти без прощания, но, едва его завидев, мигом припадает к пиву, силясь подавить это странное, всё ещё непривычное чувство. Начинается ряд хвалебных од, за которым следуют сочинения о любви, а после наступает черёд песен откровенно непристойных. Данную последовательность непросто обозначить как обдуманную, только спорить Геральт не собирается. В слова он особо не вслушивается, всё равно ведь далёк от того, чтобы полноценно их воспринять, а дальше, на безудержном разврате, мысли и вовсе плывут. Пару строчек из стройного потока слух подхватить успевает, но долго размышлять об их «глубоком» смысле не приходится: Лютик кокетливо подмигивает, берёт дыхание на следующий такт, так маняще приоткрыв рот, что примитивное знание о том, как моргать, на секунд пять стирается из памяти. Деревянное дно кружки громко ударяется о соответственно деревянный стол. Он слышит, как трещит накалённый воздух, когда взгляды пересекаются. Продолжая напевать о немыслимых наслаждениях, бард неотрывно смотрит прямо на него. Судорожный трепет расходится по телу, и Геральт тут же чувствует, как к груди и щекам приливает кровь, а внизу становится неотвратимо влажно. Шёпот сковывающего страха – будто бы возбуждение в любой момент хлынет рекой – налегает ножом на рёбра. В выражении лица Лютика заметна лёгкая перемена. Улыбающиеся губы на проигрыше поджимаются, брови приподнимаются, неровно дёргается кадык; он замедляется в своём расхаживании, оставаясь на месте. Всё это наводит Геральта на страшное подозрение, которое вынуждает очертя голову подорваться с места и направиться в спальню. Только этого не хватало. Возможно, всё это – результат взвинченного состояния, до которого довели негласно осуждающие незнакомцы, и мысль абсолютно дикая, необоснованная, невероятная, но Геральт подозревает, что Лютик его учуял… От этого в равной мере становится стыдно и жарко. По лестнице Геральт поднимается хватаясь за перила, чтобы не рухнуть из-за наплывшей жажды. Кажется, тело вот-вот подведёт, следом за уплывшим сознанием, но добраться до номера получается, и довольно быстро. Первым делом он сбрасывает оружие, стягивает перчатки, попутно выглядывая в окно. По дороге проезжают тяжёлые гружёные повозки, резво проносятся играющие дети, торопятся куда-то хлопотливые хозяйки. День как день, немного пасмурный, но ничего из ряда вон не происходит. Отвлечься нужно срочно, иначе… Иначе пламя похоти сожрёт с костями. Дверь тихонько отворяется, и Геральт разворачивается всем корпусом, напряжённый, наготове. Он и голыми руками уложит нарушителя покоя, если потребуется. Навыки, доведённые до автоматизма изнурительными тренировками, сделают всё раньше чем ведьмак успеет опомниться. На пороге стоит Лютик. Нерешительно ступает вперёд. — Не против компании? — интересуется вкрадчиво, поведя головой, точно чистокровный жеребец. Геральт давится мысленным сравнением. Хмыкая, собирается возразить, запретить приближаться – язык не слушается. Что-то в голубых глазах интригует, но тело упорно сковывает смутное переживание. — Я за тобой наблюдал, — прямо признаётся Лютик. — Сидишь всегда такой угрюмый, одинокий. Ну прямо-таки загадочный незнакомец. Молчишь часами, — после небольшой паузы добавляет: — На меня смотришь. Он подходит всё ближе, и Геральт безотчётно пятится, отходя к стене. Никогда прежде, даже в самой свирепой западне, не чувствовал он себя настолько загнанным, подобно зверю. Но разве не животным инстинктам подчиняется он теперь каждую ночь? И кого винить в том, что по Лютику он течёт так, как не тёк никогда ни по кому?.. — Да-да, я видел. Я всё-ё-ё видел. Ничто не ускользнёт от острого взора Юлиана Альфреда Панкраца, виконта де Леттенхофа, — он склоняет голову набок, чёлка мило ложится на лоб. — Это, кстати, моё имя. Можешь меня так звать. — Ты уж не серчай, но такое длинное имя мне не запомнить, — отшучивается Геральт, а сам едва не нервно сглатывает, стараясь держать себя