Без слов

У него была смешная морщинка на носу, едва заметная; волосы, в которых путались пальцы; сердце, стучащее так громко, будто кроме ничего в груди и нет, лишь оно, бьющееся о прутья ребер. Все должно было быть не так. Тони не должен был дать затащить себя в водоворот этого сумасшествия, но как было устоять, если там — кипучее, обжигающее счастье? Они ехали вместе в его машине, Хэппи смотрел на дорогу и что-то бормотал, Тони делал вид, будто ему безумно интересно, что там за окном, а на деле — нужно было едва сдвинуть руку, встретить на полпути горячую ладонь Питера, застыть так, чуть касаясь кожи — попытаться унять сладкое, ноющее волнение где-то в животе, — сцепиться мизинцами и успокоиться. Ехать так дальше, сетуя, что никаких тебе пробок — а казалось бы, Нью-Йорк… Сделать вид, будто забыл передать что-то Питеру, когда он уже скрылся за массивной дверью дома, проигнорировать Хэппи, кричащего вслед, и пронестись два пролета по темной лестнице, догнать, прижать к стене, прижать лихорадочный лоб к его лбу… Ничего больше не нужно было, только слышать, как тяжело Питер дышит, а старые стены, просящие краски, пропитываются его дыханием. Они почти не разговаривали. Тони рассматривал его, даже не пытаясь это скрыть. Все эти его учебники, тетрадки, формулы, глаза восторженные. Питер замолкал, встречая его взгляд. Ерзал на стуле, уставившись в пол. Тони все помнил, будто вчера. Как на пол летела одежда, как он укладывал Питера на белые простыни, и его молочная кожа казалась еще белее. Как он целовал его везде, куда мог дотянуться, как пил его стоны и крики, будто виски, сбивающий с ног первым же глотком. Как толкался в него, наплевав на осторожность, быстро, рвано, глядя в лицо. Как никогда не выключал свет, чтобы видеть, как он насаживается, подается вперед, как расширяются от удовольствия его глаза. Как пульсировал член, вокруг которого сжимались мышцы, как он кончал с громким рыком, наваливаясь на него всем весом. Как просыпался, шарил рукой по кровати, натыкаясь на пустоту. Снова ушел, когда Тони уснул, как обычно. Нужно бы сказать ему, чтобы оставался в следующий раз, каждый раз думал Тони, но никогда не говорил, потому что совершенно не умел говорить с ним. Тони ни по кому не скучал. Плевал он на вещи и даты, сентиментальную пургу и милые сообщения. “Сладких снов”. Его сны не были сладкими, даже спокойными не были, хорошо, если удавалось ухватить пару часов тишины. Он не скучал, но иногда его накрывало, и хотелось надеть броню, лететь вдоль пыльной трассы в Квинс, просто чтобы сказать “привет, я здесь”. Он понимал, что если не увидит Питера сейчас же, то там, внутри, лопнет какой-то жизненно важный сосудик, и он свалится на пол пыльным мешком. Но разве же это — скучать? Питер обводил кончиками дрожащих пальцев его шрамы, считал их, что-то бормотал, а Тони боялся. Его пугало, что кожа под этими касаниями становится горячей, будто раскаленного масла плеснули. Будто он тянулся к его пальцам — вся кровь приливала к ним, и сердце билось так медленно, на него, бедное, ее уже не хватало. Питер целовал его, и Тони засыпал, убаюканный его губами и мерным шепотом. Тони хотел написать “как ты сегодня? Там такой дождь, небо серое, как под таким жить? Приходи, пожалуйста, я соскучился”, но вместо этого отправлял “20.00. Ок?”. Получал в ответ “ок”, а легче не становилось. До без пяти восемь он ходил из угла в угол, а потом становился напротив дверей лифта и ждал. Ни о чем не думалось, только — ну когда же, секунды медленные, бесконечные, ну когда? Питер всегда приходил вовремя. Тони сгребал его в охапку, целовал, не отходя от лифта, здесь же садился на пол, тянул его за собой. Тот устраивался у него на коленях, счастливый, жаркий, глаза сияют, разве можно быть настолько живым? Потом Питер слишком долго пробудет в ванной, и Тони, плюющий на приватность, попросит Пятницу показать ему, что там происходит. Она покажет — Питера, свернувшегося на полу, закусившего кулак, сотрясающегося от беззвучных рыданий. Тони метнется к двери, но остановится, выдохнет и уйдет. Ни к чему это. Он