Твоя безупречная мечта обрела дух и плоть Ты меня ждал.
— Мам? — Да, милая? — А он приедет? — Приедет. — Точно-точно? — Он же обещал. — Он всегда обещает. Сидя на мягкой табуретке за туалетным столиком, Джолин болтала ногой; руки мамы слегка тянули волосы, заплетая в косички — те ложились кольцами вокруг двух пучков, — мама любила волосы Джолин, мама любила Джолин — в отличие от кое-кого другого. — Почему он так редко бывает дома? — У него такая работа. — Какая? Мама всегда так на вопросы о нём — уклонялась от ответов, говорила расплывчато, и вот теперь молчала, — хотя ответов Джолин получить и не надеялась, во всяком случае, внятных — и мама это знала, громко вздыхая на недовольный пытливый и лаконичный вопрос дочери. Зима во Флориде иногда сухая, иногда не очень, иногда зелёная и свежая — но всегда тёплая, — Джолин за все двенадцать лет своей жизни не помнила, видела ли когда-то тут снег — так или иначе, он сразу бы растаял, если бы выпал. Снег бы выпал, если бы Джотаро Куджо приехал домой, — в сегодняшнем прогнозе вероятность осадков — ноль процентов. Надо же, даже на собственный день рождения объявиться не удосужился. А мама к этому дню купила Джолин красивое милое платье с бабочками, — а дочка приготовила папе подарок. Они с мамой испекли торт — сами и съедят, похоже. Не зря на свой вкус готовили — уже выкидывали пару с масляным кремом. Фу, отстой, есть невозможно было. — Только и делает, что обещает, — повторила Джолин, — всё просто, мам. Он нас бросил. — Не порти сама себе настроение. В этом году они как обычно никого не приглашали, ни знакомых с университета, ни редких приятелей. Какой смысл сидеть на чужом дне рождения, когда сам именинник отсиживается где-то в другом конце света? — Всё, — мама прошлась расчёской по распущенным прядям с затылка, — как тебе? Та разглядывала в зеркале два пучка в кольцах из косичек на своей голове — причёсочные хитросплетения в стиле одной принцессы из далёкой-далёкой галактики. Нравится. — Пасиб, мам. Слушай, сходим к нотариусу? Завещаю написать в некрологе, что меня задушил мой же лифчик. Мама посмотрела, как на порющую чушь чокнутую, и ушла, ничего не сказав. Да и к чёрту сдерживаться, Джолин имеет право сегодня позлиться! Папа, любимый папа, — зашился куда-то — настолько, видимо, ненавидит свою семью, избегает, игнорит, — Джолин не удивится, когда он так напрямую скажет, опустив все свои тупые отговорочки про заботу. Он тоже эту шутку не понял бы — вряд ли отец знает, кто такая Кэрри Фишер. Даже если вёз игрушечную Лею Органу, бабушкин подарок, из Японии — это и не помнит вовсе, — как и то, что обещал сводить Джолин на новые «Звёздные войны» — премьера «Атаки клонов» отгремела уж почти три года назад. До последнего фильма в мае 2005-го ещё есть время — у отца остался последний шанс, который он заранее просрал. С ноги задвинув табуретку под столик, Джолин пошла на мамин зов обедать. Ничего вычурного они не готовили, — по-хорошему, надо было ничего не делать, ни готовить вообще, ни с подарком заморачиваться. Наверняка кое-кто и трубку на поздравительный звонок не поднимет. А они не звонят. Ждут. Зачем-то. Мама хотела верить изо всех сил, а Джолин пофигу уже — она старалась подавить в руках дрожь, держалась за ложку, будто за поручень, и, отпусти её Джолин, дрожь столкнёт ту со стула. Плевать, — она бы сейчас плюнула в этот торт, в эту запечённую курицу и в эту бутылку вина на столе — постаралась бы вытащить пробку, прицелиться и зарядить слюной прям в горлышко, не задев прозрачного стекла. Потом мама позвала смотреть фильм. Каждый год, когда отца не было дома в этот день, они смотрели «Не зови волков». Почему именно он? Грустный фильм, и волки здесь, конечно, ни при чём. Грустная Джолин. Злая Джолин. Отчаявшаяся Джолин. Ничего не чувствующая Джолин. Какая-то изломанная модель Кюблер-Росс. Пока выяснялось, что волки нападали на оленей реже, чем все думали, Джолин опустила голову на мамино плечо, и, сытая, задремала, — и дёрнулась, выныривая из сна грубым рывком, когда зазвонил телефон — мама побежала поднять трубку. — Да? — спросила и бессильно опустила напряжённые плечи, — здравствуйте. У