в руках, чтобы случайно не оттолкнуть Лютика, приложив чересчур много силы. — О боги, я мечтал услышать твой голос, — мурчит бард, делая ещё шаг. Отступать некуда. — Столько раз хотел за тобой пойти. Но ты же знаешь, меня безотступно окружают очарованные слушатели, умоляют спеть что-нибудь ещё, — Лютик тяжко вздыхает, как будто это и впрямь его беспокоит, а затем поднимает глаза и улыбается. — Но я тебя всё-таки нашёл. Контроль достигается самоистязанием, отрешением от излишеств, душевной чёрствостью. Контроль так глупо рассеивается в воздухе, просачивается сквозь половицы. — А сам не представишься? — сладко воркует Лютик. Геральт молча смотрит на него, готовый к чему угодно и не готовый ни к чему. Всё, о чём он думал, всё, что себе представлял, стелется перед глазами огромным полотном. Одно дело махать мечом и колдовать, совсем другое – стоять перед мужчиной, завладевшим каждой мыслью, прописавшимся в голове на постоянное проживание, и понятия не иметь, что делать. Лютик лишь изучает, не касаясь, и ведьмак находит себя отчего-то злящимся. — Что ж, как знаешь, а мне пора, — отступив, улыбается бард, — пообещал благодарной публике закончить выступление, — глаза то поднимаются, то опускаются, наглые, дерзкие. — Я приду к тебе вечером. Дождёшься? Он ускользает, так и не получив ответа, как лисица, что, махнув хвостом напоследок, плавно разворачивается на ходу и скрывается из поля зрения. Геральт долго, устало выдыхает. Прислоняется спиной к стене, благодарный за то, что хотя бы по ней не съезжает. Мир перед глазами плывёт. За что ему всё это? Мысль сбежать маячит ещё пару часов. Ничего Лютик не учуял. С одной стороны, это успокаивает, а с другой, теперь он пребывает в таком напряжении, что готов сорваться в любое мгновение. Ведь, когда тот увидит, обязательно засмеёт. И убить барда как свидетеля его несовершенства, его изъяна, которым в шутку наградила природа, Геральт уверен, что не сможет.***
Тщательно отмываясь, он уже держится более-менее расслабленно. Вода тёплая, снимает часть волнения. Но, едва Геральт поднимается, по ногам снова, медленно, зато вполне ощутимо начинает течь возбуждение. Паника нарастает дикая. Решение остаться никак не может быть верным. Глупость, минутная слабость. С испорченной репутацией далеко не уйдёшь: слухи ныне расползаются быстрее муравьёв из потревоженного гнезда. Ждать и надеяться – иррационально, заведомо бессмысленно. Погружённый в раздумья Геральт, находясь на пугающем перепутье, всё же рассеянно надевает штаны и тянется за остальной одеждой, как вдруг слышит: — О нет, нет, так хорошо! Лишние слои тряпок нам ни к чему. Геральт выпрямляется, вскидывает голову; зрачки расширяются. Он не услышал чужое присутствие, а это свидетельствует лишь о том, что от пережитых переживаний чутьё затупилось. Становится… становится страшно. Лютик закрывает дверь на засов, а когда оборачивается, коварно ухмыляется. Поставив руки на пояс, окидывает комнату взглядом, точно видит впервые. Его глаза ненадолго задерживаются на широкой дубовой кровати, занимающей примерно половину отведённого пространства. А потом он недвусмысленно смотрит на Геральта, и Геральт не знает, каким словом можно его отвадить от этой глупой, глупой, совершенно дурацкой затеи. А самое главное – каким словом отвадить от неё себя. — Говоря по правде, я бы и это с тебя снял, — тон у него уверенный, игривый, а пальцы, когда касаются груди, тёплые и нежные. — Знал, что ты меня дождёшься. Сокращённое расстояние ощущается бешеной пляской напряжения в горле. Сдавливает, не позволяет и слова произнести. Сам же Лютик болтает без устали, не смолкая ни на миг, и Геральт про себя отмечает, что давно был бы раздражён, если бы не то, каким жаром охватывает кожу от умелых прикосновений, как уже сладко тянет между ног. — Не представляешь даже, насколько красивый, — восхищённо выдыхает Лютик. — Я видел, как ты на меня смотришь, — приближается