Сны принцессы

      Принцесса... Хотя, какая принцесса? Беглянка. Нелюбимая дочь, которой посчастливилось коснуться лучшей жизни, а потом уколоться о веретено реальности. Давно пора было опомниться и вспомнить, что Клод на самом деле презирает свою единственную дочь. Но ей так хотелось... Так хотелось хотя бы в этой жизни побыть любимой. Она заигралась в дочки-матери, точнее... Дочки и отцы. Клод не был идеальным родителем, однако он любил её по-своему. Император потакал её прихотям, даже простил неуклюжий танец и шлепок по лицу, когда Атанасия была совсем маленькой. То ведь была всего лишь букашка, ничего более.       Она вспоминала. По ночам, спрятавшись под одеялом в гостевом домике, где её поселили Дженнит и Иезекииль, вспоминала свою лучшую жизнь, позволяла себе утонуть в жалости к себе. Днём же принцесса старалась казаться сильной: улыбалась подруге, попивая приторно сладкий чай. Будучи в логове зверя, она чувствовала на себе взгляд золотистых глазёнок Снежка, хотя тот и помыслить не мог, что императорская дочурка прямо под его носом. Хах, кстати, эти глаза выглядят так же неестественно, как эти отвратительные топазы, признак принадлежности к императорской семье. Смысл в этой глупости, если отец тебя не любит? Если никто тебя не любит?             Я устала       Снова дворец. Снова эта душная темнота, даже луна не способна осветить её. Темнота словно чёрная дыра — поглощает серебреный свет. Раньше Атанасия беззаботно бегала по этим коридорам, а теперь прячется в грузных тенях колонн и безмолвных мраморных статуй. Лишь они знают её маленькую тайну. Они не расскажут, они ведь бездушный мрамор. Они только и могут, что шептать неразборчиво: девочка прячется потому, что холодный взгляд топазовых глаз следит. Клод ни на секунду не отпускает мысли о её убийстве. Кажется, что он научился распознавать её по лёгкому ароматному шлейфу молочного шоколада. Она ест его тоннами, младший Снежок только и успевает, что приносить сласти бывшей принцессе. Столько сладкого. Знающий человек точно скажет, что она пытается подсластить этим сахаром собственную жизнь.             Это сон, так почему я прячусь?       Она ступает босыми ногами по холодному полу. Кафель обжигает избалованные пятки ледяным касанием. Был бы здесь Феликс, он бы уже взял её на руки. Атанасия была готова отдать всё, лишь бы не красться, лишь бы заглушить эту тупую боль и отчаяние где-то в области груди.       Какого это, обрести и потерять столь стремительно? Наверное, очень больно и обидно. Будто весь внутренний мир рушится, падает куда-то в пятки, и ты больше ничем не можешь заполнить эту пустоту внутри себя. Сущая глупость: стоило Воронуле сбежать, а ей забыться. Ошибка, стоящая ей расположения Господина Клода. Глупый священный зверь, однако она всё равно не испытывала к нему ничего кроме привязанности и любви. В ней всё слишком. Такая она есть: слишком сильно любит, слишком быстро привязывается, слишком крепко дружит и слишком быстро теряет.             Я такая неудачница       Атанасия падает. Сил идти уже нет, сражаться — тоже. Она молит о быстрой смерти, молит о прощении, но это много. Достаточно просто быстрой смерти, только бы не поднять взгляд. Не посмотреть в эти голубые глаза. Забавно, она так боролась за жизнь, так хотела убежать и жить мирной жизнью в этом странном для неё мире, но она познала отцовскую любовь, никогда ей раньше не виданную. Сироте дали почувствовать себя любимой.             Папа...       Пушистые ресницы опустились, скрывая главное сокровище. Приходилось ли вам видеть топазы, которые роняют слёзы-бриллианты прямо на пол? Слёзы бьются о кафель, а бриллианты разбиваются. Как и мечты о любящей семье.       — Что за жалкое зрелище? Ну и мерзость, — презрительный голос отражается от высоких, мрачных, искажённых тьмой и страхом, стен, заставляя хрупкие девичьи плечи вздрогнуть. Эти плечи раньше казались ему самыми крепкими во всём мире.       Атанасия поднимает взгляд на хозяина голоса. Был бы это тот, о ком она думала, она бы не посмела.             Почему?.. Тоже решил посмеяться надо мной?       Принцесса молчит, горло горит от слёз и печали, а глаза продолжают ронять драгоценные капли. Какая беспечность.       — Молчишь? Как невежливо, — он присаживается на одно колено прямо напротив неё. Ей больше не хочется плакать... По крайней мере, не от страха или обиды, — снова жалеешь себя, принцесса?       Рубиновые глаза не сводят с неё своего насмешливого взгляда, но что это? Так неумело прикрытая нежность? Лукас, Лукас, так не похоже на тебя, быть таким опрометчивым. Наверное, это потому, что это её Лукас? Выдуманный. Такой, каким она бы хотела его увидеть? Отражение, оставшееся в её больной душе.       Она пытается отвернуться, спрятать заплаканное лицо. Спрятать жалкую себя, однако он не позволял. Колдун нежно берёт её за подбородок, а другой рукой вытирает слёзы с пухленькой бледной щеки. Ох, как бы он хотел касаться их снова и снова.       — Скажи уже что-нибудь? Или тебе стыдно? Я ведь тебе говорил...             Говорил. Сто тысяч раз говорил. А я не слушалась! Я дура! Доволен?!       Снова в ответ лишь оглушающая тишина. Ветер колыхнул короткие тёмные волосы. Она всегда хотела их потрогать. На вид колючие, но на самом деле были мягче шёлка. Принцесса хмурится, пытаясь собрать осколки былого достоинства. Ком в горле отступает, и она может вновь дышать.       — Пришёл посмеяться надо мной? Негодяй ты. Как же я... — голос хриплый, еле слышный. Нет сил даже ударить его в грудь, да побольнее, — шляешься непонятно где.       Теперь молчит он. Хочется рассмеяться, да вот только ситуация не та. Он хоть и бесчувственный, однако женские слёзы даже в нём вызывают скулящую тоску. Принцесса всё же набирается сил и поднимает кулак в воздух. Удар в грудь, слабый-слабый, он даже глазом не повёл.       — Как же я тебя ненавижу... — ложь. Достойная ложного образа её единственного друга. Но он не верит ей, ведь он настоящий, только вот ей этого знать необязательно.       — Как скажете, принцесса, — он обхватывает слабое молодое девичье тело и кладёт себе на грудь.             Совсем молодая. Аж противно. Ну почему ты до сих пор так мала, Атанасия? Почему я вынужден ждать тебя, взрослея вместе с тобой?       Она падает без сопротивлений, нет сил. Она устала. Устала прятаться. Устала от поедающей её боли и тоски. Она скучает по папе, по Феликсу, по Лили и, конечно же, по Лукасу. По настоящему Лукасу. По его красивым рубиновым глазам, по этой симпатичной родинке под глазом, по аромату волшебства, исходящего от него. Атанасия поднимает мутный взгляд и смотрит на колдуна снизу вверх. В его объятиях невероятно тепло, она слышит его сердце, он так спокоен.       — Почему... Почему ты так долго? — слёзы вновь скатываются по щекам, блестя в лунном свете. Луна, наконец, роняет свой холодный свет на принцессу. Да и вообще темнота будто расступилась, жадно бросая завистливые тени в сторону двух беглецов, пытаясь лизнуть тонкими тенями-языками ножку принцессы, но невидимая магия не позволяет Тьме подойти ближе, — Клод чуть не убил меня... Мои портреты расклеены по всему городу... Я больше не принцесса, Лукас... — Атанасия тихо всхлипывает, не в силах больше сдерживать эту боль в себе. Пусть ненастоящий, но такой тёплый, пусть он выслушает её, пусть обнимет её раны и исчезнет с первыми лучами солнца, как прекрасный сон. Дурочка, не стоит верить колдунам.       — Ты принцесса, — он уже в привычной ему манере щёлкает ей по лбу. Она морщится как маленькая, но ей становится немного легче, — на меня смотрят глаза принцессы. Только у принцессы могут быть такие глаза.             Лжец       — Ты точно ненастоящий... Настоящий Лукас ни за что бы не сказал такой глупости, — он лишь пожимает плечами.       — Как будет угодно Вашему Королевскому Высочеству, — Лукас разберётся с этой грязью, прилипшей к ней, позже, когда вернётся, а пока он продолжит обнимать её, чувствуя, как горячие слёзы пропитывают его рубашку. Всё равно глупенькая принцесса не воспримет всерьёз этот сон, а может быть даже не вспомнит. Лишь во сне он может позволить себе сжать её нежную руку без напускного сопротивления, лишь во сне он может делать что ему вздумается. Даже если это желание успокоить её. Сны принцессы — его территория и всякой Тьме не позволено трогать её. Никакая тёмная магия не потревожит её, пока он жив.