вас сейчас рановато. Стационарный телефон стоял на столике неподалёку, чтоб Джолин могла слышать и понимать, что говорит бабушка. — Всё равно не спится. Как у вас дела? — Да вот. Ждём отца семейства на его собственный день рождения. — Я помню, он говорил, что приедет к вам. — Надеюсь. Мама прижала трубку поближе к уху — разобрать теперь будет сложнее; но через пару минут разговора с мамиными сухими ответами одну фразу бабушки слышно было хорошо: — … Как жаль, что этим Джотаро пошёл в своего отца. Джолин боком упала на диван, — маленькая подушка, прижатая к уху, заколола кожу жёсткими нитями чехла. Неужели ему рыбы важнее семьи? — давно пора бы уяснить. Как дождь в огромный минус, замерзающий в полёте к земле ледяными иглами — впивается в сердце и застревает, заражая холодом. Тошно. За что? Почему она? Почему он? Почему Джолин так ждала отца, к которому привязаться невозможно за то время, сколько был рядом? Почему так-то? Вопросов куча, как всегда — а ответов ноль. До вечера всё было обычно. Досмотрели фильм, затем Джолин включила мультики — попала на Спанч Боба, вот уж совпадение. Ну и да ладно, нечего всё ассоциировать с тем, кому на тебя до фени, — вот же ж, опять о нём думает. Всё, хорош, Джолин, успокойся и смотри, как тупит Патрик и брюзжит Сквидвард. Полуслышные шаги и журчание воды из лейки — мама поливала цветы в гостиной. Грустно ли ей за напрасный труд на кухне и потраченный на ожидание впустую день? Вот уж не знаю, думала Джолин, — а в остальном такой же день, как и все, — они с мамой что-то вместе делали, посмотрели телек и позаплетались. Отвлёк ещё один звонок, — мама, поставив лейку на пол, подошла к телефону и взяла трубку. Глаза у неё стали по пять крон и сверкали самым удивлённым удивлением из всех возможных удивлений — и, кажется, слезами ещё. У Джолин сердце ухнуло, когда мама сказала: «да, ждём». Неожиданно. А ведь твёрдо уверены были, что не приедет. Ещё фееричнее, если бы он не предупредил.***
С нидерландского vader переводится как «отец», — того самого Вейдера, Дарта Вейдера то бишь, или урождённого Энакина Скайуокера, мать от святого духа родила. Люк Скайуокер был решительно готов убить своего отца — но тому для раскаяния хватило одного поступка и пары слов. А тебе так сложно что ли, папа? Эдди Фишер ушёл от Дебби Рейнольдс к прекрасной фиолетовоглазой Элизабет Тейлор. Джозеф Джостар под сраку лет презентовал семье внебрачного шестнадцатилетнего ребёнка от молоденькой студентки — даже если Джоске один из лучших людей, кого Джолин когда-либо знала, это не отменяет того, что дедуля Джозеф дров тех ещё наломал. Какой нормальный отец побежит предавать семью и изменять? Так косвенно можно жизнь ребёнку сломать, не так что ли? Пускай многие года вполне-таки взрослая бабушка Холли уже была замужем за Садао Куджо — который, вот незадача, променял семью на музыку, и неизвестно ещё, изменял ли он и сколько раз, — у джазменов тоже есть групи. У Хидеаки Анно в магнум опусе отец и сын вовсе отвратительны. Хуже только семейка Маршев — эти и вовсе эталон; для Элвина его Беверли, кхм, не просто дочь. Ну и комедия была бы, если бы Беверли ко всему прочему переживала то же самое, что и Джолин. Что-то не так, — она давно подозревала. За гневом к отцу — непрекращающимся — желание узнать, что у неё там за родственная душа, забылось, затаилось, как маленькая опухоль, а к пятнадцати годам выросла — и в итоге лопнула. К папиному великому предположительному сожалению, Джолин теперь понимала взгляд, которым он одарил в её двенадцать лет. Соизволил нарисоваться всё-таки на свой день рождения, сожрать кусок торта и поговорить с дочерью впервые за пять месяцев. Остался, как ожидалось, ненадолго, на неделю, и всё это время почти из кабинета не выходил, — а столкнувшись с Джолин, смотрел на неё так, как никогда ни на что и ни на кого не смотрел. Горечь, это была горечь, несравненная, болезная, что передалась Джолин в пятнадцать, а в шестнадцать смешалась с тем, что страшно назвать своими именами. Порой хотелось списать всё на взрыв гормональных фейерверков и чересчур категоричное восприятие, — в пубертат вообще всё сложно, всё