максимально, вторгается в личное пространство, так, что Геральт забывает сделать вдох, — ты и сейчас смотришь на меня теми же глазами. А когда ведьмак наконец вдыхает, в нос ударяет, взбудоражив, свежий запах цветов. — Какими? — тихо, едва ли не беззвучно осмеливается спросить он. — Такими, которыми глядят, когда хотят трахаться. Геральт – распахнутая, распалённая книга, и Лютик только что прочитал каждое выведенное чернилами слово. Как гадалка по раскрытой ладони. Как священник по псалтырю. Только ничего святого в нём нет, совсем ничего. Пусть и поддался, вслух это точно не выдаст. Лютик всё равно знающе улыбается, приобнимает рукой за шею и подаётся, наконец, вперёд. Трепетно ласкает губы губами, осторожно, вместе с тем требовательно испытывает языком. Беззастенчиво прижимается к телу, вклиниваясь между ног, и тихо ахнувшего Геральта припирает задом к столу так, что тот пошатывается, и что-то с него, кажется, падает на пол. Чужая пылкость разжигает, подстёгивает желание. Возбуждение растёт и растёт, постепенно, с каждым мгновением, доходя до болезненного. От продолжительного умелого поцелуя тело наливается ноющей тяжестью, пригвождающей к этому моменту. Моменту, когда ведьмак окончательно оприкел, раз допускает такое. Такое… Лютик неторопливо, искусно пробует Геральта на вкус. Раскалывает, как орех, и вынимает сердцевину. Трётся не только губами, но и всем телом, и Геральт дышит чаще, когда чувствует, как внизу к нему прижимается возбуждение Лютика, весомое, налитое и всё увеличивающееся. Он чувствует, как течёт, и слышит биение сердца в ушах; шум, заглушающий остальные приглушённые звуки. Страх никуда не откатил – перемешался с тревожным волнением, лихорадочно охватывающим всё естество. И всё же Геральт расслаблен, погружён с головой, едва ли не опустошён. Язык попадает в рот глубоко, задевает зубы, нёбо, изучает обратную сторону губ. Каждое движение сбивает дыхание и трогает оголённые нервы. Отстранившись спустя целую вечность, Лютик смотрит неотрывно, влюблённо, забывая мигать, но с озорной улыбкой задаёт совсем неожиданный вопрос. — Почему ты целуешься так, словно делаешь это впервые? Воздух так и плавится в лёгких, оседая в животе. Ответить Геральту нечего. Лютик тоже молчит. Чмокает покрытый лёгкой щетиной подбородок; склоняясь, присасывается к шее, пальцами путается в распущенных волосах. Другая рука скользит вниз и, пока уста размаривают кожу, водят вдоль артерии, вокруг ходящего кадыка, она опускается на переднюю часть не завязанных штанов. Касается, щупает; ладонь сдвигается дальше, кренит влево, вправо. Геральт шипит сквозь стиснутые челюсти, открыв шею и инстинктивно расставив ноги шире. — Я знал, что ты особенный, — шепчет между поцелуями Лютик, жарко выдыхая на кожу груди, и проскальзывает пальцами под каёмку штанов и белья. Геральт дёргается, ещё не вполне осознавая, что происходит. Лютик медленно водит подушечками по набухшему клитору, смыкая губы на затвердевшем соске и присасываясь, легонько его прикусывая. Рука работает методично, размеренно, без спешки, но и не лениво. Ведьмак ещё не позволяет себе стонать, скорее из привычки, из неверия, что это происходит по-настоящему – из удовольствия дышит рвано, ладонями упираясь в столешницу позади себя. Бард знает. Он чувствует это прямо сейчас. И он… не против, спокоен? Ему, похоже, даже нравится. Не такой реакции Геральт ожидал, но, пусть и волнительно, такая приходится по душе. Нет, глупостью была мысль сбежать, потому что если не судьба привела его к этому мужчине, то больше некому. А горячие жадные губы, между тем, спускаются по рёбрам и животу, верно добираясь до цели. Геральт боится опустить взгляд, концентрируется полностью на дыхании, на том, чтобы дольше продержаться и не рухнуть прямо на любовника. То, как Лютик поднимает полный похоти взгляд, с ухмылкой приспуская и стягивая препятствующую одежду, и то, как Геральт, переступая через штанины, ему