G30.8

у акааши идея фикс – исследовать и писать, узнать как можно больше, зафиксировать, запомнить. акааши живет и дышит неизведанным, новым. для нее ново даже то, чем давно исписаны пачки бумажных солдатиков, несущих свое знамя ни один век. акааши смотрит на узоры крыльев бабочек – сжигает дешевыми спичками и радуется, точно ребенок. у кейджи мир с распростёртыми объятиями и вывесками манящим неоном. мир акааши – теплая колыбель с глянцевыми игрушками и ночными кошмарами. кошмары преступили ее порог, котаро не сдает позиций. только не им, нет. их славный быт канул в лету. кейджи не видит себя в рамках прошлых «4&5», но без этого союза никак. без этого союза не выжить. единственное, что давно не ново, так дорого и горячо любимо, как кассета, исписанная пометками и ключевым «важно». котаро сильная, хоть сломалась давно, выходя из белых стен с застывшим ужасом на сердце. кричи не кричи – справишься. должна. бокуто изо дня в день себе мантрой, пересчитывая таблетки и рецепт. отчаянно смотрит на листок с указаниями: как принимать, сколько раз и когда что делать. так, рекомендации на черный день, который не по праву прогнал белые прочь. вдруг такая ответственная, оставившая шалопайство позади. она нужна ей, кейджи никак нельзя потерять в этой стране дураков. она не заполняла никакие бланки, чтобы ее у нее отбирали. она сама себе пообещала быть рядом если не всегда, то хотя бы чуть больше предписанного. пускай тяжелые времена оставляют своих сами. бокуто не смирится так просто. за окном давно вырванные страницы и перечеркнутые даты. в сердце котаро беспокойство бушует, напускное «все отлично, хочешь капучино?» за фартуком маленькой уютной кофейни. как сказала айрин, это меньшее, что она могла для нее сделать. кейджи-кофейня-врач-пока-пока-волейбол. куроо в шутку говорит, что они с акааши поменялись местами. все так, но так не должно было произойти. никто не знал, что к двадцати годам они пойдут по острию стремглав, дабы не сорваться. куроо шутит, но сам себя за язык кусает, глядя правде в глаза. смотрит-смотрит, задается вопросами, а смог бы он оставаться таким же, если бы с кенмой что-то случилось. он дорожит всем, что их связывало, связывает. он дорожит бокуто, поэтому смотреть на нее без осознания горечи ее судьбы паршиво выходит. давай, куроо, улыбнись, обними и скажи что-нибудь, как умеешь. поддержи ее сейчас. вы друзья. вы ближе, чем семья. давай. и куроо гуглит различные способы борьбы с тяжелой депрессией. и, куроо ненавязчиво сбрасывает найденное на почту котаро. давай. справься. только бокуто читает, не отвечая. кейджи дружит с другим кодом мкб. планы на день – натянуть улыбку, поцеловать девчонку в лоб. максимально нежно, максимально заботливо, покинуть пределы квартиры и улыбаться, выводя новые имена на стаканчиках. хорошего дня. хорошего всем дня. только способно ли что-то сделать день котаро по-настоящему хорошим, без грустных осадков. закипающая кислота успокаивается под кожей на пару секунд, когда кейджи становится лучше. но тут же бьет по черепной коробке – плохо-плохо-плохо. а кейджи улыбается, пока бинты оставляют нитки на рукавах. кейджи срывается с места, суетливо чиркая имя на стаканчике, опасаясь, что забудет. а ей никак нельзя. слезы срываются градом. сердце пронзают тысячи игл. тихие всхлипы перебивают размеренное тиканье часов. кейджи марает блокнот неправильными именами. и наконец, когда листы на исходе, выводит нужное. – бокуто котаро. – да, акааши? – капитан волейбольной команды. – да, все так, – котаро еле сдерживает выступающие слезы, – я куплю тебе еще один блокнот.