сносит башню, охота всего и ничего — жить-пылать и умирать-сгорать. Для возраста цветных чёлок набок, растрёпанных волос и размазанного под глазами чёрного карандаша а-ля трэш-модель максимализм естественен и даже слишком, но, несмотря на все безусловно отвергаемые наставления и советы родителей, переживать этот период невыносимо. В этот период Джолин каждый из взрывов максимализма конкретно сносил чердак. Одна такая, никто не понимает и не поймёт, ну правда же, в конце-то концов! Никто. Совсем. Ни взрослые, ни родственники и даже ни сверстники. Ни мама. Во всём мире был единственный человек, способный понять, — тот, кто холодил кровь, будоражил инстинкт размножения и переворачивал с ног на голову вселенную одним только существованием — истинный, родственная душа. Увы, родственная душа Джолин смотала, ха-ха, удочки, надеясь, будто истинная любовь не узнает, что такое это самое блядское родство душ. Ох, папа, какой ты глупый всё-таки. Так в тебя влюбиться оказалось гораздо легче. Вот же идиот. Джолин догадалась слишком рано, наверное — и, наверное, это должно её ранить. Единственная прекрасная бабочка в беспросветном рое мух, потому что одна такая умная — одна такая знает, нихера романтичного нет в родственности душ и судьба поугарать та ещё умелица, — но почему-то так выходит, что на самом деле это Джолин маленькая помойная муха, чахнущая над вонючей мешаниной своих чувств, посреди свободных порхающих созданий на крыльях светлого беззаботно-цветного неведения. Дочь сама ведь не лучше отца — судьба задумала их такими, — и какая ж досада, что это не отмаза. О, его безупречная и истинная, оказывается, мечта, обрела душу и тело. Он, оказывается, её ждал. О, ей не понадобилось свою безупречную и истинную мечту искать, — вот он, как подарок на день рождения — созданный, оказывается, чтоб стать её подарком. На порезе выступили алые крапинки, — не так больно, как она привыкла — лезвие затупилось. Джолин отломила кусочек заострённого металла по скошенной риске и царапнула по внешней стороне запястья, — хорошо, да, пойдёт. Воспоминания о сегодняшнем сне сидели в черепушке, извиваясь чёрными аспидами и шипя — шипя громко, — каждое отзывалось новой кровавой линией на руках. Аспиды кусались, вырвать бы им клыки — но пока Джолин до них доберётся, сто раз отравится ядом памяти. Он целует её шею — царапина; он облизывает её ухо — ещё одна; он ладонями очерчивает её тело по чувствительным к его прикосновениям плавным линиям — третья; он сводит свои руки за её обнажённой спиной — порез поглубже, — Джолин зажмурилась и шикнула; он поднимает её и насаживает на себя, больно — Джолин швырнула канцелярский ножик в стену и сжалась всем телом настолько, чтоб не позволить себе заорать. Мама уже водила её к психотерапевту, — каждый раз Джолин отказывалась разговаривать и после очередного выговора о проёбаных деньгах про походы к врачу забыла. Мама беседовала с доктором в последний раз, полагая, будто бы их не слышно, — они пришли к выводу, что во всём виноват отец. Как же они близко и при этом далеко, — Джолин ещё не совсем кукухой съехала, чтоб рассказывать, как её тянет к родственной душе — что оказалась собственным папой. Ногти тоже шли в ход, пока мама не начала следить, чтоб Джолин их стригла — а потом начала стричь дочери сама. С плеч ещё не сошли широкие полосы из-под прямоугольных ногтей, — вот ванная, вот горячая вода, а вот шибанувшее желание, чтоб папа был здесь, такой же обнажённый, как и его дочь. А ещё как-то раз мама пыталась отобрать канцелярский нож, но когда Джолин с пеленой в глазах схватилась за кухонный, пришлось отдать через мамины порывы истерики и рыданий. Длинный крупный зигзаг на внутренней стороне левого плеча, на стороне правого — ряд перечёркнутых полосок, будто на стене тюремной камеры; предплечья в хаотичных сетках, розовые шрамы поперёк запястий, схематично выведенные лезвием три рыбки в столбик под правым локтем; зажившие царапины на ключицах и ногах; — и свежий рваный алеф над сеткой на левом предплечье. И сколько не резала бы себя Джолин, всё было мало — хотя бы потому, что мастурбацию на фантазии с папой это заменяет