это позволяет, подогревает ещё сильнее. Его ещё никто не видел обнажённым. За долгие годы сложилось убеждение, что так будет всегда, и теперь… Теперь он понятия не имеет, куда себя деть от бушующих неясных эмоций. Чем прикрыться. Непростительная уязвимость озадачивает, а пронзительные глаза снимают всё, от стеснения до растерянности, и оставляют лишь липкий жар. Распаляющие поцелуи покрывают бедро, неспешно бродят по линиям шрамов; осваиваются на бедренной косточке, вынуждая напряжённо ожидать. Возбуждение болезненное, тянущее; его не терпится скорее снять, но ведьмак не делает ничего сам, только настороженно наблюдает, дышит и ждёт, внутренне благодарный за каждое прикосновение. — Ты прекрасен, — с нескрываемым восхищением повторяет Лютик. — Совершенен. Тёплые касания постепенно расслабляют, очаровывают. Геральт пропускает, как его колено оказывается на плече барда, зато в память впечатывается момент, когда губы наконец находят центр, к которому неуклонно подбирались. Он несдержанно низко стонет, вцепляясь в края столешницы, и не может закрыть рот, продолжая издавать то протяжные, то короткие звуки, пока темноволосая голова мерно движется вверх-вниз и вправо-влево между его подрагивающих ног. Вырвавшиеся ругательства обратно не вернуть, но Лютик довольно мычит, показывая, что не против, и ловко проскальзывает языком вдоль половых губ, носом прижимаясь к чувствительному клитору. Изящные тёплые ладони на бёдрах успокаивающе оглаживают, сжимают, сдерживают. Геральту кажется, что без этих касаний он давно потерял бы равновесие и упал. Лютик втягивает чувствительный бугорок в рот, присасывается и не отлипает, невзирая ни на судорожную дрожь прижимаемого им тела; ни на пальцы, грубо сжавшиеся в волосах; ни на сыплющиеся градом бранные слова. Он словно поставил себе цель довести до грани менее чем за пять минут. Если так, то приближается к ней с пугающей скоростью. Геральт хрипло рычит, начиная двигаться встречно. Волшебная пульсация впервые тронутых, нежно ласкаемых участков кожи – слепяще ярко, но ещё большее удовольствие приносит устремлённый на него пристально изучающий взгляд; осознание, что мужчина не прочь разделить с ним ложе, что этот мужчина его хочет. Что его пьяный энтузиазм не знает границ. Что ему это тоже нравится. Когда Геральт, у самого края, вдруг не срывается вниз, оставленный с чувством неудовлетворённости, он рывком притягивает уже поднимающегося Лютика к себе и сцеловывает с его губ собственные соки, неумело, торопливо, но пылко, едва не яростно. Лютик перехватывает инициативу, успокаивающе и мягко сталкиваясь с губами, и на его устах застывает торжествующая улыбка. Тело словно вырывается, чтобы увернуться от остро осязаемых касаний, но умелые пальцы продолжают начатое, дразнят, доводят. Геральт прерывисто выдыхает и отстраняется. Близость не пугает, но по мере приближения оргазма дышать становится труднее, и хочется сосредоточиться на новых ощущениях. Контролировать сбитое, дрожащее дыхание. Позволить покрывать следами грудь, кусать, лизать, прижиматься губами… Не раздавить предплечье Лютика в волчьей хватке становится задачей близкой к невыполнимой. Густая пелена наслаждения застилает разум; Геральт не осознаёт, когда успевает вцепиться в чужую руку, только знает, что сил приложил немало. Лютик боль не демонстрирует, не морщится, охотно терпит бурную реакцию на свои старания. Кажется, едва сдерживается, чтобы не облизнуться. Нашёл добычу. В жаре впечатлений Геральт успевает раззадориться с того, что видит лишь верх груди, под самое горло усеянной тёмными волосками, и поэтому обеими руками разрывает дублет, слушая стук падающих на пол пуговиц. Лютика это, похоже, только забавляет. Он плотоядно усмехается, поведя бровью, и сам снимает рубашку, отчего становятся притягательно взъерошенными его каштановые волосы. — Неужели так не терпится? Неожиданный вопрос смущает и на пару мгновений сбивает