Only Love Can Hurt Like This

За прошедшие годы Джокер растерял остатки человечности и здравого рассудка. Новости об очередном теракте с большим количеством жертв мелькают всё чаще, будто он старается причинить как можно больше вреда, прежде чем прежде чем. Брюс смотрит на своего вечного врага устало и почти равнодушно. Джокер тоже не пытается начать драку; он садится на бордюр и подпирает подбородок руками. Сейчас он выглядит не больше, чем печальный старый клоун — морщины грим только гротескно выделяет, делая их глубже, чем они есть. — Почему ты перестал приходить? Брюс задает вопрос как-то машинально, прежде, чем понимает его суть. Он раздраженно поводит плечами, проклиная себя за несдержанность, но взгляд не отводит. Джокер чуть приподнимает уголки губ в подобии улыбки; Брюс видит со своего места, как трескается засохший слой красной краски. — Я хотел дать тебе выбор, Брюси, — говорит Джокер негромко. — И посмотри, каким потрясающим ты стал, мой мальчик. Перчатки могли бы скрипнуть, когда Брюс сжимает пальцы в кулаки, но у него комфортная и высокотехнологичная броня. Он делает шаг вперед и стягивает маску с лица, небрежно сунув её за ремень. Запоздало приходит мысль, что Джокер, должно быть? Впервые видит его открытое лицо так близко за многие годы. Но Брюсу наплевать, даже если их снимает откуда-то скрытая камера. — Не называй меня так, — Брюс стягивает перчатки вслед за маской, но их отбрасывает назад, к машине. — У тебя нет такого права, Джокер. Джокер смотрит на него снизу вверх и улыбается. «Больше нет такого права. Давно нет». — Мне не нужен был выбор, — последнее слово Брюс выплевывает почти с отвращением. — Ты просто нашел другую игрушку, получив своё. Джокер откидывается назад и опирается на руки — так его поза ещё более открыта; Брюс мог бы сломать ему шею, если бы захотел, одним движением. Он тянется и кладет руку на открытое горло, ожидая подвоха, очередного нападения, но не происходит ровным счетом ничего. Ни ножа в рукаве, ни бомбы из кармана, ни ядовитого газа в бабочке. — Мне не нужно было спать с тобой, мой дорогой, — Джокер вздыхает, чуть прикрыв глаза. — Ты был мой и до этого, я просто… Он молчит несколько секунд, а потом улыбается чуть шире. — Ты просто не мог тебе отказать. Брюс думает, что, наверное, если бы Джокер пришел к нему еще хотя бы раз, он бы никогда не стал Бэтменом. Он бы забыл о справедливости и мести ради того, чтобы быть с ним, и наверняка бы умер раньше, чем понял бы, в какой дьявольской ловушке оказался. Он садится напротив Джокера на корточки, а затем опускается на землю. — Мне было шестнадцать, Артур, — он смотрит в сторону, раздражаясь от своего собственного нытья. — Я просто хотел, чтобы ты бросил это дерьмо и любил меня. Джокер касается его щеки пальцами — впервые за долгое время не в попытке навредить. Он гладит кожу, задевая ногтями вечернюю щетину, и улыбается. — Ты знаешь, что я любил тебя, Брюси, дорогой. Только тебя. Брюс хочет верить в эти слова. Он знает, что Джокер лжёт так, будто сам верит в эту ложь, но он хочет думать, что не в этот раз. Он тянется вперед и слишком скомкано, поспешно целует, открываясь для нападения, но, кажется, не в этот раз. Джокер отвечает, чуть подавшись навстречу; их поцелуй слишком невинный, слишком поверхностный, как будто первый — Брюса это раздражает. Он хочет большего, но не может понять, чего. — Пойдем со мной, Артур, — он чувствует вкус масляной краски на губах, когда облизывается. — К черту Готэм, к черту Аркхем, к черту всё это. Останься со мной. Он просит, прекрасно зная ответ. Улыбка Джокера становится неуловимо печальней. — Мой мальчик, ты знаешь, что я не могу, — он растягивает губы Брюса в улыбке, как при первой их встрече. — Я слишком многое сделал, чтобы жить спокойно под твоим крылом. Я бы хотел, поверь. Брюс верит. Он снова сжимает хрупкое белое горло в ладонях, а Джокер чуть приподнимает подбородок. — Я бы хотел умереть, сражаясь с тобой, — говорит он, прикрыв глаза. — Это было бы достойной смертью, не правда ли? Брюс качает головой, не осознавая себя. Он смотрит в едва открытые глаза Джокера и видит внутри едва заметно пляшущие огоньки былого безумия. — Ты же видишь, Брюси, я уже слишком стар, чтобы веселиться, — Джокер кладет свои руки поверх рук Брюса — они теплые и сухие. — Даже такие как я стареют. Брюс чувствует, как спокойно бьется пульс под его большими пальцами, когда он усиляет нажим под давлением чужих рук. Джокер тихо выдыхает сквозь приоткрытый рот. — Я не хочу, — Брюс слышит, как сильно дрожит его собственный голос. — Останься со мной. Джокер отнимает одну руку и кладет её на щеку Брюса, успокаивающе поглаживая. — Тише, тише, мой дорогой, — он снова улыбается. — Всё будет хорошо. Брюс зажмуривается и утыкается губами в чужие губы, дрожа от горя и гнева. Он сжимает ладони, ощущая, как ускоряется пульс, пытаясь донести кислород до органов, слышит, как Джокер негромко сипит, даже не пытаясь сопротивляться. Он держит, держит, так долго, что, кажется, проходят часы и приходит в себя только тогда, когда собственные слезы пропитывают воротник чужой рубашки. Всё кончено. Это не приносит облегчения и надежды. Ничего не приносит, кроме отвращения к себе, такого сильного, будто он снова понял, что влюблён в психопата. Брюс не смотрит на тело — Джокера больше нет, только труп усталого старика, не больше; он отходит к машине и вызывает службу спасения, но не дожидается её прибытия. В конечном итоге, и так всё понятно. Дома он разбивает почти всё, до чего может дотянуться, запершись в лаборатории. Он крушит технику и мебель, рыча от боли и ярости: на себя, на него, на этот чертов город и весь мир. Утром Альфред приносит конверт без подписи. Брюс открывает его, даже не задумавшись, что это может быть очередной ловушкой — конверт слишком тонкий, чтобы там поместилось что-то, кроме самого письма. Открывает и замирает. У мальчишки на фотографии слишком знакомое лицо. Брюс смотрит на неаккуратно нанесенный грим и кривую улыбку, машинально водя пальцем по грани фото, а затем переворачивает его, чтобы увидеть написанное неровным, угловатым почерком «Теперь ты станешь для него всем, мой мальчик». И Брюс не знает, к кому эта надпись обращается.