всё хуже. Да чтоб его! Ни психолог ей не нужен, ни психотерапевт, ни психиатр. Лучше уж сдохнуть, чем чтоб кто-то про это узнал. — … Без понятия, почему ты убиваешься, но это уже совсем пиздец, Джолин. Найти ещё один выход, хоть и немного ненормальный, ошибкой не было, — по сравнению с тем, что в подарочек преподнесла судьба, это безобидно. Мама всегда отпускала на «ночёвку» к подружкам и ни о чём не подозревала. Эрмес, запустив руку в волнистые после пучков волосы Джолин, поглаживала кончиками пальцев макушку, — расслабляет; а Джолин, приобняв Эрмес, носом уткнулась той в шею. Мягкая ткань одеяла приятно ощущалась голой кожей, — в кои-то веки спокойно, пускай и ненадолго. Уж лучше делить постель с двумя подругами. Ф.Ф. уже спала, свесив с кровати ногу из-под одеяла, Эрмес тоже лепило, судя по глубокому зевку, — одна Джолин опять будет лежать не пойми сколько с выпученными глазами и заснёт с трескающейся башкой, когда уже начнёт светать. Кожу на предплечьях раздражающе пощипывало. — Пахнешь вкусно, — тихо выдохнула Джолин. — Ты меня слушаешь? — Мне нужна боль. Жизненно необходима. — Не драматизируй. Чё как мелкая? И как ещё мамка в дурку не упекла. Главное не думать сейчас, что хочется так же лежать на папином плече. — Дёрни меня за волосы, а? Эрмес привыкла уже ко странным просьбам причинить боль — выполнила и эту, хоть и не понимала, нахера оно всё. — И поцелуй. — Пф, обойдёшься. Попробуешь забиться, может? Или проколоть что-нибудь. Тоже больно. И-и-и-и именно поэтому Эрмес Костелло официально гений. — Вы без меня сосаться собрались? — проснувшаяся Ф.Ф. подала недовольный голос. — Не-а, обломитесь. Всё, хорош пиздеть, спокойной ночи. — Эрмес перевернулась на другой бок, высвободившись из объятий Джолин. Значит, забиться. Помнится, был знакомый тату-мастер, вроде даже хороший, — правда, недёшево, да и татуировки в шестнадцать, да и что мама скажет? Ничего плохого не скажет, если Джолин даст слово, что никогда больше не притронется к себе ножом. И это больно, да, чёрт, очень больно. То что надо. Одна игла, раскалённая, прокалывала хрящи в ушах; другая жужжала, вырисовывая на коже след цвет за цветом, — первым застыл на левом предплечье балисонг с розовыми крыльями. Над ней в следующий раз на плече заотцветала сакура под тёплым ветром далеко за Тихим океаном, — эфирная, прозрачная, всего лишь чёрный контур. Как напоминание, кто Джолин и откуда, — точнее, её половина — фантомная, постоянно исчезающая половина. Сама себе противоречишь, думала, скользя пальцами по пищевой плёнке, окутывающей пока что беззащитную смазанную пантенолом сакуру. Вскоре возле её изящно кривых ветвей запорхали маленькие бабочки, — мухи разве что теперь не хватало. Хотя почему же, она всегда здесь была. Пупок колола сама, — просто опустошило башку — о-ху-ен-но. Как первая доза — и больше подобного не было, даже когда так же проколола обе мочки. Правый рукав Джолин закончила через год, — в глазах матери он до сих пор отражался всё прежней горечью — добро пожаловать в мой мир, мамуль. Водоросли на запястье, а выше рыбы, рыбы, большие, маленькие, стремящиеся до лучей солнца у ключицы через все оттенки от синего до бирюзового. Он любил только своих рыб, а Джолин любила его, — что-то из этого явно неправда — догадаться не трудно, что. К этому времени она проколола соски, перестала шпилиться с девочками, успела повстречаться с некоторым количеством мальчиков, — сейчас к Джолин активно подкатывал Нарцисо Анасуй, прости боже, дяденька двадцатипятилетний. Взрослый парень, хоть и со своими загонами, но дурака не валяет, как ёбаный ссыкун Ромео. Когда Анасуй докажет свои серьёзные намерения за красивыми словами, которых услышать от него никто в жизни не ожидал, может, даже не откажет ему в парочке рандеву, Джолин думала. Пока отец после головняков с разводом не заявил, что остаётся дома.***