с толку, но сейчас Геральту хочется, чтобы Лютик как можно скорее поделился опытом. Он нетерпелив: ждал слишком долго. — Просто трахни меня уже, — рычит ведьмак и сам приникает к тонкой шее. — Придётся немного подождать, — охнув, бормочет Лютик, обводя ладонями мышцы спины и спускаясь на талию, на ягодицы. Его руки нежные, прикосновения мягкие, чувственные. Не грубее лепестков роз, прислонённых к коже, – вспыхивает от них всё тело. Пламя расползается по венам, обдавая новыми волнами вожделения. Губы исследуют губы, поцелуй из целомудренного перетекает в пылкий, и вот Геральта уже ведут, легко подталкивая к постели. Садят на край. Толкают в грудь, побуждая откинуться на спину. Лютик опускается следом. На сей раз на покатых плечах оказываются обе ноги, и ловкий язык проходится по складкам, прямо посередине. Геральт сгребает простынь в кулаки, то запрокидывая, то приподнимая голову, не выдерживая удовольствия, но и не желая разрывать зрительный контакт. Голубые глаза разглядывают жадно, с блеском возбуждения, похоти, что лишь подливает масла в огонь. Геральт дышит часто, гортанно постанывая и подаваясь телом в ответ, сталкиваясь на полпути с искусной работой. Лютик едва ли не трахает своим миловидным лицом: упирается подбородком в лоно, втягивает половые губы в рот, обсасывает клитор, трётся о вульву носом. Постепенно перестаёт менять тактики, выбирая одну. Набирает темп, покачивая головой. Издаёт звуки наслаждения. Это слишком. — Лютик, — сдавленно зовёт Геральт, задыхаясь от удовольствия. — Лютик. Реакции не следует. — Юлиан!.. На это Лютик снова распахивает уже сомкнутые глаза и смотрит увлечённо. Его сладкий ответный стон, провибрировавший по нежной коже, становится последней каплей. Геральт ярко кончает, давясь стонами, извиваясь, дёргаясь, подрагивая всем телом. Сквозь шум крови в ушах он слышит приглушённое мычание и ощущает короткие пошлёпывания по ногам. И только тогда понимает, что крепко зажал чужую голову сведёнными бёдрами. Освобождённый, Лютик улыбается во все зубы, выравнивая дыхание, но, вопреки ожиданиям, не произносит ни слова. Только облизывается и прижимается волнующим поцелуем к внутренней стороне бедра. Побуждает согнуть ноги в коленях, поставить стопы на край кровати. Одна его рука скользит вниз, скрываясь из поля зрения, а пальцы второй прокатываются по языку. Геральт смотрит как зачарованный, не отводя взгляда. Мысль, что Лютик в этот момент касается себя, неприлично обжигает и интригует. Геральт никогда не видел члена. Распираемый любопытством, он чуть приподнимается, чтобы получше рассмотреть, и сразу же, едва ощущает мягкий нажим проникающего внутрь пальца, падает обратно, тихо хныкая. Этот звук настолько непривычный, удивительный, что ненадолго отвлекает от безжалостных, интенсивных манипуляций. Кажется, на первом этаже кто-то опрокидывает стол, начинается перебранка. Отдалённый гомон смешивается с течением крови по венам, с пылающим биением сердца, с мелодичным, пониженным голосом. Довольное мычание и всё ещё непривычные ласки языка ударяют по нервам. Но самое усладительное – совершенно новое чувство; то, как пальцы, теперь уже два, плавно, осторожно двигаются вперёд-назад, и то, как Геральт, сам того не осознавая, на них насаживается. Лютик жаден, ненасытен, настойчив, синонимичен томительной неге. Он до сих пор не торопится, не срывается на грубость, не выказывает намёков на усталость, и Геральт до беспамятства ему благодарен. Беспамятство, однако, наступает и без этого. Падает сверху как данность. И если поначалу он ещё старался сдерживаться, закусывать губу, дышать носом, то теперь, подумав о гвалте, в любом случае всё заглушающем, позволяет себе расслабиться и блаженствовать. Громко, без стеснения, стонать. В очередной раз перед глазами сверкают искры, а в висках гулко стучит, и опустошённость наполняет от корней взмокших волос до пят. Попытки увернуться, отстраниться от болезненно