сам отвезет Питера домой, сделает вид, что ничего не заметил. И попрощается. Как полагается. Скажет ему “спасибо”, скажет ему “надеюсь, никто не в обиде”. Тони строго придерживался плана до последней секунды. Он не дрогнул, когда руки Питера, сжимающие рюкзак, заходили ходуном, не повел и бровью, когда он прошептал: — Посмотрите на меня. Посмотрел, и ничего не изменилось. Нужно было отпустить его, выгнать вон, потому что Тони не место рядом с ним, слишком живым и восхитительно наивным, и сердце его, выстукивающее рваный ритм, и сладкое дыхание, и вихры, и морщинка на носу, все это было таким родным и таким нужным, что Тони и рта больше не смог раскрыть, потому что знал — завоет позорно, как девка. Но нельзя им больше. Тони давал себе слово — пока это никому не вредит. А после того, что он видел… Нет, хватит, больше не будет этого. Сразу ударить по газам, едва за Питером закроется дверь. Ехать и орать в полный голос, беситься, остановиться на обочине и выйти продышаться. Панические атаки, как он по ним скучал. Раньше ему снились монстры, а теперь? Что ему будет сниться теперь? Питер? Его близость, его запах, голос, губы? Его редкие “я скучал”, сказанные будто случайно? А потом он будет просыпаться и раз за разом понимать, что все, это прошлое, а его никак не вернуть. Сладкая пытка. Он ждал ее с нетерпением. Через месяц все успокоилось. Он вроде бы снова шутил свои шутки, пил, язвил, отдавал распоряжения, но сквозь это то и дело проглядывала некрасивая правда — ему так не хватало Питера, что сердце, эта его непробиваемая железяка, болело. Особенно, когда он видел его на базе. Им никогда не приходилось разговаривать — в этом плане ничего не изменилось, но Тони больше не мог смотреть. Он прятал взгляд, рассматривал стену, считал до ста. И только в день, когда стало известно, что он сделал Пеппер предложение, Питер подошел, чуть помедлил, собираясь с мыслями, и сказал: — Поздравляю, мистер Старк. И улыбнулся так… как мог он один. Все лицо просияло. Будто он и вправду был рад за Тони. Тони кивнул, сжал челюсти и совсем не вежливо ушел в свою спальню. Там, на новой кровати, которая не знала белых простыней, он спрятал лицо в руках и рассмеялся. Горько, отчаянно. Лучшая шутка, которую он слышал. Никому не переплюнуть. Поздравляет он, как же. *** Через неделю Питер снова оказался в его объятьях. Вокруг умирал Титан, тишина стояла гробовая, торжественная. Куски его брони валялись тут и там, голова болела нещадно, летел пепел, гонимый ленивым ветром. — Мне что-то нехорошо, мистер Старк. Он упал ему прямо в руки, и Тони поймал, опустился на землю, словно на ковер возле лифта, как бывало раньше. Он видел, как исчезали другие, плевал он на них, но теперь его сковал какой-то первобытный ужас. Он крепче обнял Питера, будто мог удержать. Смотрел ему в глаза, думал: “Нет, нет, не ты, что хочешь сделаю, прости меня, прости, просто останься”, — но поздно. Остался только пепел. Тони потом собрал немного, может, щепотку или две, завернул в промасленную ткань, найденную на корабле, и увез с собой. Вспомнил, что из праха можно сделать алмаз, и это вдруг показалось ему отличной идеей — соорудить кольцо с частичкой Питера Паркера. Потом, конечно, он сам над собой посмеялся. Старый маразматик. Сунул сверток в недра гаражного стеллажа, заваленного хламом, и никогда больше не трогал. Он лишь раз позволил себе появиться в Квинсе. Трусливо влезть в окно спальни Питера, перебрать его тетради, комиксы, рисунки, схватить со стула футболку, зарыться в нее лицом. Плюнуть на здравый смысл и забрать ее с собой. Под столом валялись какие-то бумажки, скомканные, надорванные, и Тони поднял одну, развернул. Отовсюду на него глядело его имя. Тони, Тони, Тони. Люблю, люблю. День без тебя, два, десять. Свадьба. Просто слова, написанные тут и там. Он и бумагу забрал с собой. На долгую и счастливую гребаную память. *** Ничего не предвещало их визита. Идиот Лэнг, “Назад в будущее”, дикие идеи. Он отказался, конечно, отказался, как только понял, что может потерять еще и Морган. Только не ее. Вся жизнь теперь в ней, вся, что