— Не читал «Оно» Кинга? — Не имел чести. — Там одним из отрицательных персонажей был чувак, Элвин Марш, та ещё скотина — и одним из его злодеяний было сексуальное влечение к своей дочери. Всё бы ничего, только ей было одиннадцать лет. — К чему это? — Да так, ничего, пап. — Хочешь узнать, думал ли я о тебе так, когда ты была маленькой? Нет. — Просто я когда-то думала — было бы забавно, окажись Эл и Беверли родственными душами. Глаза у него по-обыкновенному как два куска льда, а кожа на лице тёплая и мягкая, ровного тона — он что, по утрам тонну антивозрастного крема вместе с сыворотками на себя выливает? У Джолин и то кожа шелушилась и синяки вокруг глаз не сходили. Отец не знает будто бы, что такое старение — с такого только расстояния видно морщины на лбу и под глазами, — те Джолин очерчивала большим пальцем одной руки, одним только кончиком, проводила по скуле и всматривалась так, чтоб не исчез бы опять, не сбежал. Сейчас бежать нет смысла, да и Джотаро не хотел, очевидно — не спихнул Джолин, когда она нагло залезла к нему на колени, пока спокойненько сидел на диване и листал какой-то научный журнал. Отцовские руки на бёдрах дочери плавили, тягуче скользя к талии, — пальцы дразняще подцепили резинку домашних шорт Джолин, замерли и вскоре отпустили. — Раньше казалось, рановато я добралась до этой книги. С другой стороны, если бы в шестнадцать я всё это не обмозговала, кто знает, что сейчас бы со мной было. Странная поза для разговоров. Или странный разговор для такой позы, — какие нормальные люди речи толкают в подобной обстановке? Хах, нормальные. — Плохо бы было, — ответила сама себе Джолин. — а что насчёт тебя? Тебе было двадцать один, когда я родилась. Что ты тогда чувствовал? — Ненависть. К себе. — И тебе понадобилось почти двадцать лет, чтобы смириться. Мне же три года. Зато тебе наконец-то спокойно, — Джолин опустилась к губам Джотаро, выдохнув: — я рада. Он не отвечал, пока она невесомо целовала и по-прежнему касалась его лица подушечками пальцев. Джолин отстранилась, — надо же, у папы безмятежное выражение — эти опущенные ресницы, приоткрытые губы, расслабленные брови, — вот как тут не утонуть во вспыхнувшей нежности. Ох, папа. Джотаро поднял короткий взгляд и притянул к себе, — теперь он целовал Джолин в присущих ему попытках подавить жадность, шумно дышал в усилии и где только руками не гладил — максимально по-извращенски. Так приятно — ещё приятнее будет его задинамить. — Ну всё, пап, тише, — она прервала поцелуй, — ты обещал поговорить. Джотаро хорошо умел скрывать эмоции, уж тут-то он мастер, — только раскрасневшиеся кончики ушей чудовищно выдавали вместе со всеми возмущениями его умоисступляющего либидо и, мягко говоря, досадой от того, что ему недодали. Ладно, ладно, читалось в ледышках в его глазницах, принимаю правила игры — пока что. — Слушаю. — Правда, что ли, собрался уходить в универ? — Мгм. — Уж не потому ли, что больше незачем от меня убегать?.. Да ла-а-дно тебе, я всё понимаю. У тебя хоть образование есть соответствующее? Ты же не умеешь с людьми общаться. — Я проходил педагогические курсы в Европе. — Кстати, — Джолин усмехнулась, — бабушка, когда мне примерно тринадцать было, рассказывала, как ты, вот ты-то, болт валил на школу, хуесосил учителей и так хулиганил, что на твои выверты все забили, мол, только время исправит. Похоже так, но я, честно, до сих пор не могу представить, как ты прогуливал уроки и грязно выражался при разговоре с директором. — Причём здесь школа? — Вспомнила, — она пожала плечами. Джотаро будто изучал её черты, так же, как и Джолин до этого, — задержав ладони на талии дочери, не отрывал взгляда от её лица. — Не пойму, откуда ты взяла, что я не умею общаться с людьми, — в задумчивом-затуманенном тоне отца Джолин уже научилась различать отрицательный посыл. — Достаточно того, что я уже видела. Они или боятся тебя, или стесняются, и ты с этим ничего не делаешь. Не спрашивай только, надо ли, — Джолин предвосхитила его вопрос. — Всё равно. — Ну да, ну да… Скорее это люди не умеют с тобой общаться, хах? После паузы Джолин продолжила: — И как курсы закончил? — усмехнулась: — на «А» с плюсом? — Без плюса. — Джотаро сказал, когда Джолин взметнула брови: — интроверсия иногда бывает не особо связана с навыками преподавания и социализацией. Чтоб ты знала. Она сложила руки за плечами отца: — Ладно-ладно, я просто подколоть хотела. — Мгм. — он и так