чувствительных касаний неминуемо приводят к новому потоку похоти, и Геральт даже не сразу замечает, что растягивают его теперь аж четыре пальца. Проскальзывают они на удивление легко. — Юлиан, хватит, — взмаливается он, с трудом узнавая собственный охрипший голос. — Больше не могу. Лютик отзывается не сразу, игриво вскидывает бровь. — Чего не можешь? — Издева… — тут подушечки плотно прижимаются к передней стенке, и Геральта накрывает смятение. — Остановись сейчас же! Голубые глаза загораются. Прекращать он и не думает. Напротив, увеличивает скорость, нажим и, приникнув устами к взбухшему клитору, доводит начатое до конца. Геральта трясёт от волнения, от страха, что сейчас случится нечто ужасное. Лютик слегка отстраняется, чтобы что-то сказать, и в это мгновение всю его грудь полосует прозрачной жидкостью. Ещё одно решительно новое, вкраплённое в память осязания ощущение. Щёки пылают ярче прежнего. — Я же предупреждал, — тихо рычит Геральт в оправдание. Лютик отзывается непотребным аханьем, успокаивает: — Всё хорошо. Ни о чём не беспокойся, — и обезоруживающе улыбается. Геральт готов взвыть от стыда и нетерпения, и жалобно охает, когда из него выскальзывают пальцы; с широко распахнутыми глазами следит за тем, как Лютик выпрямляется, сбрасывает обувь и раздевается до конца. До конца. На этот конец, невольно приоткрыв рот, Геральт неотрывно пялится. Налитый кровью, внушительно крупный, нетерпеливо подрагивающий… Лютик, поймав на себе более чем заинтересованный взгляд, ухмыляется и кивает дальше на постель. Перебравшись в центр, ведьмак касается затылком прохладной, остужающей подушки. Он тонет в ней и в том, как на него смотрят, пожирают взглядом, как подбираются близко, накрывают губы. Он чувствует собственный солоноватый вкус и ладони на щеках, на руках, плечах, боках, груди. Лютик заново обходит каждый сантиметр его кожи, трогает, прощупывает. Налегает, прислоняется, невыносимо близкий. Геральт растерянно охает, чувствуя, как в него упирается упругая головка, и вцепляется Лютику в предплечье, сам не зная зачем. Мягкий, безмятежный поцелуй, затянувшись, скрадывает трепет, и Геральт дышит почти ровно, когда скользнувшая между половых губ плоть погружается внутрь. Ему в шею раздаётся глухой низкий стон, и Геральт вторит этому звуку, знакомясь с не испытанными прежде ощущениями. Тело осторожно подаётся навстречу плавным, сильным движениям. Поначалу не чувствуется ничего, кроме непривычной наполненности. Геральт приобнимает Лютика со спины, обводит кончиками пальцев лопатки, вцепляется в волосы на загривке, погружаясь в неизведанное. Лютик погружается в него, не стесняясь комментировать узость, теплоту, отдачу, звуки… В общем, всё происходящее. Горячий шёпот греет горло, щёку, скулу. Стихает на губах. Теперь Лютик целует дразняще-дерзко, требовательно, властно, прикусывая губу, встречаясь с языком. От каждого движения обжигает всё внутри. Скольжение плавное, вдумчивое, неторопливое. Юлиан старательно доводит до кипения, проникает глубоко, волнообразно, невообразимо медленно. Геральт глухо рычит, подаваясь вперёд чуть быстрее. — Ты такой влажный. Геральт судорожно вздрагивает, сжимаясь на члене. — Весь для меня. Геральт и правда мокрый, он и сам это слышит, но куда больше нетерпелив, поэтому когда Лютик, наконец, перестаёт раздразнивать, он с готовностью притягивает его ближе и толкается навстречу. Увеличивается темп – увеличивается и громкость. — Да-а, хорошо, не сдерживайся, малыш. В следующее мгновение Геральт неожиданно даже для себя оказывается сверху и берёт всё в свои руки. Или, скорее, берёт в себя. Принимает, объезжает, покачивается, схватив Лютика за бока, не контролируя утробные стоны. Запрокинув голову, он ритмично опускается на горячий, пульсирующий скорой разрядкой член, с каждым движением приближаясь к оргазму. Внизу кто-то бойко, но неумело напевает; крики уже не слышны – только стук подошвы по полу и