осталась. Его до ужаса пугал каждый янтарный закат. Он возвращал ему Титан. Но фотография Питера, которую он прятал от самого себя в недрах посудного шкафа, будто говорила — ты трус, Тони. И он решился. Пять лет прошли как в тумане. Ничего не помнил, кроме обрывков, случайных разговоров, поездок куда-то. Пеппер увлеклась спасением планеты, Морган увлеклась железками, Тони жил по инерции. Он верил, что все закончилось, отболело, зажило даже. Все клетки в теле человека обновляются за семь лет, через два не останется ни одной, которая помнит Питера. Немного еще подождать, правда же, совсем немного. Говорят, что самая отравляющая штука — это идея. Но Тони знал, что на самом деле это надежда. Он завладела им полностью. Поэтому он поехал на базу, привез эти дурацкие хронобраслеты и отправился в путешествие длиною в жизнь. Когда он увидел Питера, то забыл, как дышать. Тот поднял его с земли, начал махать руками, что-то рассказывать, но Тони сделал то, что не смог тогда, пять лет назад, — обнял его по-настоящему. Живой Питер, настоящий, жаркий, глупый, лучший. Оно того стоило. Каждая секунда стоила, каждая бессонная ночь, все изводящие душу сомнения и метания. Битва закрутилась, Тони ринулся в нее, готовый как никогда. Отключи тогда кто его костюм, он бы все равно продолжил лететь, такие крылья у него выросли за спиной. Сильные, крепкие. Питер жив, будет жить, немного осталось, нужно только довести все до конца. Чародей показал ему — один. Тот самый шанс. Сейчас. Тони думал долю секунды, и перед ним пронеслось все то, что держало его на плаву — рождение Морган, заботливая Пеппер, футболка Питера, в которую была завернута та бумажка, пепел, спрятанный в гараже. Надежда, гребаная надежда. Он не любил его. Он просто знал, что если Питера не станет по-настоящему, он разнесет все к черту. Он хотел только знать, что тот жив и здоров. Хотел быть рядом, показать мир, держать за руку, вдыхать его запах, пропитаться им. Ему нужно было хотя бы раз проснуться рядом, увидеть сонные глаза, улыбку, прижать к себе его теплое, податливое тело. Он бы все за это отдал, ничего не жалко, бери, забирай, ну чего ты хочешь, скажи? Просто будь, даже если не рядом. Тони готов был на все, чтобы заслужить прощение за малодушие. За то, что он не сказал ему тогда главного, а оттолкнул, не удосужившись ничего объяснить. Он положил бы жизнь на то, чтобы Питер однажды его простил. Но разве же это — любить?.. *** Потом Питеру придет письмо. Совершенно обычной почтой. Рукописное, а не состряпанное на компьютере. Он будет водить кончиками пальцев по бумаге, как когда-то по груди Тони, и никак не сможет решиться прочесть. “Я молю всех богов, чтобы у меня была возможность сказать тебе это лично, но если нет — вот тебе мое письмо взамен того, что я выкрал из твоего дома. Ничего не было кончено, Питер. Я облажался. Мне бы тогда знать, как все сложится… Я думал, что так нужно, хотя — кому? Ты был так близко, но так далеко, я никак не мог сделать этот шаг, боялся. Чего боялся, кого — черт его разберет. Самое счастливое время в жизни было, когда ты был рядом, когда можно было коснуться тебя, а потом я будто сам себе руки отрубил той глупостью, которую сделал. Прости меня, если сможешь, прости и знай, что мне казалось, будто я делаю как лучше для тебя. Хреновое оправдание. Но другого у меня нет. Все не то пишу, не о том. Сердце не на месте, завтра начинается наша операция, а я могу думать лишь о том, что, если все получится, у меня появится крошечный шанс заслужить тебя. Пять лет в пустоте. До этого я утешал себя, что ты где-то есть, в том же городе даже, а значит, есть и надежда. Но если все выйдет не так, как я запланировал… Мы спасем полмира, но знай, что мне не нужно полмира, только ты. Железный человек с совершенно обычным человеческим сердцем, которое болит по тебе. Я найду тебя. Не в следующей жизни, так в другой, во многих тысячах других жизней. Обещаю. Верь мне так, как верю в это я. Жди и больше никогда не сдавайся”. И ниже, еле заметно, будто он никак не мог решиться написать это: “Люблю, люблю, люблю”.