уже, конечно, догадался. Всё-таки поза для бесед по душам прекрасная, но, увы, тело в одном и том же положении имеет свойство затекать, — Джолин пересела на диван — плюхнулась, точнее, пристроившись у подлокотника и закинув скрещенные ноги на колени отца. Тот расслабился и положил руку на мягкую спинку. — Ну, тем более, я помню твоих друзей, мистера Абдула и дядю Жана — которого, кстати, видела чаще чем тебя. Они хорошие ребята вроде. — Ты права. — И странноватые, — Джолин разглядывала свои ногти, — первый промышлял всеми видами эзотерики, а второй дамский угодник шальной. Эксплуатировал при подкатах бедного своего бостон-терьера, пытаясь сыграть на любви девочек к пёсикам — правда этот пёсик потом хозяина за жопу кусал… хотя вопрос хороший, кто чей там был хозяин, а кто питомец… Помню ещё его сестру, милашка такая — а как дядя Жан над ней трясся, с ума сходил прям… Хм-м-м, а что, если— — Джолин. — Шучу-шучу, — она обезоруженно подняла ладони. — и это всё? — Был друг в школе, но мы разошлись. Не знаю, что с ним сейчас. А у тебя как с друзьями? — Джотаро кивнул на вопрос дочери, правда ли ему интересно. — Неплохо вроде. Их немного, все со старшей школы. Мне хватает. — А в детстве? Любила играть с другими детьми? Джолин похлопала глазами, — он что, её допрашивать взялся? В хорошего копа сыграть или в плохого? Плохой бы пошёл ему больше. — Да, наверное? Хотя, не то чтобы любила… — она задумчиво отвела взгляд, — хотела подружиться? Но как-то… не знаю. — Ты не уверена? — Возможно. — Значит, нет. Больше нравилось играть одной? А в школе? Много было друзей? Ненавистников? Тебя пытались травить? — Воу, как тараторишь, успокойся! — Джолин усмехнулась: — мефедрона объелся? Отец, выдерживая паузу, многозначительно смотрел; типичная его «аура неодобрения» пылала во все стороны прямо. — Употребляла? Такого вопроса следовало ожидать, но резкая смена темы всё же застала врасплох, — кроме недоумённого «э-э-э…» Джолин ничего выдать не смогла. — Тебе решать, — Джотаро чуть больше, едва заметно, нахмурился, — но не советую. — Ох, пап, а недавно ты не хотел лезть в мои дела. И совсем не обижался, когда я тебя посылала… Что, сказать нечего?.. Да не смотри так! — Джолин буркнула: — услышала тебя. Молчание. Отец ждал. — Маленькой я часто оставалась одна среди детей. Одна строила в песочнице замки и пинала их. Закапывала чужие игрушки. Могла злиться без особой причины или полезть в драку. Поэтому со мной не хотели дружить, из-за этого я опять злилась — и так по кругу. Врачи говорили маме, у меня синдром дефицита внимания и гиперактивности или того хуже, возможность развития психопатии — перепугали, короче. Назначали мне таблетки. Вроде подуспокоилась, но репутация была безнадёжно испорчена, хех, оставалось ждать до школы, чтоб с кем-то подружиться. Там моё доверие сыграло со мной злую шутку, и мои секреты разлетались по классу, пришлось снова драться. Маме посоветовали подсовывать мне литературу вместе с лёгкими транквилизаторами; СДВГ не подтвердили. Вот так вот я под колёса читала разные книжки, смотрела фильмы, училась различать своего и чужого, и пыталась понять, что со мной не так. Для чужих спокойная и замкнутая девочка стала. Вплоть до пубертата, а потом понеслось: новые попытки влиться в коллектив, выезжая на «крутости», крашеные во все цвета волосы, прыщавая морда и концерты перед мамой. Для такого возраста характерно чрезмерное желание пристроить к кому-нибудь свои половые органы, к кому-то более-менее симпатичному… а меня на сверстников не тянуло. Тоска была непонятно по чему. Я не связывала это с тобой — ошибалась, конечно. Ты же знал, как я на тебя злилась. — Джотаро кивнул. — Пассивно-агрессивно. Что было дальше, я списывала на в край ёбнувшие по съехавшей башке гормоны — смотрела на своего папу и думала о нём с трепетом в груди и внизу живота. Мечтала. Фантазировала. Такое себе ощущение ловила, когда вспоминала по утрам сны, где меня собственный папа во всех местах трогает и во всех позах трахает. Сама себе говорила: стоп — о чём ты думаешь? Прямо чесалось, и это было очень страшно осознавать. Так же нельзя. И как-то под руку попался канцелярский