басистый хохот. Геральт чувствует на себе очарованный взгляд, а затем ощущает подушечку большого пальца, выводящую быстрые круги на клиторе, и томно охает. Лютик продолжает повторять это странное, нелепое «малыш», как будто так и надо. Оно неясным образом влияет на восприятие происходящего. У Юлиана сладкий голос, сладкие стоны, он садится и обнимает, присасывается к шее. Этот вскрик, несмотря на весь шум, наверняка слышно и среди пьянствующих на первом этаже. Геральт крупно вздрагивает всем телом и замирает, часто дыша. Мышцы сокращаются, сжимая напряжённую плоть, и Лютик кончает тоже, протяжно простонав. Таз двигается аритмично, и семя, пульсируя, заполняет лоно. — Юлиан, — обессиленно зовёт Геральт и извивается всем телом, прерывисто похныкивая, когда уже знакомые импульсы вновь проходят по телу. — Тише, всё хорошо, — Лютик удерживает, позволяя выжать из себя последние капли. Его короткие низкие стоны – услада для ушей. Их хочется слушать снова и снова, но всё слишком чувствительное, чтобы продолжить сейчас. Они шипят одновременно, аккуратно разъединяясь, и устало откидываются на подушки. Суматоха в трактире сходит на нет, но теперь это не имеет значения. Приятная опустошённость выметает любые посторонние мысли, расслабляет, почти вырубает, если бы не болтовня под боком. Лютик уютно устроился щекой на его груди, приобняв поперёк торса, и теперь рассказывает обо всём, что только взбредёт на ум. — Я тут подумал, — начинает он, наигранно вздыхая, — мои сочинения устарели. Геральт лениво косится, приподняв бровь. — Нет, правда. В них нет свежести, новизны. Они словно отголоски далёкого прошлого, скучные, всем наизусть известные. Мне нужны впечатления, если понимаешь, о чём я. — Не понимаю, — блаженно улыбаясь, ведьмак натягивает одеяло повыше и прикрывает глаза. Он покрыт по́том, влажными поцелуями, из него вытекает вязкая жидкость, но использованным себя он отнюдь не чувствует. Напротив, ощущение такое, будто преподнесли незапланированный подарок. — Я хочу путешествовать. С тобой, — выпаливает Лютик с вопросительной интонацией в голосе. Ведьмак распахивает глаза, как будто к ним кто-то вломился, и окидывает барда недоверчивым взглядом. — Тебе со мной нельзя, — хмыкает он. — Слишком опасно. На это Лютик натурально дуется и смотрит вниз, но любопытство не позволяет ему молчать даже несколько секунд. Он загорается снова, пересказывает свою жизнь. Красочно описывает всех, кого знает, от родственников до врагов, так, что Геральт теперь опознает любого по одной лишь наружности. Не забывает упомянуть о предпочтениях, начиная от пищи и заканчивая людьми. Всё это превращается в такую кашу, что в один момент Геральт не выдерживает и просит прекратить. Лютик воспринимает это по-своему и просто меняет тему. — Знаешь, у тебя сердце так бешено колотится. Геральт отворачивается, смотря на причудливый настенный рисунок, образовавшийся из-за трещин в дереве. Конечно, он тоже заметил. Физический стимул пропал, но жар никуда не делся, и это настораживает. То, что он сейчас испытывает, ни на что из пережитого не похоже. Лютик ласково что-то шепчет. Геральт ощущает мягкое прикосновение к подбородку и подчиняется лёгкому давлению, а после отвечает на спокойный, томный поцелуй. — Возьмёшь меня с собой? — мурлычет Лютик. — А я пообещаю брать тебя, когда и как захочешь. Геральт прерывисто выдыхает, в поцелуе чувствует самодовольную ухмылку. Лютик возвращается на прежнее место, устраивается поудобнее. — А я ведь даже не знаю твоего имени, — задумчиво тянет он. — Хотя ты так мило скулил… Не против, если буду называть тебя Белым Волком? — Против. — Отлично! После этого Лютик засыпает практически сразу, гордый и, кажется, счастливый. Геральт тоже счастлив, потому что встретил человека, принявшего его с особенностью, которую долгое время не мог принять сам. Он погружается в сон под гул развеселённых людей. Трактирный гул, служащий колыбельной.