ножик — изгоняло все мысли подчистую. Самовредительство, как наркотик — избавляет от неприятных ощущений. Как эйфоретик — ничего не оставляет кроме радости и ложного чувства счастья. Как каннабис — лёгкость, пофигизм и крепкий сладкий сон. Мне хватило ума не подсесть на всё это дерьмо. А самовредительство, как оказалось, тоже вызывает толерантность — и со временем я резала всё сильнее. Выглядело по меньшей мере стрёмно. Мама заколупалась водить по психологам, психотерапевтам, и все вместе они на тебя грешили, — Джолин усмехнулась, — а как-то раз подруга подкинула идею сходить в тату-салон и сделать пирсинг. Так успокаивало — это вправду очень больно, в особенности по только-только зажившим порезам. И прокалывалась в салоне, пару раз только дома. Тоже неплохо. Вот не так давно рыбок закончила — и смирилась. Что поделать, против судьбинушки не попрёшь — и хер бы что говорили учёные, психоаналитики, все эти люди, противники эзотерики, не понимающие, что судьба и экстрасенсорика (и иже с ним) — разные вещи. Смирилась, хоть и обижалась ещё, ты помнишь, недавно было. Но всё разрешилось. Да и… Тату куда лучше, чем-то уродство в виде шрамов и рубцов. Как-то так, папа. Пока Джолин травила свою душещипательную историю, Джотаро не смотрел на неё; она терпеливо ждала, пока он заговорит. — Ранее я в тебе ошибался, — он перевёл взгляд на Джолин, — ты такая же, как и я. — Эскапизм и рефлексия одни на двоих. Джотаро обратно усадил дочь на колени, как ребёнка, — поднял её левую руку и поднёс к губам, касаясь ими пока ещё заметного шрама на внешней стороне запястья. По меньшей мере странно различать в отце сожаление, в его незамкнутом спокойствии и прикосновениях, как у кукольника к милым фарфоровым леди. Нежно, слишком нежно, для него невозможно, — лезвие балисонга, крылья бабочек, лепестки сакуры — всё усыпано поцелуями. Джотаро тщательно выискивал каждый шрам и снова целовал — пронизывающе болью старой тоски. Нет, Джолин, нет, боже, только не плачь. Она утирала слёзы, пока он внимательно и заботливо смотрел на неё. — Не надо, пап, всё… — тихо просила Джолин, — ты как будто прощения просишь. Джотаро, ничего не ответив, оглядел её правую руку, проводя вдоль той кончиками пальцев — вслед мурашки бежали; он так же молча опустил Джолин на диван, отодвинулся назад и, стянув с неё шорты вместе с бельём, устроился между её ног. О, понятно. Да. Да, чёрт, да. Он такого ни разу не делал. Отец был в лёгком недоумении, судя по сосредоточенному взгляду на её промежность. — Когда проколола? — Полгода назад, не носила просто. — Больно не будет? — Наоборот. Только нежнее, пап. Хочу нежнее. — Конечно. Он мазал губами по бёдрам с внутренней стороны, со внешней неспешно оглаживал горячими ладонями; — Джолин успокоила короткая мысль, что она пару часов назад хорошо вымылась и пару месяцев назад хорошо подлечилась. Она чувствовала себя мученицей, — Джотаро трогал везде, только не там, где надо. Прокатилась капелька смазки — до чего довёл дочь, что та текла, как последняя сучка, не в силах даже взглянуть на него. Новое их маленькое грандиозное преступление во имя того, чтоб не погибнуть под многотонным грузом неисполненных первобытных желаний. Так уродливо, наверное — а как иначе? Уродливо, наверное, громко со стоном вдохнуть, когда он, папа, наконец-то сделал это. Поцелуй, так сказать, в губы. Дышал он тихо, увлечённый процессом, — кончиком языка провёл вдоль складок и коснулся клитора. У Джолин, кажется, вся голова загорелась вместе с шеей в тот момент, как она осмелилась посмотреть, что там вытворял Джотаро: глаза закрыты, языком вверх-вниз, — покрыл скользкими от влаги губами и снова целовал, целовал, проникал внутрь языком и потом пальцами, другой ладонью держал бедро, — да даже безмозглая клуша не поверит, что он никогда не лизал. Джолин положила затылок обратно на подлокотник, а руку на голову отца, — он не забыл об обещании нежности, но вот она вскоре забудет и вцепится в его волосы, подаваясь к нему, к его тёплому твёрдому языку и мокрым губам — хотя она-то быть нежной и не обещала. Отец простит ей это. Только оно — нарастающее, стремительное и далёкое, близкое и неторопливое, отзывающееся болью под животом, — Джолин поднималась вместе с этим чувством, возвышалась — и оно столкнуло её, когда она, изогнувшись, кончила. Как быстро-то. «Скорострелка». Джотаро лёг рядом с Джолин, к спинке дивана, прижав дочь к себе, — та даже трусы надеть не успела — и ладно. Вдруг папа на продолжение банкета созреет. — Ты куда опытнее, чем я думала, — усмехнулась она. — С чего ты взяла, что это не так? — Ну-у-у, если сравнить нас… Я спала с двумя девочками. Сразу. А потом, если из более-менее серьёзного, встречалась с гуру умопомрачительного секса в позах поизворотливее, чем во всей камасутре. Жаль, что в повседневной жизни он полное ссыкло, выросшее в тепличных условиях баснословно богатой семейки… Что? Джотаро точно выждал, чтоб выдать фееричное: — Мне в школе нравился парень. — Чего?! Да ты врёшь! Ты же самый натуральный натурал из всех натуральных натуралов, просто супернатурал! И вы явно не "это-самое", я права? Какой же это опыт тогда? — Откуда ты можешь знать. — Видно же. Он поглаживал её плечо, — так успокаивало. — Я в вузе наверстал незаинтересованность в женщинах — и на годы вперёд. Разврат — это наркотик, Джолин. Нужно ещё постараться, чтоб отказаться от него. — А потом ты встретил маму и решил остепениться? — Да. Получалось. Душа в душу жили. Но ребёнка не планировали. У неё была фертильная фаза, а я не успел достать вовремя. Она не хотела делать аборт, боялась за здоровье — без того не всё в порядке было. И через девять месяцев родилась ты. Задержалась на три дня. А мама тебя ждала. Быстро полюбила, ты ещё и эмбрионом стать не успела. Она не жалела. Только я жалел. — И сбежал… так, не надо, — буркнула Джолин, — не хочу больше это обсуждать. Подняв за запястье левую руку дочери, Джотаро снова рассматривал рисунки и оставшиеся неперекрытыми шрамы: — Давно ты не упрекала меня в отсутствии. Джолин вдохнула, чтоб набраться уверенности и смелости, — в прошлый раз, как когда из неё внезапно вылетело, как струя блевотины, признание в любви, выдать не получалось. — Знаешь, пап, — выдохнула, — я тебя прощаю. — Джотаро молчал, и она продолжила: — что ты постоянно съёбывался. — Тебя слушать невозможно. — В этом тебя можно назвать даже хорошим отцом, — Джолин пропустила мимо ушей его «фи», — ты же не хотел сделать мне плохо. Всё равно всё кончилось так, как должно было кончиться. Просто позже. Сберёг детскую психику. — Почему ты думала иначе? — Блин, ну, так бы нас сдерживала мораль… куда больший страх. — Из этой ситуации нет другого выхода, — подытоживал Джотаро, — молодец, что сама пришла к выводу. Его взгляд задержался посередине внутренней стороны предплечья Джолин. Она, подняв голову к отцу, улыбнулась: — А это ты. Джотаро всматривался чуть внимательнее к обведённому контуром краски шраму, округлому, как очертания годами омытых морем камней: — Иврит, если не ошибаюсь. — Первая буква алфавита. Алеф. Фигура, обращённая к солнцу. Начало и конец, земля и небо, всё сущее. Зеркальный портал из ничего в целое. Каждое лицо, каждый атом вселенной. Песчинка Сахары, капля мирового океана, альфа Водолея, лестница Грааля, волокно нити из лабиринта Минотавра, вся пыль звёзд в ладонях. — потеревшись щекой, Джолин уткнулась носом в отцовскую грудь. — Читай херни всякой поменьше, тарабарщины понабралась. — Всего один рассказ Борхеса. Зато какой, — она хихикнула. — Считай, это я так сказала, что люблю тебя. В тишине она уловила просьбу ничего больше не говорить, которую тут же проигнорировала: — А ты? Давай, выдай что-нибудь оригинальное… Ладно, даю подсказку: помнишь, что на десятилетие отправила мне с тобой бабушка? — Кукольную принцессу Лею. Только бабушка тут ни при чём. Я подумал, ты отвергнешь подарок от меня. — А? Чего? Он недолго помолчал: — Я её подговорил. Можешь хоть сейчас позвонить и узнать. Ответственность за её прерванный сон беру на себя. — Ты серьёзно, что ли? Папа! Джолин необходимо больше сил, гораздо больше, чтоб не разреветься снова — до головной боли и размазанных по горящему лицу соплей. Так. Тихо. Тихо. Всё в порядке. Через четыре года они всё-таки сходят на «Звёздные войны» вместе.